Сперва я хотел сказать ему, что риск здесь ни при чём, и для кого-то вся эта история и в самом деле выглядят как сказка про Али-Бабу, а для меня она каждый раз – дикие головные боли и всё увеличивающиеся периоды восстановления до нормального состояния. Как ни оценивай, но не проходят эти дурацкие полёты между мирами бесследно, и не предназначен наш бедный организм для таких перегрузок. Потом я всё-таки подумал, что если уж Лёха не понял этого раньше, а он прекрасно всё знает и помнит, то и сейчас не поймёт.
– Ладно, проехали, – вздыхаю, – сейчас мы идём просто пиво пить…
В ближайшем кафе, где мы приземляемся, разыскиваю в своём телефоне номер Шауля Кимхи и без особой надежды звоню. Как ни странно, Шауль отзывается сразу и тут же узнаёт меня, будто мы расстались с ним только вчера.
– Как жизнь, Дани? – бодро интересуется он. – Чувствую по голосу, что у тебя всё в норме.
– Если бы так, – вяло мямлю, – сплошные проблемы.
– Ты ещё в полиции служишь или нашёл что-то более приличное?
– Что для меня может быть приличней? Уборка улиц?.. Твоя помощь нужна…
– Если ты о том, про что я подумал, то ни в коем случае. У меня сегодня совершенно иная жизнь, и ни с кем из старых знакомых я не общаюсь. Даже наш любимый профессор Гольдберг – не забыл его? – с полгода назад звонил мне и приглашал в какой-то очень денежный проект, но я категорически отказался.
– Нет больше Гольдберга. Погиб он…
– Как погиб?! Что ты несёшь?!
– Погиб. Вчера утром нашли его застреленным на собственной вилле. Совсем недавно я общался с ним, но даже предположить не мог…
Некоторое время Шауль ошарашенно молчит, видимо, переваривает информацию, потом с трудом выговаривает:
– Я тоже предположить такого не мог. Думал, что он вечный и непотопляемый, да и с людьми всегда ладил, так что врагов, способных поднять на него руку, в принципе быть не могло, а оно вон как вышло…
– Ошибаешься, брат, врагов у него было предостаточно. Он уже давно ходил по грани.
– Нашли убийц?
– Ищут. Хотя он в последнее время был такой скрытный, что никто и предположить не мог, где он и что у него на уме.
– И даже ты не знал? Ты же с ним, говоришь, общался.
– Представь себе, даже я. Да и о чём ему со мной говорить, ведь я у него был только подопытным кроликом, которого ни в какие секреты не посвящают.
– Когда похороны?
– Не знаю. Наверное, не так быстро, ведь следствие только началось. Экспертиза и прочее. Он сейчас в Институте судебной медицины Абу-Кабире, в морге.
– Когда всё закончится, сообщи мне. Обязательно подъеду на кладбище.
– Мне бы тебя пораньше увидеть. Предположим, сегодня.
– Зачем?
– Дела у нас кое-какие остались незавершёнными, – и сразу чувствую, как на том конце устанавливается напряжённая тишина. – Потому и звоню тебе, ведь обратиться больше не к кому.
– Если это связано с нашими прошлыми делами, то я, повторяю, категорически против. И не уговаривай. Грех это великий.
– Что-то ты раньше о грехах не думал. Неужели верующим стал?
– Я им и не переставал быть, – Шауль вздыхает и вдруг начинает говорить горячо и сбивчиво: – Просто иногда следует оглянуться назад и посмотреть на свои поступки. Порой волосы дыбом встают от ужаса. Понять невозможно, как ты такое мог допустить… И потом, приходит время что-то кардинально менять в своей жизни.
Уж чего-чего, а разговаривать на темы морали и нравственности мне сегодня совершенно не в кайф. Я далеко не праведник, и когда для того, чтобы в мире стало меньше зла и несправедливости, необходимо преступить какие-то границы, легко иду на это. Закрывать глаза или надевать розовые очки я так и не научился. Не всегда это легко, хотя есть иной вариант – отгородиться от мира бронёй веры, перевалить установление вселенской справедливости на высшие силы и заботиться лишь о своей бессмертной душе. Так оно легче и спокойней. А главное, ответственности никакой. Но не мой это вариант…
– И всё-таки нам надо с тобой встретиться, – обрываю его грубовато, – или я тебе уже совсем противен? Хотя бы в память о профессоре Гольдберге не отказывайся.
– Вот умеешь ты наступить на больную мозоль и потоптаться по ней! – ворчит Шауль, но чувствую, что ему безумно интересно, что же я такое задумал. – Когда и где?
Всё-таки осталось в нём что-то от прежнего лучшего и самого толкового ученика профессора Гольдберга.
Шауля Кимхи я сразу даже не узнаю. Встретиться мы договорились в одном из ресторанчиков в центре города, потому что ему не хотелось светиться перед знакомыми. Даже с Лёхой, которого прекрасно знал, он не пожелал пересекаться, поэтому попросил меня явиться без него.
Едва я его увидел, то сразу понял причину такой конспирации.
Шауль одет в чёрный костюм, белую рубаху, и из-под чёрной кипы на голове выглядывают пейсы. Короче, за то время, что мы не встречались, он стал религиозным человеком, полностью соблюдающим все предписания.
– Вот не думал, что подашься в ортодоксы! – ахаю удивлённо. – Решил грехи молодости замолить?
– Если будешь продолжать в таком тоне, – надувается Шауль, – то лучше не продолжай. Сразу уйду.
– Нет, что ты, извини! – спохватываюсь я. – Просто всё это так неожиданно…
– Ничего неожиданного в мире нет. Я много раздумывал о том, что мы делали раньше. И ведь ни сомнений, ни угрызений совести ни у кого из нас тогда не возникало! Мы совершенно не предполагали, что каждый наш поступок – даже самый безобидный и незначительный! – всегда оставляет какой-то след в нашей душе, в нашем сознании, даже в этом мире. Тем не менее, мы были уверены, что поступаем верно, а от того, что делаем, будет только польза. По крайней мере, не будет большого вреда. Но как мы можем оценивать что-то, если, по большому счёту, абсолютно не знаем, что такое хорошо и что такое плохо? А мы смело шли напролом и ничего не боялись… – увидев, что меня немного коробит от высокопарности его слов, он мотает головой, но упрямо продолжает: – Проблема не в том, что раньше у человека не было возможности перемещаться между мирами – живым и мёртвым, – а в том, что это всегда было глубоко аморально. С какой стороны ни посмотри. Неслучайно Всевышний не дал человеку такой возможности. А мог бы дать, если бы захотел… Мы же рады стараться. Не задумываясь о последствиях, создали механизм перемещения, возгордились появившимися возможностями и теперь населяем мир монстрами и образами людей, которые давно выполнили свою земную миссию, и им место там, где все должны находиться до Страшного суда. И только на Страшном суде будут взвешены наши поступки и вынесен окончательный приговор… А если нас вдруг не окажется под рукой у Того, кто всё это вершит, и мы будем странствовать в каких-то других мирах?!
– И что же это будет за приговор? – всё ещё не до конца воспринимая серьёзность его речей, интересуюсь игриво.
– Каждому по заслугам. За хорошее душа человека получит хорошее, за плохое… В том, что мы делали с профессором Гольдбергом, ничего хорошего не было. Возможно, у тех, кто участвовал в этих перемещениях, и были добрые намерения, но никто не хотел заглянуть глубже, определить настоящую ценность своих побуждений и, в конечном счёте, ужаснуться содеянному… Даже мысль о таких погружениях в чужие эпохи порочна. Нам дарован крохотный клочок от вечности, и мы должны существовать лишь в нём, а всё остальное – не для нас, а для наших предков или потомков… Ты хоть в этом со мной согласен?
Неуверенно пожимаю плечами и виновато бормочу:
– От меня в то время ничего не зависело. Меня только ставили перед фактом: если этого не сделаешь, всем вокруг будет ещё хуже. Выбор небогатый, и раздумывать о нём было некогда.
– Неуклюжее оправдание! – Шауль даже сжимает кулаки и трясёт ими в воздухе. – Никто не хочет видеть в себе виноватого. Мол, виноваты обстоятельства, какой-то недоброжелатель, отсутствие выбора… Это нормально? Все мы одинаково виноваты! И хоть больше всех повинен профессор Гольдберг, это нисколько не умаляет нашей вины, а безвыходность ситуации здесь не причём… Ну, теперь ты со мной согласен?
