Звено цепи (СИ) - Гуминенко Маргарита Владимировна "Киппари"

Они спустились вниз и оказались в огромной студии. Окна шли под самым потолком. По стенам висели картины без рамок, какие-то фантастические подмалёвки, которые кто-то раскидал по крючкам, даже не позаботившись, чтобы они висели параллельно горизонту. В одном углу, на маленьком возвышении, стояла барабанная установка. Весь центр помещения пустовал, валялось несколько ковриков и торчала убогая пальма в кадке, обёрнутой куском фольги. В другом углу виднелась ширма, а рядом с ней — раскрытая дверь, за которой во тьме исчезал коридор.

Она спускалась по боковой лесенке, крепко держась за перила, рассматривала всю обстановку и только в последний момент заметила у одной из стен нечто вроде низкого ложа.

— Там я сплю, — сообщил он, проследив за её взглядом. — У меня куча подушек всяких и одеяла на любой вкус. Я снял матрас с дивана, весь низ выкинул, а его положил на пол — и получилось что-то такое, вроде турецкой тахты. Там, за ширмой — кухня. А через коридор — всякие удобства и входная дверь.

— А картины? — спросила она, дойдя до последней ступеньки, но не решаясь ступить на дешёвый паркет пола.

— Это всё не моё. — Он подал ей руку и помог сделать последний шаг. — Раньше тут жил художник, а потом я купил у него студию и решил, что здесь вполне можно поселиться. Помещение большое, потолок высокий, а я люблю, чтобы было много воздуха. Если помещение маленькое — на меня словно давит, я задыхаюсь. — Он вышел уже на середину комнаты и зачем-то покачал пальму за мохнатый ствол, словно здоровался. — Здесь толстые стены и соседям не мешает, когда я стучу. Мы тут иногда репетируем. — Он повернулся к ней и сделал широкий жест, раскинув руки, но почему-то ей показалось, что он немного нервничает. — Хочешь что-нибудь? Кофе, чай, коньяк?

— Я в кафе ещё говорила, что не пью, — осторожно напомнила она.

— Тогда чай. Располагайся!

Он рывком ушёл за ширму, на ходу стянув куртку и ловко забросив на крюк в стене. Она огляделась и поскольку "турецкий диван" её слегка пугал, подошла к барабанной установке. Он гремел за ширмой чайником, наливал воду, что-то переставлял, чиркал спичками.

— Я не думала, что ты так живёшь, — сказала она, трогая пальцем крепление одного из барабанов.

Он выглянул из-за ширмы.

— Я сам не думал, что буду так жить. Хочешь попробовать? Там палочки лежат позади, на стуле. У меня их несколько, но те — самые… домашние, что ли.

— Нет, я не умею. — Она обошла установку и провела пальцем по лежащим на сидении жёлтым палочкам. — А ты мог бы постучать только для меня?

— Прямо сейчас? — Он снова появился из-за ширмы и подошёл. — Чайник сам закипит, могу и постучать.

Наверное, трудно назвать музыкой соло на барабанах, но её этот ритм захватил, так что она сперва просто слушала и смотрела на его лицо, которое поменялось сразу же, как только раздался первый удар, стало моложе и решительнее. Она невольно сделала несколько па по пустому помещению, но потом подбежала и следила за его руками, и за тем, как он крутит вокруг пальцев одну из палочек. А когда он остановился — подошла ещё ближе и взяла за руку.

— Не понимаю, как ты это делаешь, — призналась она.

Он позволил ей забрать из своей руки палочку и повернуть ладонью вверх. Она некоторое время разглядывала его пальцы, потом провела по неровностям, похожим на маленькие шрамы, и посмотрела ему в лицо.

— У тебя странная рука. Что это?

Он хмыкнул.

— Так, старая память. То, из-за чего я начал стучать.

Она внимательно слушала.

— Я раньше много дрался. — Она подняла брови и он пояснил доверительно: — Очень много. Однажды в драке схватился, за дверной косяк, чтобы не упасть, а один придурок хлопнул дверью. Знал, что делает. Руку мне потом собрали, но пальцы почти не работали, я ими не мог пуговицу застегнуть. Тогда я вспомнил, что мне нравился один барабанщик, негр… Я решил, что мне это подойдёт, и начал учиться. Поначалу так больно было… до слёз. Но потом прошло, а чувство ритма у меня всегда было хорошее. Я и стал барабанщиком.

Она смотрела на него во все глаза. Наверное бывают такие моменты, когда мужчине легко понять, что сейчас он может делать всё, что захочет. И тогда он встал, убрал палочки и, подхватив её на руки, унёс на свой "турецки диван". Её это не испугало. Она только вздрогнула и чуть поупрямилась, когда он стягивал с её плеч кофточку. А когда он расстегнул её красивый кружевной лифчик, закрыла глаза, предоставив ему самому заниматься её одеждой. Он поцеловал её в шею, и губы у него были горячие…

В какой-то момент она вдруг поняла, что он выпустил её из рук. Она распахнула глаза, а он поднялся и сделал несколько шагов прочь, отвернувшись от неё.

— Одевайся.

Она сидела, полуголая, на ворохе одеял, и не понимала, что произошло. И почему его голос прозвучал так неожиданно сухо?

— Что… что случилось?

— Одевайся, я сказал! — категорично повторил он через плечо.

Она дрожащими руками принялась натягивать кофточку, но смотрела в его спину, не отрываясь.

— Вот что вы, девчонки, себе воображаете?! — Он резко обернулся, так что она невольно подалась назад. — Ну, какой надо быть дурой?! — Он хлопнул себя по лбу и упёр руки в бока. — Ты о чём думала, а? Сериалов насмотрелась? Я — старый кобель, понимаешь? — Он ткнул себя пальцем в грудь. — И все такие, как я — кобели! У меня на этом диване каждый месяц по новой бабе! А ты что вообразила? — Он подошёл и опустился коленями на край дивана прямо перед ней. — Ты хоть совершеннолетняя вообще?

Она оскорбилась и страх сам улетучился, несмотря на то, что он впервые смотрел на неё сердито.

— Мне девятнадцать! — заявила она ему прямо в лицо. — Не веришь — посмотри паспорт в сумочке. — Она отвернулась, пытаясь одновременно поправить растрепавшиеся волосы.

— О! Даже паспорт взяла! Вот зачем? Дурочка! Зачем? — Он так спрашивал, будто она задела его за живое. — Тебе надо парня своего возраста. Нормального! А не такого козла, как я! У тебя же ни разу ничего не было! С кого решила начать? Подарить хмырю вроде меня свою девственность?

— Неправда! — Она не выдержала и ударила его кулаками по плечам. — Откуда ты знаешь?!.. Ты… Ты пошлый!

— Я не пошлый. — Он смотрел на неё совершенно серьёзно. — Я опытный. Так что не прикидывайся, никого у тебя не было. Знаешь, это не самая хорошая идея…

— Замолчи! Откуда ты можешь знать обо мне?..

— Вот откуда. — Он вдруг нырнул рукой ей под кофточку и накрыл горячей, сухой ладонью её левую грудь. — Если ты случайно не знаешь, у тебя грудь девственницы. Уж я в этом разбираюсь…

Она замерла, но потом неожиданно обхватила его шею руками и поцеловала. Так смело, что сама удивилась бы, если бы была в состоянии хоть чему-то удивляться. И он не стал сопротивляться, ответив на её поцелуй. Больше она не упрямилась, когда он снова стягивал с неё кофточку, а он перестал нервничать.

— Учти, будет не очень приятно, — шепнул он ей на ухо.

— Потому, что первый раз? — спросила она.

— Потому, что первый раз.

Она позволила положить себя на все эти одеяла и больше уже ничего не говорила…

* * *

Жизнь изменилась. Теперь она везде и всюду следовала за ним. На репетиции, на концерты, в кабаки, в какие-то компании. Когда на неё первый раз принялись шипеть две девицы, явно из "его бывших", она испугалась, но он сказал ей:

— Плюнь. Тебя это не касается. Просто не слушай.

Сказал так уверенно, что она действительно перестала прислушиваться, и ей стало совершенно всё равно, как на неё смотрят и что говорят за её спиной. Она следовала за своим мужчиной, и пусть он был не такой молодой, как многие из тех, с кем общался, зато он принадлежал ей, от непокорных волос до неизменной кожаной куртки и серебряной цепи на шее, до подошв щегольских ботинок, шнурков и пуговицы в брюках, которую она всегда расстёгивала сама. Она даже не спрашивала себя, как долго это продлится и скоро ли пролетит месяц. Погода портилась, но они по-прежнему ездили гулять, вечера проводили или на концертах, или в его студии, обедали где придётся, спали вповалку, среди вороха одеял, принимали душ, весело толкаясь в тесной кабинке, для которой в доме не было предусмотрено места. Однажды она испугалась, когда в одном из баров к ним подсел мрачный тип с тяжёлой челюстью, и нехорошим голосом стал говорить о каком-то "общем дельце". Он вытолкал громилу из-за столика и ушёл "поговорить" на улицу. Когда вернулся и она спросила его, кто это был, он ответил: