Пария (ЛП) - Райан Энтони

– Своего подельника, – ответил я сержанту Суэйну. – Он предал меня несколько лет назад. И ещё много плохого совершил, но это уже к делу не относится.

Суэйн с пониманием хмыкнул.

– Как ты его убил?

Я рискнул глянуть на Гилберта и увидел триумф на его лице. Конкретно эта деталь выставит меня в плохом свете, но альтернатив я не видел.

– Отрезал его хер и яйца, – сказал я с невыразительной улыбкой. – В лесу это было любимое наказание Декина Скарла для болтунов.

– Видите, – сказал Гилберт. – Это существо запятнает ваше знамя…

– Это знамя Ковенанта, восходящий, – перебил сержант, и суровости его тона хватило, чтобы остановить поток оскорблений Гилберта. Сержант снова задумчиво посмотрел на меня, а потом перевёл взгляд на Торию и Брюера, упавших рядом на колени.

– Вы двое – тоже яйцерезы? – вопросил он.

– Ни за что, просящий, – с поклоном заверил его Брюер.

– В своё время пырнула туда пару раз, – сказала Тория. – А вот отрезать их целиком никогда не получалось.

Я увидел на лице сержанта Суэйна смесь отвращения и удовлетворения, прежде чем он повернулся к Гилберту и склонил голову, скупо изъявив уважение.

– Восходящий, с сожалением вынужден вам сообщить, что этот человек, – он указал на меня, – был уже принят в роту до вашего вмешательства.

Игнорируя заикающиеся яростные протесты, сержант Суэйн обернулся и махнул своему товарищу в серой накидке – крепкому человеку с тяжёлым подбородком, почти такому же высокому, как Брюер.

– Клинок-просящая Офила, проводите этих троих в лагерь. Они присоединятся к вашему отряду. И хорошенько их охраняйте. – Когда нас повели прочь, он встал у меня на пути, сурово глядя мне в глаза. – Ты только что принёс присягу, яйцерез, – тихо сказал он. – Только нарушь её, и то, что ты сделал со своим давним другом покажется лёгкой щекоткой по сравнению с тем, что я сделаю с тобой. Ты принадлежишь роте Ковенанта, пока она, – он дёрнул головой в сторону Эвадины Курлайн, которая улыбалась, опуская руки к поднятым пальцам боготворящих добровольцев, – не решит, что ты свободен от своих обязательств. Или, – он улыбнулся мне такой же пустой улыбкой, как до этого я ему, – пока кто-то из отбросов Самозванца не выпустит тебе кишки, что, готов поспорить, пока намного более вероятный исход. Просто постарайся искупить своё бесполезное существование, забрав его с собой, ладно?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

– Ты – встань за ним. – Мясистые руки клинка-просящей Офилы толкнули меня в стойку, и я оказался гораздо ближе, чем хотел, к воняющей по́том туше Брюера. – А ты, – сказала она, направляя Торию за моей спиной, – встань за этим.

Я почувствовал, как Тория ощетинилась от прикосновения крупной женщины и убрал ладонь с рукояти секача, чтобы успокоить её, похлопав по плечу. Три дня солдатской дисциплины начинали уже раздражать её бунтарский от природы дух, а мы не могли себе позволить никаких неприятностей, по крайней мере пока рота Ковенанта стояла лагерем под стенами Каллинтора.

В общей сложности более трёх сотен искателей шагнули вперёд в ответ на призыв к оружию, провозглашённый леди Эвадиной, которую теперь называли либо Помазанной Леди, либо Святым Капитаном. От этого священный город лишился значительной части своих рабочих, и четырём восходящим пришлось попросить роту остаться хотя бы на неделю, чтобы убрать последнее зерно, а иначе с наступлением осени им пришлось бы голодать. Как следствие, рота проводила полдня на полевых работах, а вторую – на муштре. Это требовало часами терпеть сердитый нрав бывалых солдат – те пытались научить основам своего мастерства новичков, большинство из которых всю свою прошлую жизнь сознательно избегало войны и её многочисленных лишений.

– Голову ниже, – скомандовала Офила, пригибая голову Тории, пока та не коснулась моей спины. – Если не хочешь получить стрелу в глаз. Самозванец нанял целую роту еретиков-лучников, и будь уверена, своё дело они знают.

– А как же мои глаза, просящий? – вопросил я, кивнув на Брюера. – Он, конечно, ломовая лошадь, но не настолько большой, чтобы закрыть меня.

– Так научись пригибаться, – пробормотала Офила. Я отметил, что самые её полезные и подробные советы были адресованы Тории, а остальным приходилось довольствоваться лишь простейшими инструкциями.

Я поморщился оттого, что Брюер ткнул меня в подбородок тупым концом семифутовой пики.

– Ломовая лошадь, – прорычал он.

– Хватит ныть! – рявкнула Офила. – Смотреть вперёд!

Она ещё несколько раз нас подтолкнула, наконец, удовлетворённо хмыкнула, шагнула назад и обратилась к дюжине добровольцев, хаотично стоявших рядом:

– Эй, вы, становись рядом с этими тремя, в том же духе. Впереди пики, дальше секачи, последние кинжалы. Живо, живо! Не думайте, будто отбросы Самозванца дадут вам время прохлаждаться.

Раздражающе много времени ушло на то, чтобы тычками и криками выстроить нас в некое подобие порядка. По одному взгляду на лицо Офилы я понял, что её серьёзное уныние – не просто притворство, чтобы заставить нас трудиться сильнее. Говоря прямо, мы были не солдатами, а толпой преступников. Некоторые добровольно служили делу Ковенанта, а многие нет, хотя мы и притворялись, что это не так. Она и другие настоящие солдаты этой роты знали, что у этой кучки дилетантов мало шансов устоять перед решительной атакой ветеранов. Разумеется, всё это интересовало меня лишь постольку поскольку, раз уж я не собирался и за версту приближаться к полю боя, но всё же почувствовал некую симпатию к её оправданным опасениям.

– Это называется «забор», – сказала Офила и развела руки, словно охватывая всю широту наших нестройных рядов. Самые высокие с пиками стояли впереди – этой судьбы я умудрился избежать, стараясь всегда оказываться позади любой толпы, сутулясь и подгибая колени. Впрочем, второго ряда избежать не удалось, и в руки мне сунули секач – это крепкое, но неудобное оружие представляло собой грубо выкованный широкий клинок из стали на четырёхфутовом ясеневом древке. Тория и другие, кто ростом поменьше, составляли третий ряд. Их вооружили разнообразными ножами, тесаками и кинжалами, а ещё множеством деревянных колотушек, назначение которых от меня ускользало.

– Когда я кричу «ставь забор», вы становитесь в такое построение, – продолжала Офила. – Стройтесь как следует, и оно спасёт вам жизнь. Ни один всадник не атакует хороший забор, и нет силача, способного через него прорубиться.

С этими словами она разогнала нас обратно в беспорядочную шеренгу и крикнула: «Ставь забор!». Как несложно представить, с первой попытки получилось так себе, и дальнейшие усилия этим всё более тяжёлым днём принесли лишь относительное улучшение. От отчаяния цвет широкого лица Офилы с волевым подбородком сменился с тёмно-красного на бледно-розовый. Свои обязанности она выполняла с похвальным упорством, и, что любопытно, без сквернословия, которое я уже привык ожидать от солдат. Впрочем, небрежная жестокость, тоже ожидаемая, присутствовала в полной мере.

Кулак Офилы с суровым резким звуком соприкоснулся со скулой особенно вялого парня, в котором я смутно узнал гончара, служившего в святилище мученицы Меллайи. Он не только вечно последним ковылял на своё место во втором ряду, но на этот раз ещё умудрился так дёрнуть своим секачом, что оставил скверный порез на руке пикинера перед собой.

Офила перешагнула через бесчувственное тело гончара, лежавшего ничком в грязи и впервые на моих глазах едва не произнесла бранное слово:

– И запомни, ё… – Она прикусила язык и сделала глубокий вдох. Я поймал себя на том, что заворожённо смотрю, как меняются оттенки её лица, пока она старается успокоиться, и задумался, сколько ярости эта женщина сдерживает внутри себя.

– Это вам не какой-то лицедейский фарс, – наконец, медленно прорычала она. – Либо вы научитесь, либо сдохнете, а от трупов Ковенанту никакого прока.

В этот момент застонал гончар, и этого, видимо, хватило, чтобы пригасить пламя в груди Офилы. Она, моргая, глянула на него и тихонько вздохнула.