Позволь чуду случиться (СИ) - Агатова Анна

Это было странно. Кроме разряженности, пожалуй.

Во-первых, рюкзачок лежал отдельно, позади всех вещей, и как он оказался на поверхности, было непонятно. Во-вторых, я сто раз пересмотрела в нём каждую нитку, когда искала пропавший смартфон. И в-третьих, я бы никогда в грубую рюкзачную ткань не завернула телефон.

Теперь-то все странности стали понятны. Гилерм — хоть убей, не верилось мне, что он мог так себя вести! — или Жажа — что более вероятно — пока меня не было забрались в мои вещи и вытащили «игрушку». А когда намертво высадили батарею, вернули обратно. Не понятно только зачем. Почему не выбросили?

А Жажа, выходит, тот ещё конь с педалями.

Почему я его подозревала даже больше, чем Гилерма? Он видел телефон и заинтересовался им тогда, когда я вытащила гаджет и включила, всё ещё надеясь позвонить родным и просить помощи.

То есть теперь можно с точностью утверждать, что оба они, и Жажа, и Гилерм, рылись в моих вещах. И, возможно, делали это регулярно.

Ёкарный бабай!

Хорошо, что удалось спрятать драгоценности так, что их не нашли. То ли не смогли открыть сложный замочек, то ли, и это казалось более вероятным, просто его не нашли.

И на фоне рассказов о благородстве спасителя бедненьких иностранок из других миров такие поступки приютивших меня людей просто выбешивали. А ведь я ещё размышляла и мучилась, как же мне их отблагодарить за гостеприимство? У меня ведь ничего нет.

Ещё и с ужасом размышляла, что придётся расплачиваться собственным телом. Давясь тошнотой и краснея, выбирала: Гилерм или Жажа? Ни один мне не нравился. Старший казался слишком старым, а младший — отвратительным.

Теперь же я злилась. И это было хорошо, ведь теперь я не чувствовала себя обязанной ни одному, ни другому. Это раньше не разрешала себе злиться на них, потому что один меня спас, а другой — хорошо относился. По сравнению с другими, конечно же.

Да и в свете новых обстоятельств, а если посмотреть отстранённо — все они тут редкостные мудаки. А ещё ведь есть Пенгуэн со своей ненавистью.

Поэтому желание удрать отсюда поскорее не просто проросло, оно как-то в один момент вымахало, отцвело буйным цветом и заколосилось.

Да и на пути этом первые шаги я уже сделала: немного выучила язык, сориентировалась в городе и вообще в мире, решила, куда поеду дальше — в столицу, в город Офин.

И вопрос стоял только как скоро делать ноги. Побросать вещи в рюкзак — дел на пару минут, вот только… Кусимир мой где? Куда он убежал из этого дурдома? Надеюсь, успел под какой-нибудь шкаф забиться, и его не поймали. Так что найду Кусю, поговорю вечером с Жажей и — в путь. Хватит, нагостилась.

Провела в своей комнатушке весь день, тревожно прислушиваясь к тишине и редким дробным шагам — так ходил только Пенгуэн — на кухне и в коридоре. Лежала калачиком на жёстком топчане, то ныряя в дремотное забытьё, то вскидываясь — не мявкнет ли где Кусимир, не поскребётся ли.

Вечером поздно, после опасливой уборки в лавке, захотелось по старой, ещё заведённой мамой, привычке выпить чаю или как тут это называлось — запареных трав. Чай, в том понимании, как я привыкла, — чёрный, зелёный, сенча, олунг — тут не пили. Не водился, наверное.

Высокий не то чайник, не то кофейник стоял на печке. Потрогала — ещё не остыл, и налила себе в глиняную кружку. Села к столу.

Я всё ещё перетирала в душе так поразивший меня факт тайного рыскания по моим вещам. Досмотра. Обыска. Шмона.

Фу, какая гадость!

Гилерма сегодня я больше не видела и не слышала его тяжёлых шагов по лестнице, над головой. Я привыкла по ним отсчитывать вечерние часы. А сегодня шагов не было. Прослушала, наверное, в своей дремоте. А может, Гилерм в кои-то веки убрался куда-нибудь из дома.

Одним словом, вышла я на уборку потому, что Жажа за стеной о чём-то негромко спорил с Пенгуэном.

Я зашла в кухню, где заседали эти двое, и спросила:

— Уже закрыто? — и мотнула головой в сторону лавки. — Убирать?

Парни повернули ко мне лица одновременно. Жажа кивнул, а малыш скривился. Вот ведь мелкая зараза!

Я неспешно набрала воды, сходила за «уборочным инвентарём» — тряпками, помелом и прочим и ушла в лавку. Работала медленно, прислушиваясь к голосам на кухне. О чём они там говорили — а говорили горячо, хоть и негромко, и явно спорили — я не разобрала, а когда затихли, вздохнула с облегчением. Наконец, ушли: ну очень мне не хотелось пить свой вечерний чай в их компании.

Мне казалось, что Жажа опять заведёт разговор о том, какой он замечательный, как подбирает на улице всяких… типа меня, как станет расспрашивать о том, что же произошло утром и всякое тому подобное. У меня же настроения говорить не было. Ни о чём.

Потому что могла не сдержаться и тоже спросить. Про досмотры спросить, про обыски. Про шмон в моих вещах. Короче, конфликта не хотелось, а душа просила именно его — крикливого, ругательного и эмоционального.

И когда на кухне стихло, а уборка подошла к своему логическому завершению, я была рада, что могу в одиночестве выпить тёплого чаю. Вообще-то, люблю горячий, чёрный и чтобы сахару три ложки. И чтобы с печеньем, сухим и пресным, «Мария» называется.

Такой роскоши, как печенье, тут не водилось. Вообще никакого. Я подсушивала местный хлеб, чем-то похожий на не сильно толстые лепёшки, нарезав его тонкими ломтями. Получались такие себе сухарики, тоже хрустит на зубах, тоже пресное. А отсутствие сахара компенсировала воспоминаниями. О сгущёнке, варенье, мармеладе, чурчхеле и прочих недоступных кулинарных радостях.

Вот и сегодня хотела погрустить над кружечкой чая обо всём произошедшем и не произошедшем — тоже.

Согреть монстра заваривания я не могла — мне так и не доверили Великое Знание Розжига Печи, ну так хоть в одиночестве перекусить. Ела я последний раз сегодня утром и то чисто символически.

Но только уселась с большой кружкой к столу, как припёрся Жажа. Потрогал здоровенный чайнико-кофейник, обернулся ко мне и спросил:

— Хочешь, подогрею?

Я удивилась. Да, я когда-то говорила, что люблю чай именно горячим, но не могла поверить, что кто-то не только услышал, но и запомнил.

— Да, — согласилась немного нерешительно. Уж слишком это похоже было на желание завести разговор, да ещё и с позиций благодетеля.

Жажа возился у печи, и монстр запаривания трав гудел на огне. Молчание нервировало.

Не знаю, как мой визави, может, как раз разглаживал свои белые фалды, а я всё больше нервничала. Говорить не хотелось. Совсем.

Когда кипящая вода тонкой струйкой влилась в мою кружку, а травяной чай был испробован и даже принят как зачётный хотя бы по температуре, мой гостеприимный спаситель уселся напротив и всё-таки завёл разговор.

— Так что это за книжка была? — спросил, глядя в свою кружку, в которую тоже плеснул кипяточку.

— Какая? У Гилерма?

— Ну да, что он у тебя в комнате нашёл.

— Сказки. Детские. Страшные, — я пожала плечами, подыскивая слова для собственного вопроса: по какому праву он у меня в комнате что-то искал?

— Сказки? — Жажа поднял на меня глаза, и в них плескалось непонимание.

— Да. Очень страшные. Нельзя такое. Дети маленькие, — ну правда, такое только взрослым читать, да и то подготовленным. Чего стоит «мышка», способная подкрасться к спящему человек и выпить ему глаз, воткнув жальце под веко? Ладно я. У нас в фильмах ужасов и не такое бывает. А местные детки?

— Почему сказки? — он всё ещё недоумевал.

— Ты книгу видел? Много картинок. Больших, — да, «мышка», пьющая глаз, с подробной схемой прохождения выпиваемой… жидкости очень крупно нарисована была, а текста едва четыре строчки. — Букв мало. Только дети.

И я пожала плечами. Что тут непонятного?

— А зачем в комнату принесла? — и взгляд исподлобья, будто я украла эту книгу.

— Я? Принесла? — раздражение всё же прорвалось через барьеры, которые я так старательно выстраивала сегодня весь день. — Нашла! Под моя кровать! Валяться.

И я резко кружку опустила на стол. С грохотом. К сожалению, ничуть не передававшим глубину моего негодования.