Горька магия «никогда». Грустно прощаться с человеком, уходящим из твоей жизни навечно. Вот только что он шёл с тобой шаг в шаг, дышал с тобой рядом — и больше этому не бывать вовеки. Но попробуй ещё осмыслить: что это такое, как это — «не бывать»? Никогда не заглянуть в глаза, которые вот только что были в твоём распоряжении, больше ни разу за всю жизнь не услышать голос, присутствие которого в твоём мире казалось таким естественным, не иметь возможности дотронуться и получить ответное прикосновение узнаваемого, абсолютно неповторимого тепла знакомой руки…
Вдвойне странно — знать, что человек по-прежнему где-то живёт, и смотрит кому-то в глаза, и говорит с кем-то голосом, который ты постепенно забываешь, и вкладывает в чью-то руку пальцы, почти забывшие твою ладонь… И хотя он живёт где-то, ваше живое общение больше никогда не повторится, потому что нельзя и невозможно встретиться. Такое случается гораздо реже, чем смерть, и потому куда труднее поддаётся осмыслению.
Николай Иванович пообещал Таисии, что мысленно будет всегда рядом, и собирался неукоснительно выполнять обещание — по целому ряду вполне очевидных причин. Но мысленный контакт не может компенсировать утраты общения реального, а только лукаво маскирует её.
В прошедшие месяцы интенсивной подготовки он проводил в беседах и занятиях с Тасей куда больше времени, чем во всех остальных делах. Как тут не возникнуть привычке? А если уж совсем начистоту, девочка была близка и понятна Бродову характером, образом мыслей: такая же независимая, упорная одиночка, привыкшая держать при себе и соображения, и чувства, недоверчивая, расчётливая и всё же склонная ставить живой интерес выше выгоды и твёрдые, несмотря на юный возраст, принципы — выше расчёта. И горел у неё внутри ясный такой огонёк… В общем, Николаю Ивановичу вполне грозило полюбить Тасю как родную — как младшую сестрёнку или племянницу. Тем более что он давеча дал себе на это разрешение. Но если бы он не помнил ежедневно и ежечасно, кем приходится этой девочке на самом деле! А приходился он ей убийцей её матери…
Если уж решено не делать передышки, то надо поскорее добраться до дому. Бродов заставил себя шагать быстрее и сразу обнаружил, что действие Тасиной целебной помощи закончилось: кололо теперь не только затекшую левую руку, но и плечо, и ключицу, и под рёбрами. Проклятущее кислородное голодание!
Лида и Женя поймали Николая Ивановича ещё на улице: выбежали далеко за ворота встречать его, едва накинув платки. Заговорщически понизив голос, наперебой задали один и тот же вопрос:
— Тася ещё вернётся? Или уже…
На встревоженных физиономиях — готовность и огорчиться, и успокоиться, и перепугаться, и разобидеться.
— Уже, — коротко информировал Бродов.
Маятник девичьих переживаний качнуло от огорчения к обиде. У Николая Ивановича не было настроения кого-либо утешать, но ему требовалось, чтобы операторы сохраняли ясность восприятия. Он предупреждающе поднял руку, произнёс:
— Она не имела права прощаться с вами. Так что никаких обид. Работаем.
Бродов двинулся было по направлению к зданию Школы, но девушки стали просить ещё задержаться. Он непроизвольно нахмурился. Не слишком ли распустил молодежь? Никакой субординации не осталось, а без дисциплины в таком деле — крах.
— Николай Иванович, мы её совсем не чувствуем. Она пропала! Понимаете, она никогда так не экранировалась — мы же знаем её почерк!
Ах вот оно что! Ну и мощный же мужик этот Гуляка! Вот бы у кого молодёжи учиться. Да его никто не позволит светить в Школе. И на экзамен-то к Тасе он приходил и уходил так, что никто его не видел, кроме Бродова; даже Игоря отделяла от него непрозрачная занавеска; даже дозорный пропустил — по указанию начальника не заглянув под опущенный капюшон. И время Гуляки — на вес золота. Жди только, когда выйдет на пенсию. Но он моложе и крепче, его пенсии Бродову не дождаться, так же как и возвращения Таисии.
Николай Иванович снова сделал останавливающий жест ладонью.
— Всё в порядке. Так и должно быть. Не переживаем, продолжаем наблюдение. Я предупрежу, когда надо будет усилить внимание. Пока занимаемся своими делами.
Подумалось: «А что же, можно и прямо сейчас им сказать. За ужином повторю для всего личного состава».
— Собирайтесь, девочки. Без лишней спешки, аккуратно собирайтесь. Уезжаем отсюда. Будем воссоединять Лабораторию.
Иван Кузнецов
Глубокий поиск. Кн. 2. Черные крылья
Роман
© И. Кузнецов, 2020
© Художественное оформ ление, «Центрполиграф», 2020
© «Центрполиграф», 2020
Если я ушла из дома,
Нелегко меня найти,
Я одна могу полсвета
Легким шагом обойти.
Ни простор не испугает,
Ни преграды на пути –
У меня такой характер,
Ты со мною не шути.
Евгений Долматовский
Часть четвертая
Разные горы
Узкое ущелье с голыми склонами. Лишь кое-где – низкие, кривые кустарники, пучки сухой травы. Извилистая каменистая тропа, едва припорошённая снегом. Она то расширяется, то сужается, то вовсе теснится среди громадных валунов и скальных выступов. Это, должно быть, русло сезонного ручья. Где подъём или спуск круче, камни норовят ссыпаться из-под ног и потащить тебя за собой.
Изредка сбоку открывается проход в другое ущелье. Вдруг справа – небольшая долина, буквально утопающая в снегу! Видно, что перевал в конце её весь перекрыт снегом. Особенность этих краёв: где гуляют ветра и палит зимнее солнце, снег не задерживается, а в ущельях и долинах, что прикрыты от преобладающих ветров, может и по пояс насыпать, особенно на тенистой стороне. Но мы выбираем сухие тропы.
Мой проводник не пояснял, куда и зачем мы идём. В общих чертах я представляла, где мы находимся и куда должны держать путь: товарищ Бродов познакомил меня с картами. Но конкретного маршрута и тот не знал: его проложил лично человек, спина которого сейчас маячила на шаг впереди. С момента нашего знакомства он произнёс всего несколько слов, но молчание, сопровождавшее нас в пути, не тяготило. Человек сливался с лёгким, прозрачным воздухом. Его мысли, его чувства, его энергетика были столь же легки и прозрачны. Вроде есть человек – а вроде и нет!
Ущелье кончилось внезапно, сделав неуловимый поворот. Вдруг открылась просторная равнина, такая же жёлто-серая и безжизненная, как всё в этих обделённых растительностью краях. Спускаться вниз, к долине, почти не пришлось, из чего следовало, что мы оказались на обширной поверхности горного плато.
Вот чего я уж совсем не ожидала: в тусклом свете облачного неба на равнине блеснули длинные металлические нити, параллельные друг другу. Рельсы! Они стремились к горной гряде на горизонте, издали похожей на цепочку холмов-курганов с округлыми вершинами.
Мой спутник приостановился, обернулся и впервые заговорил. Он сказал, что мы должны подойти к железной дороге, потому что по ней два раза в неделю проходит поезд. Сегодня день поезда. Мы успеем подойти без спешки и далее поедем до тех дальних гор.
Говорил со мной этот человек по-немецки. И я всё понимала! Впервые не на уроке, где частенько и путалась, и сбивалась, а в реальной обстановке я услышала и поняла немецкую речь. Он сказал:
– Теперь ты будешь слушать и говорить на немецком и тибетском. К концу нашего перехода ты будешь думать на этих языках и видеть на них сны. Русского с этого момента для тебя не существует. Да, кстати, можешь называть меня Гулякой.
Худощавый, жилистый, с правильными чертами узкого лица, этот мужчина мог бы понравиться мне, если бы не был постоянно «выключенным». За весь наш долгий путь я не видела, чтобы он нахмурился или улыбнулся. Даже когда он смотрел прямо в глаза, выражение его лица оставалось нейтральным.
