Но не попрется же он за ней прямо в исповедальню? А значит, будет ожидать ее у двери, как и положено стражнику.
Больше не теряя ни мгновения, я попятился от иконостаса и уперся спиной в стенку исповедальни. В потемках нащупал дверцу, приоткрыл ее и нырнул внутрь. Если гвардеец пропустит государыню вперед, а сам останется снаружи, то мой план еще может сработать.
А если же он решит сперва сам осмотреть исповедальню, прежде чем впустить туда императрицу?
Что ж — я тронул эфес своей шпаги, — на войне как на войне. А ля гер ком а ля гер, как говорится. Сильно сомневаться я не стану.
Стоп! А как же Голицына? Даже если гвардеец не станет осматривать исповедальню, он ни за что не впустит туда фрейлину. Просто потому, что так не положено! Исповедь не должна проходить в присутствии третьего лица! Тогда не будет соблюдено ее таинство, она не будет считаться проведенной по всем правилам!
Но если Голицына не покинет столицу вместе с императрицей, а потом выяснится, что та исчезла, Екатерину Дмитриевну наверняка будут допрашивать. И может быть даже с пристрастием! Ногти ей, конечно, сразу рвать и не станут, но следователю Тайной канцелярии достаточно будет просто показать ей, как это делают кому-то другому. И она сразу выложит ему все, что ей известно. И уж обо мне точно расскажет, и о плане моем.
Это плохо, очень плохо. В Тайной канцелярии найдутся мастаки распутывать клубки тайн, и нас смогут отыскать довольно быстро. В Петербург мне путь уж точно будет заказан, а вскорости меня смогут арестовать и в любом другом месте империи. Это в мои планы никак не входит.
А потому попрошу меня простить, господин гвардеец!
Я на всякий случай перекрестился и обнажил шпагу. Глянул в решетчатое оконце. Там было темно, и я видел лишь силуэты, но зато голоса теперь были слышны отчетливо.
— Что-то рожа мне твоя незнакома, — говорил гвардеец, шлепая Федьку по щекам. — Никогда тебя здесь не видел. Да и воняет от тебя странно, как будто ты отродясь в баню не ходил… Как же ты государыню исповедовать собрался? Она ж там задохнется с тобой. Да ты еще и пьяный к тому же, сучий пес! Зови государыне другого исповедника!
Пора мне было вмешаться. Если через минуту мы не откроем «тропу» и не покинем церковь, то эта небольшая перепалка может быстро перерасти в грандиозный скандал. А уж что будет потом — одному богу известно.
Готовый убивать, я распахнул дверцу, выскочил из исповедальни и сразу направил свою шпагу на гвардейца. И понял, что вижу перед собой Гришку Орлова.
А он тоже сперва за шпагу схватился, даже выдернул ее слегка из ножен, но потом признал меня и застыл с приоткрытым ртом.
— Алешка? Сумароков? Ты-то что здесь делаешь⁈
Ну что тут ответишь старому знакомому?
— Сопровождаю государыню в ее секретной поездке, — сказал я.
— В какой еще поездке? — вконец растерялся Гришка. — Что ты такое говоришь, камер-юнкер, мать твою растак?
— Не твое это дело, Гриша, — ответствовал я довольно холодно и шпаги при этом не опускал. Теперь я совсем не так был уверен, что смогу пустить ее в ход, но все же держал наготове.
— Ошибаешься, Алеша, — возразил Григорий. — Я государыню охраняю, и ничего не слышал ни о какой поездке.
— Она потому и называется секретной, Гриша, чтобы не болтать о ней кому ни попадя.
Тогда Орлов тоже достал из ножен шпагу.
— Но ты же понимаешь, Алешка, что я не отступлюсь, пока не получу на то особого приказа?
Я это понимал. Я и сам бы не отступился на его месте, и презирал бы того, кто отступился бы. А значит выход у меня был только один.
— Ты уж извиняй, Григорий. Я не со зла…
И я уже совсем собрался было нанести бравому гвардейцу удар шпагой, как в дело вдруг вмешалась Мария Николаевна.
— Немедленно прекратить ссору! — подняв руки, зашипела она. Достаточно громко, чтобы мы оба поняли серьезность ее настроя, но все же не настолько, чтобы ее могли услышать люди за иконостасом.
А народ там притих, прислушиваясь, и только пономарь продолжал монотонно и нудно бубнить свои нескончаемые речи.
— Предлагаю всем вместе пройти в исповедальню, — продолжила государыня.
— Но так ведь… — начал Гришка, но императрица его оборвала.
— Живо! — вновь громко зашипела она. — Я приказываю!
— Мы все там не поместимся, — закончил Григорий, резко сунув шпагу обратно в ножны.
— Ничего, потеснимся, — ответствовал я, тоже в свою очередь спрятав шпагу. — В тесноте, да не в обиде.
— А про обиду мы с тобой позже поговорим, Алеша, — отозвался Орлов с холодком. — Чую я, что ты проткнуть меня хотел, а я бы и сделать ничего не успел. Коли не государыня Мария Николаевна, так лежать бы мне здесь сейчас в луже крови… Решился бы убить меня прямо в церкви, а, Алексей Федорович? — и Гришка мне подмигнул с каким-то мрачным весельем.
— Убить не убил бы, но оцарапал бы знатно, — сказал я. — На службе я, Гриша. Даже в церкви на службе.
— Я тоже на службе.
— То-то и оно. Мы оба на службе. Так что без обид.
И чтобы больше не тянуть драгоценное время, я первым шагнул в темноту исповедальни. За мной юркнул притихший Федька, от которого почему-то стало смердеть пуще прежнего. За ним вошли императрица Мария Николаевна с камер-фрейлиной Голицыной, а последним втиснулся Гришка Орлов, здорово треснувшись лбом о притолоку.
Ругнувшись, он потер лоб треуголкой, которую до сей поры сжимал в кулаке и спросил:
— И чем нам туточки заниматься в такой-то теснотище?
Конечно, он был прав — размер исповедальни никак не подходил для того, чтобы собирать в ней такое количество народа одновременно. Но и собрались мы здесь вовсе не по ее прямому назначению.
— Дверь за собой прикрой! — посоветовал я ему.
— Это еще зачем? — поинтересовался Гришка.
— Дует! — рявкнул я.
Тут Гришка понял, что объяснять ему все равно никто ничего не будет, и прикрыл за собой дверь.
Мы оказались в полной темноте.
— Страшновато-то как-то… — шепотом заметила Голицына.
И я ее понимал. Если уж государыня была не в курсе дела о том, что нам здесь предстояло делать, то Екатерина Дмитриевна и подавно.
Но долго томить их с ответом Федька не собирался. Тем более, что снаружи вдруг кто-то заголосил довольно громко, и это явно был не пономарь. Послышался топот, в окошке заплясали световые пятна от свечей.
— Гриша, запри дверь! — приказал я.
Орлов завозился у выхода.
— Да как же я ее запру-то? — воскликнул он мгновение спустя. — Тут и щеколды нет никакой!
— Тогда просто держи ее крепче!
Впрочем, ломиться в исповедальню никто не стал — не решились, должно быть. Понимали, что сама императрица там находится. Только постучали негромко, и чей-то голос спросил жалобно:
— Ваше величество, вы здесь?
— Оставьте меня в покое! — крикнула в ответ Мария Николаевна и уставилась на меня с вопросом во взгляде.
А я пихнул Федьку в плечо. Хотя и без надобности, потому как он уже шлепнул ладошкой по пустой стене перед нами, и она тут же озарилась разноцветным свечением. Императрица ахнула. Камер-фрейлина тоже.
Стена же перед нашими лицами неожиданно разверзлась, открыв проход во тьму Запределья, из которого можно было и не выбраться, если бы устремившаяся вдаль «тайная тропа» не указывала бы нам путь.
— Живо! — скомандовал я. — Ждать нельзя, ваше величество, нужно идти!
И, видя, что государыня все еще пребывает в смятении, взял ее под локоть и вместе с ней сделал шаг прямо стену.
— Господи спаси и сохрани! — испуганно пробормотала у нас за спинами Екатерина Дмитриевна.
Потом из-за двери донесся все тот же встревоженный голос:
— Ваше величество, что там происходит⁈ Мы волнуемся очень! Ваше величество, вы слышите⁈ Мы входим!
Голос быстро затихал, удалялся, а на последнем слове и вовсе стих. И наверняка в исповедальню в это момент вошли люди. Вот только было уже поздно. Проход уже закрылся, и взору их предстала абсолютно пустая комната, в которой не было никаких следов пребывания императрицы.
