Правда выше солнца (СИ) - Герасименко Анатолий

Он считает про себя: один, и один, и один. В воздухе перед человечками распускается, подобный громадному цветку, силуэт пернатого змея. Крылья – что тучи, хвост – что вихрь, глаза – что две луны. Две луны Батима, синяя и голубая, которых давно никто не видел из-за пелены на небе.

– Разрядом... Залп!

Гром слышен даже здесь, на мостике командного пункта. Режим – разряд. Три сотни прирученных молний бьют в тулово монстра, сплетаются, выжигают на своём пути частицы смога, дождевые капли, самый воздух. Змей распахивает пасть, корчится, плещет крыльями. Ещё мгновение – и распухает взрыв. Клочья размётывает от горизонта до горизонта, свет на минуту чернеет, смог из белёсого становится траурным.

– Залечь!

Человечки споро лезут в заранее выкопанную траншею, скрываются в узком провале. Если приглядеться, можно различить блестящие иглы выпростанных из траншеи жезлов. Сейчас они должны переменить зарядные кристаллы, чтобы встретить врага во всеоружии. Кто не успел – тот в бою мёртв.

Он считает про себя: два, и два, и два. Из-под земли вырастают тени; двуногие, четвероногие, десятиногие, с рогами, с жучиными лапами, со скользкими от яда крючьями под брюхом. Омерзительной лавиной текут по линялой земле полигона, вздымая клубы мёртвой, едкой, раздирающей лёгкие пыли. Темнота, готовая пожрать свет; хаос, атакующий порядок; чистое зло против воинской доблести. И – резкая черта траншеи, которая сдерживает живую лаву. Совершенная композиция, яростный контраст, борьба форм. Это так прекрасно, что он, любуясь, едва не пропускает момент для команды.

– Огнём... Залп!

Рёв пламени, реки палящего света, море оранжевой плазмы. Режим – огонь. Тени вспыхивают, полыхают, топорщится палёная щетина. Горят беззвучно. В его власти заставить их кричать и шипеть от боли, но это ни к чему. Достаточно зрительной иллюзии. Сейчас ведь только учения. Пусть враги превращаются в золу молча. Тем более что нужно беречь энергию для следующей волны.

Впереди самое сложное.

Он считает: три, и три, и...

Прямо перед ними, там, где только что пылал огонь. Поначалу призрачные, будто вылепленные из дыма, что остался после сгоревших чудовищ. Затем – всё яснее и ближе, ярче и заметней. И прекрасней. Струятся волосы, беззащитно светятся груди, маленькие ступни попирают горелую твердь. Женщины, человеческие самки, юные и созревшие, субтильные и сочные, высокие и миниатюрные, бледнокожие и смуглые – идут, бестрепетно глядя солдатам в глаза.

И даже здесь, на мостике, он чувствует людское смятение. Кто-то застыл, заворожённый, кто-то шепчет спасительную формулу, кто-то раздвинул рот в ухмылке, простецки любуясь животной красотой. Они не готовы к такому. Это нечто новое.

Поэтому нужно преподать им урок.

– Морфом... Залп!

Смертельно, невыносимо долгое мгновение ничего не происходит. Сердце успевает трижды толкнуться о рёбра – тум, тумм, туммм – пока те, внизу, наводят жезлы на цель. Готовятся стрелять в эту красоту, в эту нежность, в тех, кто кажутся такими похожими на жён, любовниц, на всех когда-то встреченных и брошенных девчонок, на всё то, по чему они тоскуют в ночных казармах.

Потом стук сердца тонет в звуке разрядов. Режим – морф.

Это последнее испытание, и он не жалеет энергии. Женщины вразнобой визжат, падают, тянут руки, которые тут же становятся крыльями, ластами, ветвями. Тела – жемчужные, молочные, опаловые – распадаются потоками червей, застывают каменными изваяниями, обрушиваются брызгами смердящей жижи. Одна превратилась в крошечный дворец с изящными фронтонами, и только из центральной башенки прорастает голова без носа и нижней челюсти. Другая стала повозкой о трёх колёсах на гнутых высоких рессорах, но вместо четвёртого колеса – кровавое тулово, голый истерзанный торс с обрубками ног. Третья обернулась сворой собак, они брешут и воют, рвутся в разные стороны, но не в силах сдвинуться с места, поскольку срослись задними частями в единое многоногое, страдающее, одуревшее от боли и страха чудище. И всё это продолжает морфировать, меняться, терять и обретать форму, цвет, объём, тело, голос.

Солдаты бьют из жезлов по жуткому месиву, не сдаются. Стоят до конца. Это – учения, всего лишь учения. В бою будет хуже, они знают.

Он чувствует, что выложился до конца. Взмахнув рукой, растворяет иллюзию.

– Стройся!

Закидывая за спины горячее от боевой работы оружие, люди карабкаются вон из траншеи. Бегут, хрустя песком, по полигону, ровно по тому месту, где только что умирали невиданные твари. Собираются в круги – ровные, как небесным циркулем отмеренные – и стоят неподвижно.

Локшаа доволен.

Только три сотни солдат: один батальон его непобедимой армии. Ни единой ошибки, ни единого промаха. Вот он, результат муштры, учений, тревог, проверок, магических боевых мутаций. Вот оно, лучшее вооружение – трёхрежимные жезлы, созданные на славной маленькой Земле, где не действуют батимские конвенции о военных разработках. Вот он, Локшаа, властитель иллюзий, способный моделировать настоящие оперативные ситуации на полигоне. Сегодня его батальон расстрелял разрядами Ведлета, сжёг армию Айто, превратил в оживший кошмар «волну плоти», которую может выставить на поле боя Такорда. Всё, как по-настоящему. Они не подведут, если случится то, чего все так боятся – и все, затаившись, ждут.

Если случится война.

Локшаа глядит на главный монитор, где видна неподвижная картинка: выстроившиеся кругами воины. Серые фигурки в камуфляжной броне отсюда кажутся неживыми, игрушечными. Неопасными. Ошибочное впечатление. Это самая грозная сила Северного Союза.

На стене оживает переговорник. Его последнее изобретение, также родом с Земли. Легче всего совершать открытия вдали от жадных посторонних глаз.

– Мой бог, – журчит голос референта, – к вам с визитом Хальдер Прекрасная, Владычица Горной Обители, Самодержица Пустоши, Государыня Ледяного моря, Повелительница Серебряных, Медных и Стальных земель.

– Впустить! – бросает он. Одёргивает складки полевой формы – та почти не отличается от солдатской, только знак командующего рдеет на груди. Оглядывает мостик. Помещение смотрится неказисто, грубовато, по-военному: бетонные стены, лупоглазые мониторы полукругом, казённой краской выкрашенный пульт.

Закрыть глаза, представить на минуту всё так, как подобает. Пусть будут свечи, бархат на столе, картины. И обязательно зеркала, больше зеркал – она любит, кажется. Форма командующего?.. А пусть останется; и так хороша. Что ещё? Да, узоры на теле. Немного на шее и на тыльной стороне рук. Чёрные по смуглой коже, неброско и со вкусом.

Готово.

Стук в дверь. Локшаа открывает глаза, придирчиво смотрит вокруг. Свечи потрескивают и тянут к потолку язычки пламени, стол укрыт бархатной скатертью, с каждой стены глядит пейзаж. Ледяное море в грозу, Горная Обитель весной и Пустошь – такая, какой он её запомнил, бескрайние травы под тусклым пятном осеннего солнца. Между картинами – чёрные провалы зеркал. Отражения можно придумать потом.

– Входи! – произносит он.

Она входит. Невысокая, закутанная в серый плащ, стройная до хрупкости, как стеклянная кукла. Каштановые волосы искрятся, отблески свечного пламени играют в зрачках. Высокие скулы, лёгкая линия подбородка, маленький нежный рот.

И огромные призрачные крылья за спиной – сотканные из почти незримых парцел, мерцающие, еле заметные, уходящие в потолок, растворяющиеся в воздухе.

– Властвуй, Локшаа, – говорит она, усаживаясь за стол.

– Властвуй, Хальдер, – откликается он. – Выпьешь вина?

Смеётся. Будто щебечет птица.

– Твоё вино – тоже иллюзия? Как картины?

– Всё на свете – иллюзия, – говорит он, открывая шкафчик и доставая запечатанную амфору. – В какой-то мере.

– Нет, послушай, я серьёзно, – Хальдер поднимает ладонь. – Если это морок, то пить не буду.

– Это с Земли, – гордо улыбается Локшаа, откупоривая амфору. – Родосское. Попробуй.

Вино льётся, звенит о тонкое стекло – единственный звук в глухой тишине командного пункта. Хальдер пьёт, опустив ресницы, задумчиво ставит бокал на иллюзорный бархат. Коротко облизывает губы.