Вероятно, его уже прилично переклинило, потому он и принял меня за кого-то из своих дальних родственников, но это как раз мне на руку. Отправляюсь за столик к компании Васьки, где трое основательно выпивших его друзей разливают по стаканам очередную бутылку.
– Давай, дед, со свиданьицем! – Васька поднимает стакан и обводит всех нетрезвым взглядом. – Ну, хлопцы, выпьем за Петра Васильевича, сына моего, первенца! Чтоб ему войны не видать, а жить в нашей стране и новым трудовым успехам радоваться!
Какой-то усатый сухой мужик в выцветшей гимнастёрке с орденом Отечественной войны и колодкой планок под ним сразу же выкрикивает вслед за счастливым папашей, обращаясь не столько к нему, сколько ко всем присутствующим:
– За Родину, за товарища Сталина!
Все тут же дисциплинированно выпивают, и мне не остаётся ничего другого, как пригубить из своего стакана. Васька это тут же замечает и толкает меня в бок:
– Ты, дед, не бойся, тут чужих нет. Пей и закусывай, сколько душа пожелает. А этого Михалыча не опасайся – хоть он и известный стукач, и всё про всех всегда выпытывает, но тут у него номер не пройдёт. Если полезет в бочку, будет с Пугачом дело иметь!
И погрозил кому-то неизвестному тяжёлым кулаком.
5
Утром просыпаюсь в общежитии у Васьки. Жена его пока в роддоме, поэтому в комнате всё вверх дном, видно, гулянка началась здесь ещё вчера утром, а потом переместилась в пивнушку.
– Вставай, дед Данила, – трясёт он меня за рукав, – мне на смену пора. А тебя, наверное, в санатории хватились и с собаками ищут.
И хоть я выпил вчера совсем немного, но голова раскалывается. Отвык, видно, от таких буйных гулянок. С трудом сползаю с тахты, на которую меня уложил радушный хозяин, и наливаю себе полный стакан воды из грязного залапанного графина.
– Что-то ты, дед, слабоват, – замечает Васька, который вчера пил без остановки, а сегодня выглядит как огурчик. – Хорошо всё-таки намедни с ребятами отдохнули, как считаешь?
На будильнике, стоящем среди окурков на столе, полседьмого. Васька уже в рубахе, мятых брюках, очищает свой старый потёртый пиджак от пыли и извёстки, в которую вчера вымазался неизвестно где.
– Давай, собирайся скорее, – торопит он, – провожу тебя до автобусной остановки, а сам бегом на завод. А то у нас только попробуй опоздать – под суд попасть можно, как саботажник. Строго у нас с этим делом…
– И что же это за завод такой серьёзный? – интересуюсь как бы между делом.
Васька приосанивается и примеряет кепку перед маленьким круглым зеркальцем в дверце шкафа:
– Непростой у нас завод – самолёты строим! Почтовый ящик. Нашу оборонную промышленность укрепляем!
– Да ну! – подзуживаю его. – И ты, небось, там пропеллеры прикручиваешь к мотору деревянными болтами?
– Эх, ты, деревня лапотная! – укоризненно качает головой Васька. – У нас такие самолёты производят, каких ни у кого в мире ещё нет. И не скоро появятся… А я в заводской котельной тружусь слесарем. Моё хозяйство – трубы да вентили. А в те ангары, где самолёты собирают, нас, котельщиков, даже близко не подпускают. Да и не наше это дело – совать нос в чужие секреты…
– А говоришь, что всё про самолёты знаешь!
– Кто – я говорю?! Да разрази меня гром такие вещи кому-то говорить – за это сразу тюрьма. Да и знать про них нашему брату, простому работяге, не положено.
– Вот бы хоть одним глазком посмотреть на эти ваши хвалёные самолёты!
– Даже не думай про это.
Мы выходим из общежития, и Васька вдруг спрашивает:
– А скажи мне, пожалуйста, как ты вообще оказался в нашем районе? Я ещё вчера хотел спросить. Ведь твой санаторий на берегу, и до нас от него далековато. Тут же заводской район, и отдыхающие здесь почти не появляются – нечего им у нас смотреть.
– Одного своего родича ищу, – принимаюсь сочинять на ходу, – уже лет двадцать не могу его найти, а хотелось бы.
– И он живёт у нас на районе? – брови у Васьки сдвигаются к переносице, как вчера вечером в пивнушке у стукача Михалыча. – Откуда тебе про это известно?
– Я знаю, что он авиаконструктор и живёт в Таганроге. А где же ему ещё находиться, если не в этом районе?
– Как фамилия?
– Бартини. Зовут Робертом Людвиговичем.
Некоторое время Васька напряжённо размышляет, потом вздыхает:
– Не знаю такого. Может, он и трудится у нас, да только они все засекречены и своих имён никому не раскрывают. Даже те, которые вольные. А есть ещё на заводе «шарашка» – так она огорожена, и там их никто не видит. У них общежитие на территории, и в город они не выходят. А те, которые расконвоированные, так тех совсем немного, но с нами, простыми работягами, они почти не общаются. Белая кость, понимаешь ли. Да и нам это не с руки. За ними, сам знаешь, следят. Кому нужны лишние неприятности?
Наверное, пора уже не ходить вокруг да около, а спрашивать напрямую:
– Вот бы мне пообщаться с кем-нибудь из этой белой кости? Глядишь, и нашёл бы своего родича. Не мог бы ты мне помочь? С меня за помощь накрытая поляна…
– Какая поляна? – удивляется Васька.
– Ну, там, где я живу, так называют хорошую выпивку под хорошую закуску. Отблагодарю, то есть…
Некоторое время Васька размышляет, потом неуверенно говорит:
– Вызвать кого-то из «шарашки» за проходные не получится. Вохра не даст, а если и получится, то всегда стукачок рядом найдётся, который проследит и доложит куда следует. Тебе же этого поноса не нужно, как я понял?
– Верно понял.
– А внутрь тебя без пропуска не пустят. У нас даже отдел кадров – и тот за проходными. Чтобы к ним попасть, надо сперва до их начальства дозвониться, потом они, если решат с тобой побеседовать, то пропуск выпишут, да ещё будут тебя проверять не меньше месяца.
– Но что-то ведь можно придумать? По глазам вижу, что можно… Давай, брат, придумывай, а то у меня путёвка закончится, а с родичем так и не встречусь!
Некоторое время мы идём по улице молча и уже прошли остановку, до которой собирался проводить меня Васька.
– Можно придумать следующее. Только ты слушай и не перебивай, – Васька снимает кепку и вытирает ею пот, выступивший на лице. – Есть у нас заводская столовая, у которой два входа, и один из них – с улицы. То есть, все желающие, даже не заводские, могут зайти и пообедать. Второй вход в столовую находится с другой стороны, с территории завода. Правда, там на дверях стоит вохровец, дядей Пашей зовут, но с ним всегда можно договориться. Если, скажем, опоздал на смену или проспал, то, чтобы тебя не оштрафовали, чешешь не через главные проходные, а через дядю Пашу.
– И так можно попасть на завод всегда, когда захочешь?
– Конечно, нет. Столовая открыта с улицы для всех желающих два часа утром, два часа в обед и два часа вечером. А когда идут на обед заводские, снаружи дверь закрывается.
– Я тебя понял, Вася. Если, скажем, прийти туда утром, где-нибудь в кладовке спрятаться и дождаться, пока двери откроют для заводских, то можно спокойно с людьми пройти на территорию?
– Не всё так просто, – Васька даже грозит мне пальцем. – Дядю Пашу тоже надо суметь пройти, а без пропуска к нему не суйся.
– Где же взять этот пропуск?
– А пропуск в стеклянной таре в любом магазине продаётся! Только смотри, чтобы дядю Пашу не спалить, а то до него уже был один вохровец, которого за руку поймали.
– Тоже за водку пропускал?
– Нет, там другая история. Тот мужик помогал какие-то дефицитные приборы из цехов выносить. Червонец ему, как расхитителю народного имущества, дали и – будь здоров. Поехал на Колыму белых медведей пасти.
– Чего же так много ему дали?
– Пособником закордонных врагов оказался – наши чекисты его потом живо раскололи, сам признался, что он английский шпион и работает на японскую разведку…
Купить «пропуск в стеклянной таре» мне не на что, а просить денег у Васьки Пугача не хочется. Может, он по широте душевной и дал бы, но видно же, что человек небогатый и лишних накоплений не имеет, а вернуть их я ему не смогу, даже если очень захочу. Разве что через семьдесят лет его сыну Петру Васильевичу.
