«Порвёшь на куски тела наших врагов, и они станут твоей кровавой трапезой… Славься, ликуй, твои уста в крови врагов, из их кишок сплетены твои одежды… Да поглотишь ты мозг врага, сердце врага, гениталии…» Чего там только не было!
Ужасаясь уголком сознания, я упорно повторяла слова заклинания и следила, чтобы моя энергетика не выбивалась из общего настроя.
Мы стали перечислять врагов, на которых должно пасть проклятие и опуститься меч возмездия. Как же мне своими собственными устами проклинать большевиков, Сталина, маршалов?! Да ещё почему-то диктора Левитана. Того самого Левитана, голос которого я слушала с замиранием сердца… Мы ж не звуки пустые произносим – мы же вкладываем душу в слова. Слова заклятия – настоящее смертельное оружие, а мощь проклятия, посланного близким, неизмеримо выше силы проклятия, адресованного врагам. Моё родство по крови и по душе с теми, против кого направлено это оружие, сделает его ещё более смертоносным.
«Не смеют крылья чёрные над Родиной летать»… С тех пор как стала учиться в Школе-лаборатории и начала что-то уже понимать, у меня эти чёрные крылья из «Священной войны» стали ассоциироваться с потусторонними силами, которые пробуждены фашистами и направлены против нас наряду с реальными армиями. Я готовилась противостоять им, яростно драться с ними – если понадобится, то насмерть. И что же я творю теперь?
Но на такой случай меня чётко инструктировали при подготовке: если придётся ворожить против своих, делай это без трепета и сомнений, не выходи из образа. Мы справимся, отобьём, не твоя забота. Входи в доверие, это – твоя главная задача, часть твоей работы.
Ведущий замолчал, группа погрузилась в тихую медитацию, потом он снова начал читать заклинание. Если в первом варианте мы обращались к валькирии как бы со стороны, то теперь текст был выстроен от первого лица:
– Порву на куски… Упьюсь кровью врагов… Растопчу, развею, возвеличусь…
Меня заколотило… По доброй воле впустить в душу «гнилую фашистскую нечисть» – к такому испытанию меня не готовили! Такого не приготовил мне даже настоятель в ламаистском монастыре Тибета.
«Лягушачья лапка» тоже подрагивала.
Всё. Она входит. Ещё мгновение – и я в полной мере прочувствую, что это на моих губах – кровь врагов, кровь тех, кого я по глупости любила когда-то, кто доверился мне и теперь слабодушно ждёт от меня помощи. И я возликую оттого, что слабые повержены, а я возвысилась, стану наслаждаться собственной беспощадностью…
Не поздно всё прекратить. Стоит только твёрдо сказать про себя: «Нет». Не поздно. Да нельзя. Не имею права отступать!
После сеанса стану чиститься, стану просить прощения у Великих энергий… Лишь бы только после такого сеанса вспомнить себя…
Однако внезапно сеанс кончился.
Процедуру очищения не провели. Я привычно щёлкнула пальцами, но это не помогло. Сознание и энергетика остались гостеприимно распахнуты навстречу той силе, которую мы призывали.
Ведущий объявил, что продолжение последует ровно через неделю: каждый должен готовить себя. Время начала будет сообщено накануне.
– Ульрих, я имею право сейчас уйти к себе? – тихонько спросила я опекуна, вернувшись в общую комнату.
От спиритов никто не требовал присутствия на службе от звонка до звонка. Их труд ценился, считался особенно энергозатратным и требующим длительного восстановления сил. Обычно я дисциплинированно сидела на рабочем месте наряду с научными сотрудниками отделения, но сейчас хотела воспользоваться положенной мне поблажкой.
– Вы очень бледны, Хайке. Вам плохо? – ответил Ульрих вопросом на вопрос.
– Нет. Физически – нет. Но… – Я замялась, подбирая лучшее объяснение.
– Вам тяжело даётся медиумический контакт с великими духами?
Я пожала плечами. Ульрих добавил:
– В группе вы держались молодцом и работали не хуже других – так сказал мне ведущий.
От сомнительной похвалы засосало под ложечкой.
Думаю, Ульрих впоследствии много раз пожалел, что тогда ободрил меня похвалой…
– Но сейчас вы, наверное, чувствуете себя вымотанной до предела, – предположил Ульрих. – Это случается со многими, даже опытными, медиумами, когда надо входить в контакт с духом нечеловеческой природы.
– Да, – только и вымолвила я.
Ульрих старательно сымитировал сочувствие. Не изобразил, а именно сымитировал: он не умел сострадать, но хорошо представлял себе, в каких случаях люди должны испытывать это чувство.
– Вы дойдёте одна, Хайке? Не нужно ли отправить солдата проводить вас?
– Дойду. Не нужно. Спасибо, Ульрих, вы очень добры!
На улице был ещё в разгаре яркий осенний день: синее небо над крышами, в Тиргартене – листва необыкновенно чистых оттенков жёлтого, оранжевого, красного и зелёного, как положено… Вместо унылой своей гостиничной комнаты я отправилась восстанавливать силы в парк.
Я хорошенько экранировалась: не хотелось, чтобы кто-нибудь считал мои растрёпанные эмоции и смятённые мысли. Из-за опустившегося «экрана» почувствовала себя ещё хуже: на душе и так было сумрачно, а тут настала полная беспросветность. Всё-таки под «экран» лучше уходить, имея запас душевных сил. Но у меня в тот момент другого варианта не нашлось.
Энергией чёрного колдовства я, по понятным причинам, пользоваться не собиралась, хотя идея эта всё настойчивее просилась в сознание. Мол, почему бы сейчас не взять то, что возможно, на восстановление сил: связь-то не порвана и источник доступен, а тогда уж… Эге, вовсе я не одна! Стало страшно. Связь, установленная по доброй воле, не порвана, и сумею ли я разорвать её?
Надеялась, что солнце поможет очнуться от тяжёлого забытья прошедшего транса. Но контраст между весёлым солнечным днём, разыгравшимся в центре немецкой столицы, и чернотой, воцарившейся в моём внутреннем мире, добивал окончательно.
Я опустилась на лавочку на берегу озера. Мимо лавочки проходили люди. Обрывки разговоров, выражения лиц, минутное дыхание чужой энергетики. Всё отвлекало, мешало сосредоточиться, раздражало. От бликов солнца, игравшего на воде и на цветастой осенней листве, было больно почти физически. Моё тогдашнее состояние знакомо любому, кому приходилось нести сквозь красочный и полный солнца день тяжёлое личное горе или страшную в своей необъяснимости тоску…
Мысли наполнились внезапной тяжёлой злостью и обрушились на ни в чём не повинный этот солнечный денёк и на парк, никому ничего плохого не сделавший. Я мрачно рассуждала о том, что, рождённая летом, не обязана любить осень; и что особенно неприятна, лжива, лицемерна золотая осень, поскольку уж лучше честный унылый серый дождь с его вечным осенним оттенком грязной желтизны, чем разукрашенная мертвечина…
В общем, я некоторое время упоённо раскачивалась на эмоциональных качелях, но хорошо усвоенный навык взял своё: я заметила неладное и постаралась переключиться. Для начала можно подумать о чём-то эмоционально безразличном. Например, какое сегодня число? 16 октября, самая середина осени…
Я вздрогнула от неожиданного озарения. Ровно год назад дни середины осени тоже казались самыми чёрными и мрачными в жизни. Дни прорыва фронта, дни, в которые мы действительно не знали, устоит Москва или падёт. «Пусть день нашего торжества воссияет…» Вот же о чём эта фраза из заклинания и вот почему именно в эти дни немецкие оккультисты затеяли страшную игру! Хотят поддержать успех нынешнего – кавказского – наступления и на сей раз довести дело до конца…
Наши отобьются, они обещали. А я пропаду ни за грош, если буду и дальше киснуть в размагниченном состоянии! Надо срочно очиститься и восстановить силы!
Я убрала экран и осторожно открыла макушку. Энергия не пошла.
Последнее дело – просить о помощи, когда не можешь сама прочистить каналы. Это неприлично, это признак бесталанности или лени. Но нынче я бы не постеснялась попросить. Да не у кого! Мысленный путь домой перекрыт. Единственный вид связи, не перекрываемый никакими экранами, – сердечный канал, но… Быть отрезанной от своих – полбеды. Теперь я оказалась будто в каменном мешке, полностью исключавшем доступ света, воздуха, энергии, информации. Все привычные каналы… не то чтобы забило, перекрыло… было полное ощущение, что они перестали существовать.
