Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий

– Не знаю, – признался Аверченко. – Но насчет икры – вы шутите, или говорите правду?

– А какая разница? Каждый поверит в то, во что захочет поверить. Кстати, мы и вашу книжку с Владимиром Ильичом за чаем обсуждали, «Двенадцать ножей в спину революции».

– Скажите лучше, ругали. Пытали и расстреливали.

– Отнюдь нет, напротив. Ленин очень хвалил. Даже собирался издать большим тиражом.

– Что же не издал? Мне бы гонорар очень пригодился.

– Не знаю. Верно, отговорили другие писатели. Вокруг Ленина ваш брат писатель так и вьётся. Издай меня, говорит, я революцию сердцем принял. Из‑за границы даже приезжают.

– Кто ж это?

– Например, Уэллс. Мы как‑то вчетвером чай пили – английский писатель, российский вождь, швейцарская журналистка и я.

– Уэллс… Кстати, вы заметили: союзнички‑то нас того… не очень. Даже совсем не очень. Разве что французы жалеют, да и то в четверть силы, не больше. А вот англичане – ни‑ни. Не любы мы англичанам. Зато враги ничего, враги оказались вовсе не такими чудовищами, как о них рассказывали англичане. Смотрите, где наши улиточки устраиваются: в Стамбуле, Берлине, Вене, Праге, а ведь в войну эти города проклинали, молились о ниспослании на них серы кипящей и молний гремящих. А заклятые английские друзья даже царскую семью к себе не пустили. Не странно ли?

– Царицу‑мать пустили.

– Ну, значит, обдерут они её, как липку, помяните мое слово.

Они помолчали. Спустя пять минут Аверченко не выдержал:

– Насчет «Ножей» вы правду говорите?

– Я всегда правду говорю. Понравилась, понравилась. У Ленина только одно замечание было.

– Какое?

– К названию. Лучше меньше, сказал он, да лучше. Если уж нож в спину, то один, но смертельный. А дюжина – перебор.

– Не нашлось у меня такого ножа, – опять вздохнул Аверченко, и Арехин явно услышал запах бехеровки. – До чего же горькая здесь водица! А само место ничего. Кисловодск наш напоминает. Только Эльбрус не виден нет. А с Эльбрусом, что ни говори, лучше. Поднимешься, бывало, поутру к Красному Солнышку в хорошей компании, и смотришь, как он розовеет вдали, а вместо микстурной бехеровки пьешь натуральную кизлярку, а за валуном прячется абрек, что придаёт жизни особенный вкус. То ли ряженый абрек, ну, а как настоящий?

Они опять помолчали. Поток пешеходов тем временем стал полноводнее и шумнее. Это, видно, и помогло Аверченко решиться.

– Я, собственно, не ради праздных разговоров сел, – начал он, явно волнуясь. – И то, что вы работали в ЧеКа меня волнует, но не слишком.

Арехин молчал, не торопясь подавать реплику.

– У меня к вам дело. Даже не у меня, а так… у одного человека. А меня просто попросили свести того человека с вами. Да и дело, честно говоря, странное донельзя – применительно ко времени, конечно. Но и любопытное.

– Вы уж давайте прямо, что вам от меня надобно.

– Здесь много наших, в Праге. И вот загорелось Хисталевскому снять фильму. Ради славы и денег. Чтобы народ валом валил по всей Европе. Сценарий написал Алексей Толстой. Вместе с местным писателем, Чапеком. Неплохой писатель, – Аверченко на секунду задумался, оценивая. – Да, бесспорно, неплохой. И главное в замысле – пригласить на роли знаменитых людей России и Чехословакии.

– А я‑то здесь с какого бока?

– Хисталевский и вам хочет предложить роль. Одну из заглавных. Вот, – и Аверченко промокнул вспотевший лоб платком.

– Вы, должно быть, шутите.

– Какие уж шутки. Там и у меня будет ролька, но махонькая, «кушать подано». А у вас, можно сказать, центральная. И, одновременно, простая.

– Совсем простая?

– Фильма будет историческая. О таинственной смерти принца Рудольфа и баронессы Марии фон Вечера, случившейся зимой восемьдесят девятого года в Майерлинге. Будет показана придворная жизнь, интриги, злодейства. И то там, то сям будет мелькать шахматный автомат. Знаете, в восемнадцатом веке какой‑то австриец или чех, не помню уже, изобрел шахматный автомат.

– Что‑то подобное слышал.

– Вот‑вот. Восковой манекен в виде турка, на пружинках и шестерёнках. Играл в шахматы, как божество. Всегда побеждал. Его‑то, турка, и хочет предложить вам Хисталевский.

– То есть я должен изображать механическую куклу?

– Именно. Согласитесь, занятно. Недостаток актёрского опыта здесь станет, напротив, достоинством: кукла ведь не должна быть естественной в выражении чувств. Вы будете играть с историческими персонажами – императорами. Австрийским, немецким и нашим. Александром Вторым, или Третьим… Нет, кажется, Вторым – он, кстати, любил бывать на здешних водах. То есть в истории это был Третий, а в фильме будет как бы Второй.

– Не думаю, что подобное предложение мне интересно.

– Так ведь главного‑то я не сказал. И не должен был говорить, ну да ладно: по сценарию этот шахматный автомат не совсем автомат. С чертовщиною он. И именно турок и убивает принца Рудольфа и графиню Марию фон Вечера, обставляя дело так, будто это кронпринц застрелил любовницу и застрелился сам. А потом, как ни в чём не бывало, садится за шахматный стол и разыгрывает сам с собою партию, которую он якобы выиграл у принца Рудольфа.

– Действительно, любопытно, – вынужден был согласиться Арехин.

– Я знал, что вам понравится.

– Но это не значит, что я буду в том участвовать.

– Помилуйте, почему нет? Во‑первых, реклама. Во‑вторых, по контракту – всё, как у людей! – артисты будут иметь долю от сборов. То есть деньги. Не думаю, что очень большие, на всю жизнь не хватит, но нам любой грош в радость. И во время съёмок будут получать прожиточные. Для вас, возможно, мелочь, а многим подспорье. Да вот хоть и мне. В‑третьих, увы, съёмка не займет много времени: придётся уложиться в десять дней.

– Придётся?

– Хисталевский говорит, что ему бы месяц нужен, а лучше три, да обстоятельства не позволяют. К счастью, декорации и костюмы берутся из прежних постановок, да и аппаратуру он получает на самых льготных условиях.

– Заманчиво, но я всё‑таки воздержусь.

– Вашим партнером, играющим роль конструктора и, одновременно, импресарио шахматного автомата, будет сам Шаляпин! – выложил главный козырь Аверченко. – По сценарию он живёт триста лет, потому что знает секрет долголетия, открытый средневековыми алхимиками. И с этим автоматом он успел побывать при дворце нашей Екатерины, английской Елизаветы, испанского короля Карла… Чапек целое исследование провёл, нашёл с полдюжины алхимиков, арендовали для съёмки настоящую алхимическую лабораторию, оказывается, сохранились и такие. Потому фильма должна получиться на загляденье. Буквально.

– Где же будут проводиться съёмки?

– Большей частью в павильоне, в Праге.

– А Майерлинг?

– Кино – штука такая, в павильоне и Ниагару недолго соорудить, если понадобиться, и Зимний Дворец, и даже башню Эйфеля.

– Но нам они не понадобятся, надеюсь?

– Кто его знает. Сценарий постоянно дописывается. Упыри, вурдалаки, пришельцы с Марса и прочие заманчивые для публики действующие лица.

– Хороша компания, ничего не скажешь.

– Публике понравится, а это главное. Согласны?

– С чем? С тем, что упыри и вурдалаки понравится публике?

– Механического турка играть согласны?

– А Шаляпин точно будет?

– Контракт Фёдор Иванович подписал.

– Раз так, воспользуюсь случаем и я, – сказал Арехин.

– Тогда завтра Хисталевский ждёт вас по этому адресу в Праге, – Аверченко достал заранее припасенную бумажку. – За сим позвольте удалиться. Уж больно вода здешняя действует…

Аверченко ушёл.

Арехин остался на скамейке. Ни дать, ни взять, наслаждающийся видами буржуа на отдыхе.

Как удачно совпало: стоило Крупской попросить чудесное снадобье, как тут же его зовут сниматься в фильму о древнем алхимике, который это снадобье и придумал.

Случайность? Случайности встречаются, отрицать глупо. Но случайность случайности рознь. Как любят повторять марксисты, случайность есть проявление необходимости. Вполне закономерно, что режиссер хочет снять фильму – это его хлеб. Также закономерно приглашение в фильму знаменитостей, Шаляпина к примеру. Опять же закономерно в Праге вспомнить о чудесах былого, Големе, императоре Рудольфе, эликсире бессмертия или шахматном автомате. А в роли шахматного автомата и он, Александр Александрович Арехин вполне закономерен. Капабланка, пожалуй, был бы ещё закономернее, но он и далек, и уж больно дорог. Суточными и прожиточными его не прельстишь.