Звено цепи (СИ) - Гуминенко Маргарита Владимировна "Киппари"

— Даже если слышал — вряд ли понял, — постановил Кацабей.

— Найти и порвать гада! — предложил Шрам, но Кацабей на него зло зыркнул и махнул остальным.

— Возвращаемся! Если завтра сделаем всё, как надо, будет уже всё равно, слышал он чего или не слышал. Махею ни слова!

С Орликом на базу возвращалось ещё трое, так что пришлось мужику смирно лежать в багажнике. Дождавшись, чтобы пацаны разошлись, кто куда, Орлик тихонько отстал и выехал со двора. Учитывая, что он в последние дни только и делал, что шлялся по бабам, никого не должно было удивить его отсутствие. Да и вряд ли кто-то будет искать его ночью. Наверняка подумают, что он у проститутки Машки, за которую когда-то сломал нос Цыгану. Девка жила в соседнем доме.

Он не мог знать, что Машкой в тот вечер заинтересуется ещё один человек — Шрам. И Орлика у неё не обнаружит…

* * *

(Ряпушково, девятый час вечера, октябрь 2018 года)

Фонари в Ряпушково висели только на центральной улице. Проулки тонули во мраке. В некоторых домах светились окошки и можно было пользоваться этими пятнами, как путеводными маячками. Где-то рядом громко забуксовала машина. Сокольский прибавил шагу, потом побежал, забыв про травмированную ногу. Он заметил мигнувшие в темноте фары. Звук оборвался и свет погас, но нужную точку он уже указал. Сокольский перепрыгнул через канаву и вошёл во двор. Под ногами захрустели доски: ворота лежали на земле. На фоне звёздного неба торчал покосившийся конёк крыши. Огород тонул во мраке. Сокольский рискнул воспользоваться фонариком: луч выхватил густые кусты, а потом прокатился через блестящий капот машины. Отпустив кнопку, Сокольский двинулся в его сторону.

Дверца водительского места была открыта, но в салоне никого. Он пощупал сидение и потёр в пальцах липкую влагу. Учитывая кровопотерю, враг не мог уйти далеко. Кое-как проломившись через смородину, Сокольский посветил под задний бампер. Машину загнали сюда, не глядя, она села задним мостом в канавку. Наверное, что-то мешало ей сдвинуться с места, но Сокольский не стал разбираться, что именно. Потом, не поднимаясь в полный рост, выбрался обратно на дорожку перед домом и достал пистолет. Фонарик он больше не включал.

Темнота осенней ночи и мешала и помогала. Полагаться можно лишь на слух и противник тебя не видит, зато предметов, чтобы спотыкаться — хоть отбавляй. Сокольский осторожно нащупал тропинку к дому и двинулся по ней, вымеряя каждый шаг. До веранды он добрался без проблем. Совсем рядом хрустнул гравий. Сокольский прислушался и двинулся на звук, но почувствовал на пути препятствие и присел, нащупав поперёк пути жестянку величиной с канистру. За ней стояли прислонённые к стене жерди, оплетённые колючими стеблями. Бешеные огурцы? Люди упорно позволяли этим растениям пускать корни прямо под дом и разрушать фундамент.

Обогнув препятствие, Сокольский пошёл дальше, мягко ступая по земле. Касаясь рукой облупленной стены, он добрался до угла веранды и остановился. Ему послышался тяжёлый вздох или стон, потом шуршание. Совсем рядом звякнуло стекло. Выглянув из-за угла, Сокольский заметил шевелящийся силуэт. Кто-то забрался на тёмную груду у стены и пытался дотянуться до окна. Сокольский шагнул из-за угла и включил фонарь, осветив противника. Человек обернулся и взмахнул руками, с руганью покатившись на землю.

— Не подходи! — крикнул он и выстрелил.

Наугад. Пуля ушла неизвестно куда. Сокольский прыгнул вперёд и ударил врага ногой в бок. Человек свернулся калачиком и застонал. Светя на него фонариком, Сокольский отыскал выпавший из неверной руки пистолет и сунул себе за пояс. Потом выпрямился.

— Лицо покажи! — приказал он.

Раненый снова застонал, но потом перевернулся на спину.

— Шрам! — констатировал Сокольский. — Ну, здравствуй! Свобода тебе не на пользу, как я погляжу?

— Чёрт! — выдохнул в его сторону раненый. — Гад! Дрянь! — Дальше шло нецензурное.

— Силы есть, — перебил его Сокольский, когда надоело слушать. — Вставай, сволочь!

— Я ж тебя убил! — отчаянно выкрикнул раненый. — Я ж тебя убил…

— Я выжил, — обрадовал его Сокольский и присел на корточки. — Не дёргайся! Куда ранен?

— Не мог ты выжить! Не мог… — Теперь Шрам говорил тихо. — Я ж прямо в сердце стрелял…

Рука Сокольского замерла в воздухе. По телу пробежали мурашки, пот потёк между лопаток.

— Что? — тихо переспросил он, не поверив собственным ушам.

— Прямо в сердце, — повторил Шрам. — В сердце!.. Надо было в голову…

— Когда?

Вопрос настолько озадачил бандита, что он забыл о ране и приподнялся на локтях. В свете фонаря его лицо блестело сальным пятном. Он напряжённо вглядывался в Сокольского, потом упал обратно на землю.

— В голову надо было! — повторил он, в отчаянии попытавшись отползти. — Не помнишь, да? Память отшибло?

— Где и когда ты в меня стрелял? — спросил Сокольский. Произнёс он это тихо и с таким напряжением, что Шрам перестал возиться и замер.

— Действительно не помнишь? — искренне удивился он. — Яхту помнишь? Шеллера? В трюме у него — помнишь? Ты и тогда прикидывался сперва, будто меня не знаешь. Но я-то тебя сразу просёк! Живучий, гад! Живучий…

Сокольский медленно поднялся на ноги. "Яхта Шеллера", — подумал он, чувствуя себя во власти бредового сна, в котором нет ни верха, ни низа — лишь чернота и ты не в силах ни проснуться, ни сдвинуться с места. "Сколько людей погибло от твоей руки? Сколько? Наверное, должно быть на одного больше…"

На яхте Шеллера убили его брата-близнеца, Олега Сокольского. Последнюю пулю, пробившую его сердце, выпустил человек, что валялся сейчас перед ним, под стеной пустого дома…

Глава третья. О том, что очевидный ответ может оказаться единственно верным

Сокольский выложил на стол листок бумаги.

— Эту записку оставила мне Варвара Петровна, — сказал он.

Подразумевалось, что все присутствующие должны ознакомиться с текстом, поэтому Инга взяла листок и прочитала вслух:

— "Пеллосаари ближе, чем ты думаешь. Возьми и распорядись так, как повелит твоя совесть и так, как нужно для государства".

— Бабушка была знатным конспиратором, — рискнул предположить Ольгин.

— Варвара Петровна проработала на нашей с тобой службе половину своей жизни, — объяснил Сокольский.

Ирина не удивилась. Она догадывалась, кем была её мать, но смысл записки показался ей совершенно непонятным.

— Пеллосаари — это остров на Севера, в Ладожских шхерах, — проговорила она задумчиво. — Мама возила нас туда ещё детишками. Там ничего нет: пристань, место для пикников, экологическая тропа. Персонал живёт на острове до окончания навигации…

Сокольский достал из кармана крест на витой цепочке и положил на стол рядом с запиской.

— Эта вещь принадлежала моему брату Олегу, — сказал он, сосредоточенно глядя перед собой. — Его убили в мае 2016-го. Когда нашли его тело — креста не было. Его мог взять кто-то из бандитов, но как он попал сюда? — Он посмотрел на Ирину. — Мать ничего вам не говорила, например, в прошлый ваш визит?

Ирина покачала головой.

— Ничего необычного. Жалею, что не подумала об отпуске. Была бы здесь ещё до смерти мамы…

— Если это остров — может, нужно на него съездить? — предложил Слава. — Ну, или сплавать.

— Отсюда по прямой, через озеро — восемьдесят километров, — возразил Сокольский. — Каретов сказал, что их отправили в Ряпушково в тот же день, когда умер Бессмертов. — Он вспомнил, что Ирина не в курсе этой истории и пояснил: — Один наш коллега. Он побывал у Варвары Петровны перед тем, как лечь в больницу, около недели назад. Я уже поговорил с соседями: к ней действительно приезжал посторонний человек, по описанию — Бессмертов. Очень худой, изнеможённый. Его привозило такси, прождало несколько часов. К вечеру он покинул Ряпушково. Если бы за неделю после этого визита Варвара Петровна предприняла длинный поход на остров, об этом хоть кому-то было бы известно. Но она не покидала дом.