– И сильно горит? – спросил Арехин, глядя в окно на мелькающие огни вечернего города, который вдруг стал чужим и враждебным.
– Очень, очень сильно, синьор, – с каким‑то почти эстетическим восхищением катастрофой ответил шофер. – Столб пламени выше пальм был, теперь в основном дым. Подозревают поджог. Говорят, так пахнет.
Этот водитель, очевидно, не интересовался шахматами и Арехина не узнал. Для него он был просто очередным клиентом, возможно, любопытствующим зевакой. Эта анонимность была странно успокаивающей.
– А владелец? Что с ним?
– Доктор Сальватор? – водитель многозначительно хмыкнул. – Он за два часа до пожара вышел в море на своей яхте. И где он сейчас – только рыбы знают, да и то не все.
Таксисты – они лучше многих журналистов знают, что, где и когда. Их знания – это живая, пульсирующая карта города, составленная из обрывков разговоров, слухов и наблюдений. Арехин откинулся на спинку сиденья. Доктор уплыл. Чисто, элегантно, без лишнего шума. Лаборатория, вилла, улики – всё обращалось в пепел и дым. Оставалось только море, бескрайнее и безмолвное.
У поворота на виллу их остановил полицейский. Дорога была перекрыта, вдали мерцало зарево, и воздух стал грязным, с привкусом гари и чего‑то химически‑сладковатого.
– Простите, синьоры, но дальше нельзя. Дорога только для служебного транспорта, – сказал он вежливо, но твердо. И, словно в подтверждение его слов, мимо, не спеша, проехала пустая медицинская карета. Белый кузов мелькнул в темноте, как призрак.
– Я там живу. То есть остановился, временно, по приглашению доктора Сальватора, – сказал Арехин.
Полицейский посмотрел на него с сочувствием, каким смотрят на жертву стихийного бедствия.
– Увы, там мало что осталось от виллы, синьор гроссмейстер. Обратитесь в префектуру, вам подскажут, что делать. – И, к удивлению Арехина, полицейский отдал честь. Вежливые у них полицейские. Или просто этот – шахматист, раз его величает гроссмейстером. В этой вежливости и узнавании сквозила та же отстраненность, что и в голосе Жени. Он был не человеком, лишившимся крова, а фигурой, попавшей в неловкую ситуацию на периферии более важных событий.
Он вышел из такси. Вилла находилась в километре, может, чуть меньше, и над ней в темное, звездное небо вознесся огромный, неподвижный султан дыма. Не черного, жирного, а странного, пепельно‑серого цвета, с кружащими огненными бабочками. Его подсвечивало снизу глухое, багровое зарево тлеющих развалин. Картина была одновременно ужасающей и завораживающе красивой, как на картине Брюллова.
Поджог? Да, конечно, поджог. Но не случайная искра, не опрокинутая керосиновая лампа. Это не щепотка, не фунт, и даже не пуд горючего. Это был точный расчет. Вероятно, все было готово заранее – в нужных местах, в вентиляционных шахтах, за фальш‑панелями, в подвале, было размещено нужное количество воспламенителя. Кто разместил? Да сам Сальве, конечно. На случай стремительного отхода. Как назвал Женя? Смесь Серейского. Прогресс. Всесожжение как финальный акт эксперимента. Одно интересно: Лазарь на яхте с доктором, или его частицы теперь среди серого дыма, и скоро осядут на крыши и листья пальм где‑нибудь в Ла‑Пасе? И его, Арехина, новая одежда, купленная взамен сгоревшей в «Мажестике», тоже, похоже, отправилась в небеса, превратившись в хлопья пепла. Хорошо, хоть документы он оставил в несгораемом сейфе «Мажестика» после первого пожара.
Он постоял еще несколько минут, наблюдая за дымом. Потом вернулся к поджидавшему таксомотору.
– Возвращаемся в город, – сказал Арехин, открывая дверь. – В отель. Не очень бедный, но и не очень дорогой. Есть такие в Буэнос‑Айресе?
Водитель повернулся, и в его глазах зажглись знакомые огоньки знатока и патриота своего города. Он улыбнулся, широко и уверенно.
– В Буэнос‑Айресе есть всё, синьор, – убеждённо, почти торжественно ответил аргентинец, как бы заключая негласное пари с хаосом и пожарами. – Абсолютно всё. Вы только скажите, что вам нужно.
Машина тронулась, увозя его от зарева, от дыма, от призраков сгоревших домов Каховки, в лабиринт бессонных, бесконечно живых улиц, где его ждал гостиничный номер и неопределенность завтрашнего дня, неопределенность, пахнущая гарью, морем и серой.
Примечание автора
1. Перед вами – конечная позиция партии, сыгранной в реальной истории. Игроки при доигрывании сделали только по одному ходу – как и в описываемой истории.
2. Итальянский океанский лайнер, «Principessa Mafalda», направлявшийся из Генуи в Буэнос‑Айрес, затонул при странных обстоятельствах не в начале, а в середине матча, 25 октября 1927 года. Погибло более трехсот человек. Груз золота исчез безвозвратно.
3. Каганович Лазарь Моисеевич умер в 1991 году, в возрасте 97 лет, пережив и многое, и многих. Молотов прожил 96 лет. В целом члены сталинского политбюро жили вдвое дольше, чем в популяции в среднем. Думайте сами, решайте сами.
КОНЕЦ
