Плоды манцинеллы - Сугробов Максим Львович

— Мне было все равно.

— Да-а-а, — протянула она. — Теперь-то я знаю, в чем твой секрет. Но речь о другом: НСГМ уничтожил большую часть этих идиотов, превратил их в пыль на обочине, лишил всего. И я радовалась, наблюдая. Следила за новостями мира науки и хлопала в ладоши, когда то тут, то там слетала голова очередного «признанного» старика, а его место занимал тот, кто действительно что-то мог и хотел делать.

Она замолчала, мечтательно вскинув голову. Но тут же помрачнела и произнесла:

— Но это не все. Одна сторона монеты. Другая — до безумия жестока и противна. Мы стали чем-то типа фашистов. Даже, наверное, хуже. Теперь сканер — не наше изобретение, а нечто значительное большее… Как-то я читала статью в журнале, там говорилось про одно индейское племя. «Скоолло». Не помню, когда и где они жили, помню только, что речь шла про Центральную Америку. В отличие от других племен, что покланялись солнцу, небу или земле, эти чтили совершенно другого Бога. Они молились дереву.

— Дереву?

— Да. Они верили, что каждый член их племени после смерти становится огромным деревом, что оно дает им силу и благословляет их род. Только вот дерево то было не совсем обычным. А точнее — совсем необычным. Это была манцинелла.

— Никогда о таком не слышал.

— Оно мало где растет, но в тех местах его прекрасно знают. И боятся. Манцинелловое дерево содержит млечный сок. Оно ядовито от корней до кончиков листьев, а то самое племя, Скоолло, почитало его, как великого Бога. Старейшины и шаманы носили амулеты и посохи, сделанные из древесины манцинеллы, а каждый, кто смел не подчиниться воле лидеров племени, подвергался испытанию. Испытанию Божеством Скоолло. Провинившегося сажали в центре круглой площади, а по периметру вставали шаманы и старики.

Только Бог может простить, только он настолько мудр и всеведущ, что слово Его незыблемо и свято. Мудрецы индейского племени в религиозных суждениях ничем не отличались от современных священнослужителей. Лишь меры у них были жестче.

— Ему… Или ей. Неважно. Осужденному выносили огромную чашу, а на дне ее лежал предмет, через который дерево судило о поступках человека. Плод манцинеллы. Вина доказывалась через поедание фрукта. Выжил — невиновен, умер — виноват. Вот только Богу-дереву было глубоко плевать на людские грехи.

В записях Колумба плод манцинеллы зовется довольно просто — «яблоко смерти». Сочная, светловатая мякоть скрывает в себе все тот же нектар, что и дерево в целом. Млечный сок при попадании в желудок активно и невероятно легко разъедает его стенки, смешивается с желудочной кислотой и превращает внутренние органы в единую, однородную массу. Жертва погибает в ужасных мучениях.

— В той статье говорилось, что каждая смерть от плода Бога-древа заканчивалась настоящим праздником — ведь мудрейшие члены племени всегда безошибочно находили именно тех, кто виновен, — она тяжело вздохнула. — Я не знаю, как рассуждали и о чем думали индейцы Скоолло, но кажется мне, что большинство из них считало решения Бога единственной правдой. Сомневаюсь, что кто-то хотел спорить, что хоть кому-то из диких аборигенов приходила мысль о истинном значении «божьего суда». Это была жестокая казнь, Бастиан. Казнь, и только. Но обряд с манцинеллой одобряли старейшие и мудрейшие… Они ведь не могли ошибаться, верно?

Себастьян понимал, к чему она клонит. И понимал ее аналогию.

— Ты бы еще с инквизицией параллели провела… Или с любым другим религиозным бредом, каких за историю было немало.

— Нет. Сравнение бы не подошло. Фанатичные католики сжигали всех подряд, и зачастую по простому указанию пальца — здесь божий суд скорее похож на суд людской. А вот Скоолло… Они верили, что дерево несет им благо, помогает очистить род и делает их только сильнее. А фактически, — Марта равнодушно пожала плечами, — оно просто убивало.

— Сканер еще никого не убил.

— Это ты так думаешь. Ты даже и не представляешь…

Возглас «Эй!» не дал ей договорить. Себастьян и Марта вздрогнули от неожиданности, обернувшись в сторону источника звука. За пределами простенькой остановочной станции бушевала метель: густая пелена снега валилась с неба, крупными хлопьями застилая весь внешний мир. На какой-то миг Бастиану показалось, что мир этот и вовсе перестал существовать, что остался только он, Себастьян, она, Марта, и эта хлипкая прозрачная кибитка, пол которой неумолимо укрывало белизной.

Голос извне зазвучал вновь. Только в этот раз он не ограничился простым «Эй!»

— Что он говорит? — спросил Бастиан, совершенно не разобрав слов.

— Э-э-э, — Марта озадаченно смотрела на Себастьяна, словно это ему был задан вопрос. — Он говорит… что-то типа… Спрашивает, вот! Он спросил, здесь ли мы.

— Вы говорите по-английски? — донеслось снаружи.

Акцент говорившего был ужасен.

— Да! — воодушевленно выкрикнула Марта. — Мы тут, на остановке.

— Я вхожу.

За этими словами ничего не последовало. Парочка иностранцев вопросительно посмотрела друг на друга, не зная, чего им стоит ждать.

— Так вы входите? — отозвался Бастиан.

Тишина.

— Я вхожу, — повторил голос, но в этот раз Себастьян уловил в нем вопросительные нотки.

— Это был вопрос, — прошептал он Марте.

— Да-да, я поняла.

— Он не очень-то силен в английском.

— Входите, входите!

Где-то в глубинах снегопада начал проступать темный силуэт. Так темнеет ткань от пролитой влаги — пятно растет, расширяется, приобретает отчетливые границы и очертания.

Спустя несколько долгих секунд, в тишине которых Себастьян слышал хрустящие шаги незнакомца, в остановочную будку зашел новый человек. Мужчина резко стряхнул капюшон, осыпав Майера холодными льдинками, скинул массивные перчатки, наспех засунув их в карман, и, широко улыбаясь, протянул руку.

— Меня зовут Станислав! Рад знакомству! — отчеканил он, крепко сжав ладонь Бастиана.

— Себастьян.

— А вы? — мужчина обратился к Марте.

— Марта. Очень приятно.

— Я видел вас… э-э-э… — он с трудом находил слова, — идущими сюда.

Судя по всему, он закончил — Станислав принял настолько победный и довольный собой вид, будто главное счастье его жизни свершилось только что, после этой фразы.

— Ну-у-у, — протянул Майер. — Поэтому мы и здесь. Мы сюда и шли.

Мужчина продолжал широко улыбаться, но в глазах его мелькнула тень неуверенности.

— Да, — отрезал он.

— Вы что-то хотели? — спросила Марта.

— Вы шли… Пришли… Сюда, — Станислав указал пальцем на белый пол остановочной будки и утвердительно кивнул. — Зачем?

— Автобус. Мы ждем автобус. Номер 999, - каждую цифру она произнесла отдельно, в надежде найти хоть какое-то взаимопонимание.

— Нет. Их нет здесь, — затараторил мужчина, делая и без того непонятную речь вовсе непостижимой. Он переключался на русский несколько раз, активно махал руками, кивал и спрашивал «Да?»

— Что он говорит? — не вытерпев, спросил Себастьян по-немецки.

— Я не знаю, Бастиан, не понимаю. Что-то про…

— О-о-о-о, друзья! — Станислав восторженно развел руки. — Вы говорите по-немецки! Чтож я за дурак то такой, что попробовал лишь один язык, в котором сам слабоват. Я пытался сказать, что автобусы здесь давно не ходят. Уже года два, если не три. Вы зря теряете время, и должно быть уже замерзли.

Себастьян и Марта удивленно смотрели на собеседника.

— Не делайте такие лица, прошу вас, — мужчина тепло улыбнулся. — Не все знают «международный» язык. Тем более здесь.

— Но вы говорите…

— На немецком, да. У меня своя история, и я ее с радостью вам поведаю, но… — он быстро оглядел тесную кабинку, — не здесь.

— Чего вы хотите? — спросил Себастьян.

— Я видел, как вы бредете в сторону этого места. Идти здесь больше некуда, вот я и решил вас проведать спустя десять минут. Судя по всему, вам не помешает помощь, — алчные искорки блеснули в глубине карих глаз. — Куда держите путь?

— Нам нужно в Коломну, — ответила Марта. А затем добавила: — Здесь же есть такой город, верно?