— Ну, я вылепила. И что?
— Да ничего такого… — вздыхает куратор. — Участие в запрещенном темномагическом ритуале, один из участников которого уже скончался… ты ж уже знаешь про профессора Глипу, да? А второго вашего соучастника, адепта Вахолаха, целители второй час откачивают… А кроме этого, совсем ничего, Яра…
Что?! Профессор Глипа, то бишь Чокнутый Сновидец? И Вахолах, он же племяш его!
— Ритуал… вы говорили про Воззвание Мораны?
— Адептка не участвовала в обряде, — негромко оборвал меня ректор. Молчу, боюсь ляпнуть не то. Слишком хочу узнать о Чокнутом.
— Я вижу, что на ее ауре следов нет, — мрачно соглашается Леонарда. — Яра, объясни, что…
Дверь кабинета грохнулась о косяк. На пороге застыла маленькая седая женщина в зеленой мантии целительницы.
— Оляна Бакуловна?
— Здорово буть, Вьяршегоре Валтариче. Вам уже сказали? — целительница устало потерла виски чуть дрожащими пальцами и плюхнулась на ближайший стул.
— Что с парнем?
― Та что… Усыпила. Обряд изгнания надо будет проводить, иначе никак. Одержимость.
— Вам удалось привести его в сознание?
— С трудом и ненадолго. Но поболтать успели. Он сказал, взывающих трое было. Он, дядька его и девка.
― Девка ― кто?
― Та адептка. Шевито Андалика звать. Я за ней уже послала, там навряд ли дело лучше… ― Насчет имени девушки ― вы уверены?
― Ага… — целительница деловито капала в стакан какое-то мутное вонючее зелье. Наверняка настойка, восстанавливающая силы, выглядела лекарка ужасно устало.
― А еще какие-то имена он называл?
― Та что мы, долго говорили? Мы зелий в него ведро залили, спит…
— Адептка Рысев. Адептка Шевито использовала в ритуале идол-талисман с отпечатками вашей ауры вместо своей, я верно понимаю? Почему?
Хороший вопрос. Наверное, потому что понимала, чем грозят подобные игры с богами…
Одержимость божественной полисущностью — это ж еще хуже, чем демонические… Вообще-то существование богов ― вопрос оч-чень спорный, но факт, сомнению не подлежащий: в старых, намоленых храмах спят некие эгрегоры, некие информационные сущности ― почти всемогущие, если их как следует напитать энергией, причем энергией совершенно особенной, энергией веры, жертвы, или, скорее, саможертвы, хотя и это не совсем верное слово… Ну, в общем, как это называли в старину маги и до сих пор называют неграмотные крестьяне ― заложить душу…
Символическое подношение души — то есть кусочка ауры — обычно несколько капель крови. Но кровь, волосы, ногти — они хорошо хранят информацию о владельце и связь с владельцем, однако сама живая аура вокруг них быстро гаснет. При необходимости можно вложить кусочек своей жизни в какой-то предмет, это довольно несложное заклинание… но есть и другой способ долго хранить ауру живой, доступный даже немагам. Как ни странно, дольше всего энергетику создателя хранят предметы искусства. Вот у нас на кафедре некромантии висит несколько картин авторства одного выдающегося ее выпускника, лет тем полотнам почти тысяча, но до сих пор как взглянешь, так волосы дыбом и жуть морозная по коже, хотя совершенно ничего ужасного там не изображено, пейзажики пасторальные, выцветшие от времени…
Так к чему это я… Когда созидаешь, невольно вкладываешь в это частичку души. Не могу сказать, что я много в эту треклятую фигурку вложила, но на ритуал могло и хватить. А Даля, видимо, решила собственную душу таким способом обезопасить, подсунув богине Смерти чужую. Мою. Как это мило и по-дружески…
— Адептка, вы так долго думали, что, наверно, успели забыть, о чем. Вам напомнить? — ректор сама любезность.
— Меня попросили вылепить фигурку. Андалика попросила. Зачем ей это, я не знала, про ритуал слышу впервые, — кратко отчиталась я.
Леонарда хмыкнула, видимо, сложив ту же логическую цепочку, что и я:
— То есть ауру твою без тебя использовали? Яра, ты… м-да… Проверить бы тебя надо, а то неизвестно какие последствия…
— Пускай ко мне на проверку зайдет, погляжу… Ну и молодежь пошла дурная… — целительница деловито рылась в шкафчике с какими-то склянками.
— Леонарда Илаевна, а зачем Чокн… то есть профессору Глипе…
— Адептка Рысев, вы свободны, — оборвал любопытную меня ректор. — Я проверил, никаких следов одержимости, — это уже Леонарде.
— Проверяйте, проверяйте! — зло процедила я. — Жалкие смертные, одного вы нашли, но нас — легионы! Час Бездны грядет!
И, захлопнув дверь, сползла по косяку на пол. В кабинете царило абсолютное молчание…
Идиотка-аа, угадала время пошутить. Сейчас как придут в себя, как выскочат оттуда, как возьмут меня под белы рученьки, как отволокут в палату да как начнут от духов нечистых экзорцизмами врачевать, и поди докажи потом, что оно не от ритуала, а врожденное и не лечится!
Я вскочила и помчалась по коридору. Проход в подземелье открылся с третьего пинка и четвертого матерного слова.
Внизу заблудилась. Забрела в подземный зал, неосвещенный, только из проема коридора на полу тусклый квадрат света. Двинула кулаком по стене, ушибла руку и со стоном опустилась на пол, обхватив руками колени.
Вот что самое обидное — и вину-то свалить не на кого. Сама дура. Грибу про суеверия такое ляпнула — раз, он-то сволочь, конечно, но без этого ляпа я экзамен сдала б хоть на тройку…
Два — старалась, высунув язык лепила бесову фигурку… Три — высказывание на пороге кабинета! И кто меня за язык дернул?
Эх, Яра, Яра, кто клялся «никогда ни о чем не жалеть»?
Тьма и тишина подземелья убаюкивали. Я долго-долго сидела так, прислонившись к холодной шершавой стене и постепенно на меня снисходил покой. Мне чудилось, я сливаюсь с камнем, становлюсь частью стен Академии, древних, бесстрастных, насквозь пропитанных магией, вбираю в себя их холодную непредставимую мощь… Теперь я знала, где нахожусь, различала переплетение коридоров над головой и где-то очень глубоко внизу плеск гигантского минерального бассейна, подземного обиталища водных стихиалий. То тут, то там пылали искорки чужих жизней, творилась волшба, и везде, почти незамеченные, почти неуловимые, тенью, вздохом, мимолетным ощущением взгляда из ниоткуда — призраки. Академия хранила их всех, десятки поколений прошедших здесь магов, как любимый дом хранит тепло давно уехавших хозяев…
Я помню, как впервые приехала сюда, как стояла, почти перепугано глядя на неприступную ограду с внушительными воротами, на величественные башни с пылающим в витражах солнцем, колонны, орнаменты, гербы и флаги… Все чужое и странное, а потом я впервые коснулась прохладных стен… тут-то меня и накрыло. Безбрежный покой и сила, и словно шепот: «Ты здесь своя. Входи…»
Много, много лет, со дня смерти бабуси, я никому не была своей. Ни в деревне, ни в родной хате, но деревенские меня трогать боялись, а дома… Ведьма! Молоко скисло, мама об порог споткнулась, отец с соседом поругался — однозначно, виновата я. Сглазила. Поток ругани, а если настроение совсем никуда, можно и ремнем душу отвести.
Легко мне было их презирать. Легко угрожать проклясть и смеяться в глаза, видя, как они, взрослые, важные, пугаются меня, мелкой девчонки… Легко… до той секунды, когда другая ведьма, старинная бабусина приятельница, не перечеркнула жизнь одной фразой.
«Смертный грех на тебе, девочка, кровь сестринская…»
Я ведь знала, что не проклинала по-настоящему, пустые слова выкрикнула, чтоб испугать только! Я и смерти сестриной не чуяла ни сном, ни отголоском… Я никогда бы не поверила родителям, я тогда вообще всю их болтовню мимо ушей пропускала. По сравнению с бабусей они казались совсем не родными и какими-то дурными… Но ведьме не поверить я не могла. Бабушка Кабге всегда доверяла…
Бабуся магией лечила и мне заповедала, а я смогла только убить… Она учила меня, что за все поступки надо платить. Но есть ли цена, равная жизни? Мне казалось, что да…
Моей жизнью была магия. Всем, что у меня было: прошлым — безоблачным и невозвратным детством моим, где зелья и травы, и премудрости знахарского ремесла, а вечерами бабусины сказки ― про заморские страны, про далекие звездные миры, про великих чародеев минувшего…
