В этот момент в палатку вошел Лапин:
— На буровой закончили замену поврежденной секции. Можно запускать насосы.
— Погодите, — остановил его Рихтер. — Сначала нужно опрессовать всю систему. При такой температуре могут быть скрытые трещины.
Я обвел взглядом усталые, но решительные лица соратников. За эту ночь мы многому научились. Теперь предстояло использовать этот опыт.
— Действуем так, — подвел я итог. — Александр Карлович, руководите модернизацией. Лапин, организуйте бригады. Островский, займитесь новым составом раствора. Глушков, обеспечьте поставки материалов. На все про все — неделя.
— Успеем, — кивнул Рихтер, бережно сворачивая чертежи. — Лишь бы больше не допустить повторения этой ночи.
Снаружи донесся протяжный гудок. Буровая готовилась возобновить работу.
За пологом палатки в морозном воздухе плыл пар от паровых котлов. Где-то на востоке, за свинцовыми тучами, занимался новый рассвет.
Три дня круглосуточной работы полностью преобразили промысел. Паровые котлы, укрытые добротными деревянными коробами, исправно гнали горячий теплоноситель по замкнутому контуру труб.
Двойные тепловые рубашки, придуманные Рихтером, надежно защищали оборудование от промерзания. Даже буровой раствор с добавкой хлористого кальция больше не грозил ледяными пробками.
Термометр показывал минус восемь. Не самая страшная температура после недавних испытаний. Но расслабляться нельзя. Кудряшов предупреждал о приближении нового холодного фронта.
Я как раз просматривал сводки метеостанции, когда в дверь штабной палатки торопливо постучали.
— Леонид Иванович! — голос Островского звучал непривычно встревоженно. — Срочно зайдите в лабораторию!
В его походной лаборатории, размещенной в большой армейской палатке, царил привычный химический беспорядок. Колбы, пробирки, склянки с реактивами занимали все свободное пространство. Две керосиновые лампы с увеличительными стеклами освещали рабочий стол.
— Смотрите! — Островский протянул мне пробирку с темной жидкостью. — Полный анализ вчерашних проб.
Тонкие пальцы химика, обычно такие уверенные, заметно подрагивали. На столе лежали исписанные убористым почерком листы с колонками цифр.
— Содержание серы превышает все мыслимые пределы, — он торопливо перебирал бумаги. — А концентрация сероводорода… Такого я еще не видел!
Я внимательно просмотрел результаты анализов. Действительно, цифры впечатляли. Даже бакинская нефть не отличалась такой агрессивностью.
— Это еще не все, — Островский поднес к лампе другую пробирку. — Обратите внимание на цвет. При взаимодействии с воздухом образуются соединения.
В этот момент снаружи донесся резкий металлический звон. На буровой меняли очередную колонну труб. Тревожный звук заставил нас переглянуться. Теперь каждая операция на скважине могла обернуться серьезной опасностью.
Нужно срочно принимать меры. В памяти всплыли сведения из будущего о системе защиты от сероводорода. Но как адаптировать эти технологии к возможностям 1930 года?
После разговора с Островским я отправил срочные записки всем руководителям служб. Потом достал старые отчеты по бакинским промыслам. Нужно подготовить обоснование для будущих предложений.
Через час штабная палатка наполнилась людьми. Рихтер привычно устроился у чертежного стола, Лапин примостился на походном табурете, Зорина заняла место у окна. Островский, все еще взволнованный своим открытием, раскладывал на столе пробирки с образцами.
— Ситуация серьезнее, чем мы думали, — начал я, кивнув химику. — Гавриил Лукич, покажите результаты анализов.
Островский вывел на доске длинный ряд цифр:
— Содержание серы превышает пять процентов. Концентрация сероводорода… — он подчеркнул особенно впечатляющие значения.
— При таких показателях обычные методы защиты не сработают, — Рихтер снял запотевшие очки. — Обычная сталь не выдержит.
— А что с воздействием на людей? — подала голос Зорина.
— Смертельно опасно, — Островский покачал головой. — Даже кратковременный контакт может привести к тяжелым последствиям.
Я дождался, пока все осознают серьезность положения.
— У меня есть предложение, — как бы между прочим произнес я. — В Баку, на старых промыслах, использовали известковое молоко для улавливания сероводорода.
— Известковое молоко? — Рихтер заинтересованно подался вперед.
— Да, простая, но эффективная система. Пропускаем газы через раствор гашеной извести.
Рихтер выхватил карандаш и начал чертить схему:
— Вот здесь можно поставить абсорбционную колонну… Трубы проложим с уклоном…
— И еще одно, — я достал образец потемневшей медной пластинки. — Обратите внимание, как сероводород взаимодействует с металлом. Что если использовать это для раннего обнаружения утечек?
Островский схватил пластинку:
— Гениально! Простейший индикатор… Можно расставить такие датчики по всей площадке!
— А для защиты людей, — я повернулся к Зориной, — можно модифицировать обычные противогазы. Но в фильтры можно добавить определенные химические компоненты.
Мария Сергеевна быстро записывала:
— Какие именно компоненты вы предлагаете?
Я назвал несколько доступных веществ, якобы вычитанных в старых технических журналах. На самом деле это были компоненты современных фильтров, но их вполне можно было произвести и в 1930 году.
Совещание затянулось до вечера. Рихтер набросал эскизы улавливающей установки, Островский составил список необходимых реактивов, Зорина разработала новую инструкцию по безопасности.
— Сколько времени потребуется на реализацию? — спросил я под конец.
— Дня три на монтаж основной системы, — прикинул Рихтер. — Еще два дня на испытания.
— Действуйте, — я свернул чертежи. — И помните, что это только начало борьбы с сероводородом.
Когда все разошлись, я еще раз просмотрел намеченный план. Если все сработает, мы сможем обезопасить промысел. И заодно получить весомые доказательства для Орджоникидзе. Победа над сероводородом станет серьезным аргументом в пользу проекта.
После совещания я отправил Глушкова в Бугульму. Требовалось срочно закупить известь, медные пластины и химические реактивы. Сам обошел промысел, намечая места для установки улавливающих колонн. Рихтер уже вел разметку площадки, расставляя колышки с привязанными веревками.
К вечеру пришла телеграмма от Орджоникидзе. Серго требовал конкретных доказательств промышленного значения месторождения. Нам бы пока разобраться с сероводородом, потом можно начать собирать
Утром следующего дня я направился к лаборатории Островского. Еще издали услышал звон стекла и приглушенные восклицания. Химик был полностью погружен в эксперименты.
В просторной палатке, наполненной запахами реактивов, царил творческий беспорядок. Островский, в прожженном халате и защитных очках, колдовал над самодельной установкой. Стеклянные трубки, соединенные резиновыми шлангами, переливались разноцветными жидкостями. Повсюду листы бумаги с узорами.
— А, Леонид Иванович! — воскликнул он, заметив меня. — Посмотрите, что получается с катализаторами.
Он протянул пробирку с темной нефтью:
— Обычный образец. А теперь… — его тонкие пальцы ловко добавили какой-то раствор. Жидкость начала светлеть. — Видите? Содержание серы снижается. Но процесс идет слишком медленно.
Я внимательно рассматривал установку. Десятки стеклянных трубок, колбы с растворами, самодельные фильтры из войлока. Все очень примитивно по сравнению с будущими технологиями. Но принцип тот же.
— Гавриил Лукич, — как бы между прочим заметил я. — А что если попробовать двухступенчатую очистку? Сначала щелочной раствор, потом окислитель.
Островский замер с пробиркой в руке:
— Двухступенчатую? — его глаза загорелись. — Постойте… А ведь это мысль! Надо правильно подобрать концентрации…
Он бросился к столу, принялся быстро писать формулы:
— Вот здесь гидроксид… А на второй ступени… — бормотал он, исписывая лист за листом.
