Падение Света (ЛП) - Эриксон Стивен

Сорка фыркнула. — Ошеломительный диагноз.

Морщась, Прок продолжал: — Не только в зачатии, хотя тут мы лишены подробностей, но и в самом ребенке.

— У нее одна лишь цель, — заявила Сендалат. — Защищать брата. Пока она не может. Но знает это и подстегивает себя.

— Сомневаюсь, что воля стоит за…

— Воля, Прок. Моя!

— Так вы кормите ее чем-то незримым, миледи?

Лицо Сендалат сияло в отраженном пламени. Она изучала огонь, и вопрос лекаря вызвал странную ухмылку на губах. — Матери поняли бы. Мы делаем детей теми, кем они должны стать.

— Вы говорите о словах, но еще годы пройдут, прежде чем она…

— Я говорю о воле, сир. Говорю о необходимости как о силе, чего вы явно не понимаете.

— Необходимость как… сила. — Прок хмурился, глядя в камин. — Да, ваши слова поистине смущают. Сама идея необходимости намекает на недостаток, миледи. Откуда же вы берете силу?

— Мать забрала его у меня. Отослала в Харкенас. Это было неправильно. И неправильно было отсылать меня в Дом Драконс и снова делать заложницей.

— Тогда я усомнился бы и в ее советах относительно воспитания.

— Я найду Орфанталя. Сделаю все так, как должно быть. Никому меня не остановить. Даже Корлат.

Разговор встревожил Вренека, хотя он не мог бы сказать, почему. Нечто ярко пылает в леди Сендалат, но он не уверен, что это любовь или нежность. Не уверен, что это вообще хорошее чувство.

— Дитя слишком быстро растет, — не унимался Прок. — Неестественным образом. Волшебство питает Корлат, и это весьма тревожное заключение. Не станут ли эти роды первыми?

— Демон дал ей дитя, — сказала Сорка. — Ты тянешь не за ту нить.

— Миледи, — настаивал Прок, — сама жизнь есть бремя. У вашей дочери есть свои нужды. Брат не увидит в ней защитницу. Нет, он скорее сам захочет защитить ее.

— Не станет. Он — тот, кто имеет значение. Тот, кого я избрала.

— А Корлат разрешили выбрать вас, миледи? Или способ зачатия? Семя отца? Не слишком ли много бремен ей нести?

— Лишь одно. Она будет хранительницей моего сына.

Вренек думал о времени в повозке, когда держал дитя в руках и смотрел на прекрасное лицо, в сияющие глаза. Не видя никаких бремен. «Нет, их несем мы, вторгшиеся в ее мир. Страх моей матери в лесу, боязнь остаться одной, и того, что я умру где-то, а она не узнает. Даже страх перед Джиньей, нашей свадьбой и что мы уедем. Мы несем эти страхи.

Правильно сказала Сендалат: страхи порождают нужды, а собрание нужд дает силу.

Но я отвернулся. Сделал что нужно. Взял иное бремя. Стал разочаровывать. Необходимости могут не только толкать, но и притягивать.

Сам найду Орфанталя. Все ему расскажу. Заставлю обещать, что отвернется от матери. Прочь от нее, прямиком к Корлат. Будь братом, скажу я. Старшим братом. Держи ее руку и не дай матери вас разорвать.

Я так и сделаю. В Цитадели. А потом пойду искать плохих солдат. Убью их и домой к Джинье. Сниму тяжесть с матери — не все, но что-то смогу ей сделать».

— Кажется, вы забыли про демона, — сказала Сендалат. — Он выбрал меня. Не вас, Сорка, ни другую женщину. Меня.

Ответ Прока был таким тихим, что Вренек едва расслышал. — Бездна побери…

* * *

Сакуль Анкаду нашла Рансепта в кладовой у коридора слуг. Он разложил кольчугу, наручи, поножи и шлем, до сих пор с погнутой защитой носа. На полу в ряд разложено было и оружие: палица, короткий меч и кинжал, более похожий на шип. Круглый щит в давно позабытом стиле, малый щит и топор завершали комплект снаряжения.

Старик дышал тяжело и хрипло, в низком наклоне изучая ремни и пряжки.

Сакуль оперлась о стену. — Вы забыли меня, — начала она. — Кто остается? Один Скилд, потому что хромой, и служанки.

— Скилд будет вас учить, — отвечал Рансепт.

— И чему именно?

— Мало чему.

— Точно. Я больше узнала, шныряя между ног на собраниях, нежели от него за годы.

Он промолчал, осматривая кожаную оплетку палицы. Потом ответил: — Спесивый ум быстро учится лишь цинизму, и не думаю, что спесь — хорошее дело.

— Что же она такое?

— Уверенность в собственной гениальности, полет на горячем воздухе убеждений, почти все из коих ошибочны.

Хмыкнув, Сакуль отпила из кубка (теперь она носила его с собой везде). — Возражение в защиту цинизма, кастелян, неизбежно воззовет к чувству реальности.

— Цинизм есть голос плохо скрываемого отчаяния, миледи. Вот какую реальность циник прячет под искусственностью. Очень разумно, скажете вы?

— Вы мне больше нравились, когда умели только мычать.

— А мне нравилось, когда щеки ваши еще умели краснеть.

— Снова и опять, да? Скажите, та женщина, Секарроу, всегда играет на музыкальном инструменте? Как его называют, ильтр?

— К счастью, нет. — Он медленно, неуклюже выпрямился и схватился за поясницу.

— Я говорила, чтобы вас оставили. Вы слишком стары для битв. Но леди Хиш Тулла ответила, что это ваш выбор. Не соглашусь. Выбор был ее. И будет ее. Я поговорю с ней еще раз.

— Лучше не надо, миледи, — отозвался Рансепт, беря кожаную поддевку и надевая с кряхтением и хрипом.

— Они будут пользоваться магией.

— Полагаю, что так.

— Доспехи против нее не защитят, верно?

— Вероятно.

— Вы идете на смерть.

— Сделаю что смогу, чтобы ее избежать. Не пора ли вам получить урок? Идите же, исправьте настроение Скилда. Ради разнообразия.

Она поставила кубок на полку. — Эй, это нужно затянуть сзади.

— Позовите служанку.

— Нет, я сама. — Он присел, и она встала за широкой кривой спиной. Потянула за петли, но тут же бросила их и сама бросилась обнимать старика. — Не уходи, — просила она с полными слез глазами.

Он нежно коснулся ее руки. — Миледи… Сакуль, все будет хорошо. Обещаю.

— Ты не можешь!

— Я вернусь.

— Ты сам знаешь — я уже не ребенок. Домовым клинкам не выстоять против Легиона Урусандера!

— С нами Хасты…

— Никаких Хастов нет!

— Миледи. Вы кое-что не додумали. Похоже, никто об этом не думает.

— О чем?

— О хастовых клинках. И доспехах. Против волшебства чем они ответят? — Он бережно, спокойно отнял ее руки от шеи, встал и повернулся лицом. Мозолистые руки легли на плечи.

Сквозь слезы она подняла взгляд. — Что… о чем ты?

— Знаю маловато о железе Хастов, миледи, но знаю — в нем таится гнев. В клинках и даже в доспехах. Я верю, что Тисте обладали магией дольше, чем знали о ней. В их оружии, в железе есть нечто стихийное.

Она отступила, опуская руки и тряся головой. — Законные владельцы все умерли, Рансепт. Теперь его несут преступники.

— Да, и что получается?

— Твоя вера ошибочна.

Он пожал плечами. — Миледи, я сам отбыл срок в ямах — был, если угодно, преступником.

«Что?»

Улыбку его было страшно видеть. — Думаете, я родился таким кривым? Я был главным скалогрызом. Пять лет в шахтах.

— За что?

— Был вором.

— Леди Хиш Тулла знает?

— Разумеется.

— Но… она сделала тебя кастеляном!

— Не сразу. Вначале пришлось заслужить доверие. Ну, то есть доверие ее матушки. Было это давно.

— Не хочу, чтобы ты уходил.

Он кивнул. — Знаю.

— Тогда скажу, что ненавижу тебя сильно-сильно.

— Да уж.

— Но это не такая ненависть…

— Полагаю, миледи.

— Не дай себя убить.

— Не дам. Ну, затянете ремни? Не слишком крепко. Мускулы напрягаются, когда машешь палицей.

Он отвернулся и снова присел. Она смотрела на широкую спину, массивные узлы мышц, такие неровные — как наросты на старом дереве. — Рансепт, — спросила она, подходя, — ты был молод, когда оказался в шахтах?

— Одиннадцать. Вышел в шестнадцать.

— Главный скалогрыз — так это и называли? Тебя сделали им в одиннадцать?

— Нет. Тоже заслужил. Но я был крепким парнем.

— Что ты крал?

— Еду.

— Рансепт. — Она завязала узел.