– Ой, меня же депортируют! – хнычет узбек. – Вы – хорошие люди, помогите мне, пожалуйста, остаться здесь хотя бы ещё на полгода. Я же единственный, кто кормит мою большую семью в Андижане…
Честное слово, мне искренне жалко этого парня – работает, как вол, деньги до копеечки отсылает домой, ни на что не претендует… Эх, поменять бы его и его коллег на наших тунеядцев, которые обивают пороги Института национального страхования, выколачивая всевозможные пособия, а сами ничего тяжелее стакана с кофе и сигареты в руках не держали… Сколько бы проблем государство одним махом тогда решило!
Пока мы ожидаем следующего задержанного, Штрудель предлагает:
– Давай с ними поиграем в хорошего и плохого полицейского. Классика жанра. Ты будешь безутешным папашей, а я злым ментом…
– Будто я и так не безутешный папаша! – огрызаюсь, но ничего прибавить не успеваю, потому что в кабинет вводят следующего задержанного – молдаванина.
В отличие от предыдущего своего коллеги, этот сразу переходит в атаку:
– Что я такого натворил? За что меня арестовали? Ну да, закончилась у меня виза три месяца назад, так ничего страшного – я тут навсегда оставаться не собираюсь, а только заработаю ещё немного денег и сам уеду домой! Честное слово, уеду!
– Тебя не арестовали, а пока задержали. Эти свои байки будешь в иммиграционной службе рассказывать… Тебя доставили сюда совсем по другому поводу, – Лёха повышает голос и в самом деле изображает из себя злого и несговорчивого мента, готового порвать любого, кто станет поперёк закона. – Ты лучше сейчас сиди тише воды, ниже травы и внятно отвечай на вопросы, которые тебе задают. Понял?
Молдаванин сразу сникает и даже прикрывает рот ладонью.
– Вот перед тобой человек, – Лёха указывает на меня пальцем, – у которого недавно похитили сына. Злодеи держали его в соседней с вами бытовке. И не отнекивайся, что в чужие дела носа не суёшь и ничего не знаешь… А теперь слушаю тебя. Расскажи обо всём, что видел. Если этому господину не понравится твой ответ, то я просто выйду на пять минут в коридор, а он знает, что делать…
Тут Лёха, конечно, сильно перебирает, и, если кто-то из завистников, на которых он мне жаловался, и в самом деле узнает о таком допросе задержанного гастарбайтера, которого пока ни в чём не обвиняют, хреново ему придётся. Впрочем, что для лучшего друга, то есть для меня, не сделаешь – вот он и старается…
Некоторое время молдаванин ошарашенно переводит взгляд то на него, то на меня, потом совершенно другим тоном – тихим и спокойным – говорит:
– Мы с друзьями и в самом деле ничего не знаем. Кто мы такие? Я простой тракторист и шофёр, который приехал в Израиль немного подзаработать, и в чужие дела не лезу. Мне наш хозяин господин Вольф так и сказал: будешь сидеть тихо и никуда не высовываться, всё будет шито-крыто, никто тебя не тронет…
– Я тебя не о хозяине спрашивал, – напоминает Лёха, – ты о деле говори.
Некоторое время молдаванин молчит, лишь хитро разглядывает опять то Лёху, то меня, но в глазах его нет ни капли страха.
– Слушай, начальник, – говорит он и неожиданно цыкает зубом, – давай баш на баш: я тебе рассказываю всё, что знаю, а ты меня отпускаешь с миром и не стучишь в иммиграционную службу, а?
– Сидел, что ли? – недоверчиво спрашивает Лёха.
– Было дело. Ну, так как?
– А если не отпущу?
– Тогда никакого разговора не получится, – притворно вздыхает молдаванин, – и я поеду на родину раньше времени, но за счёт израильской полиции.
– Не боишься перед отъездом и здесь в тюрьму загреметь?
– За что? За недоносительство? Так в нашей тюрьме я уже посидел. Посижу и в вашей. У вас, говорят, там йогуртами кормят и творожком. И ишачить, как папу Карло, не заставляют…
– А кто же без тебя твою семью содержать на родине будет? Из тюрьмы-то йогурты на волю не передашь…
Сижу в сторонке, слушаю препирательства Лёхи и задержанного, и всё больше во мне закипает ярость на своего бывшего подопечного. Ведь в подобном диалоге между ментом и задержанным всегда побеждает не тот, кто прав, а тот, у кого характер крепче. Сегодня Лёха, как видно, оказался слабоват против этого тщедушного, занюханного нелегала. Плохую он у меня прошёл школу ментовского искусства, так в анналы истории и запишем.
– Короче, – медленно встаю со своего стула и обращаюсь к Штруделю, – ты, кажется, собирался выйти на пять минут и оставить нас с этим фертом один на один? Дай-ка я сам пообщаюсь с ним. Сделай заодно кофе и принеси полотенце, чтобы руки потом вытереть…
Лёха молча встаёт и выходит из-за стола, но молдаванин тут же спохватывается и начинает быстро и сбивчиво лепетать:
– Не надо, начальник, не уходи! Мне скрывать на самом деле нечего. Зачем на себя чужие косяки брать, да ещё ни за что по шее получать?!
Но Лёха, видимо, менять своего решения не намерен. Тайком подмигнув мне, он неторопливо выходит из кабинета и демонстративно запирает дверь на ключ.
Некоторое время мы сидим молча, потом я подхожу к съёжившемуся молдаванину и кладу руку на его плечо:
– У тебя есть дети?
– Да, – тихо отвечает он, – двое. Мальчик и девочка.
– Сколько им?
– Парню уже шестнадцать, – сразу расцветает молдаванин, – а девочке пять.
– Чего такой большой промежуток между ними?
Молдаванин хитро усмехается:
– Так ведь отсидка у меня была восьмилетняя после рождения сына.
– За что попал?
– Соседскую машину с приятелем угнали, потом её разобрали на запчасти и продали.
– Разве у вас в Молдове так много дают за кражу машины?
– Так мы же соседа вдобавок… того… Не хотел машину добром отдавать.
И говорит всё это он с такой ласковой улыбкой, будто рассказывает о том, как выпивал вчера с мужиками, ну и помахал с ними кулаками по пьяному делу.
Убираю руку с его плеча и вздыхаю:
– А вот моему сыну двадцать пять. Через месяц двадцать шесть исполнится. Его похитили…
– Мои соболезнования, начальник. Но я-то здесь при чём?
– Держали его в бытовке рядом с вами. Тебе уже об этом сказали. Вот и хочу узнать обо всём, что ты видел.
– Ну, ладно. Раз уж ты мне про детей моих напомнил, да и разговариваешь не как с последней скотиной, как все тут у вас, а как с человеком, то расскажу. Только я, честное слово, мало что видел. Мы же, сам понимаешь, целый день на работе, а если есть свободное время, то или в магазин за продуктами ездим на велосипеде, или бельишко стираем и отсыпаемся. Нам Шварц даже телевизор свой старый подогнал, да только смотреть его некогда. Поверь, друг с другом даже не общаемся, но не потому, что не о чем, а потому, что сил не остаётся на беседы… Дай сигаретку, что ли, начальник!
Хоть в полиции запрет на курение в помещениях не отменён ещё со времён прежнего начальника, майора Дрора, но теперь тут в начальниках Лёха, который раньше бегал дымить в туалет или на улицу, но у себя в новом кабинете наверняка тайком от подчинённых грешит потихоньку. Или по-прежнему по инерции терпит до выхода на свежий воздух.
Достаю сигарету и протягиваю ласковому убийце.
– Лица человека, которого держали в соседней бытовке, – охотно начинает молдаванин, – никто из нас не видел. Когда его привезли три дня назад, все мы уже спали, потому что была глубокая ночь. Мы хотели было выйти из своей комнаты и посмотреть, что происходит, но дверь оказалась подпёртой снаружи. Мы давай орать, мол, что за дела, и решили, что это Вольф с кем-то приехал, но оказалось, что Вольфа с теми людьми нет. Чей-то голос ответил, что всё в порядке, и мы можем не беспокоиться, только пусть выйдет наш старший, и ему всё объяснят…
– Ну, и ты вышел?
– Нет, у нас же старший не я, а Петро. Он к ним и выходил.
– Кто такой Петро?
– Наш сварщик, который с Украины. Вы же его повязали вместе со всеми. Он сейчас в вашем обезьяннике парится.
– И что ему эти люди сказали?
– Сами у него и спросите!
– Но вам он что-то рассказывал?
– Ничего особенного. Ему дали денег, чтобы купил продуктов и дважды в день относил еду пленнику в его каморку. Ну и, конечно, нам немного перепало.
