— Кто этот товарищ? — тихо спросил Вознесенский.
— Черепанов, старый большевик, член коллегии наркомата. Держится в тени, но имеет обширные связи в аппарате ЦК. За внешней настороженностью скрывается трезвый ум. Прислушивайтесь к таким людям, Николай Алексеевич, они помогают видеть подводные камни.
Холодный декабрьский воздух ударил в лицо, когда мы вышли из здания. Москва готовилась к наступающему 1932 году.
Институт экономики имени Карла Маркса располагался в бывшем особняке промышленника Рябушинского, двухэтажном здании с мезонином, украшенном лепниной и колоннами. Совсем рядом с моим полусекретным танковым КБ. Теперь роскошные интерьеры превратились в аскетичные кабинеты и лаборатории, где молодая советская экономическая наука искала новые пути развития.
Наша лаборатория занимала весь третий этаж мезонина, просторное помещение с высокими потолками и огромными окнами. Стены увешаны диаграммами, графиками, таблицами.
Вдоль стен тянулись стеллажи с папками документов, отчетами предприятий, статистическими сборниками. В центре большой стол для совещаний, вокруг которого сгрудились молодые экономисты, инженеры, статистики.
Вознесенский, назначенный научным руководителем лаборатории, собрал под своим началом удивительную команду. Молодые выпускники экономических вузов соседствовали со старыми специалистами, получившими образование еще при царе.
Бухгалтеры-практики работали рядом с теоретиками-математиками. Такое сочетание рождало необычные идеи и подходы.
— Товарищи! — обратился я к коллективу, войдя в лабораторию. — Только что на коллегии наркомата тяжелой промышленности принято решение о расширении нашего эксперимента. Готовимся к включению еще двадцати пяти предприятий.
По комнате пронесся возбужденный гул. Вознесенский, стоявший у доски с какой-то сложной формулой, просиял:
— Это признание успеха! Наши расчеты подтвердились на практике.
— Не торопитесь с выводами, Николай Алексеевич, — остудил я его пыл. — Через неделю нам предстоит доклад товарищу Сталину. От него зависит дальнейшая судьба эксперимента.
Лаборатория моментально затихла. Все понимали серьезность момента. Молодой экономист Ларионов, бледный юноша с копной рыжих волос, спросил:
— Какие материалы готовить к докладу, Леонид Иванович?
— Самые убедительные, Петр, — ответил я. — Нам нужны не просто общие цифры по росту производительности и снижению себестоимости. Требуются конкретные примеры, показывающие, как именно работает новая система.
Вознесенский начал делать пометки на доске:
— Предлагаю структурировать доклад следующим образом. Первая часть — общие результаты по всем предприятиям. Вторая часть — детальный анализ трех наиболее успешных примеров: Нижнетагильский комбинат, Горьковский автозавод и Путиловский.
— Добавьте раздел о влиянии эксперимента на оборонную промышленность, — посоветовал я, зная приоритеты Сталина. — Покажите, как «промышленный НЭП» способствует укреплению обороноспособности страны.
Величковский, тоже присутствовавший здесь, поднял руку:
— Леонид Иванович, разрешите представить результаты нашей теоретической работы.
Я кивнул. За три месяца группа под руководством Величковского проделала колоссальную работу по систематизации опыта экспериментальных предприятий и созданию теоретической базы «промышленного НЭПа».
Профессор бережно раскрыл объемную папку:
— Мы завершили работу над монографией «Теоретические основы социалистического хозрасчета». Двести сорок страниц текста, семьдесят две диаграммы, тридцать пять таблиц. Детально проанализирован опыт каждого предприятия. Выведены математические модели для различных отраслей промышленности.
— Особое внимание уделено идеологическому обоснованию, — добавил Вознесенский. — Мы доказываем, что «промышленный НЭП» не противоречит марксистско-ленинской теории, а развивает ее применительно к новому этапу строительства социализма.
Я взял увесистую рукопись. Труд впечатлял фундаментальностью.
— Отлично, Николай Александрович. Это станет основой для дальнейшего распространения нашей модели. А что с учебными программами для директоров и экономистов предприятий?
Молодая женщина в строгом костюме, заведующая учебным сектором Жданова, поднялась с места:
— Подготовлено три программы различной продолжительности. Двухнедельный интенсивный курс для директоров предприятий, месячный — для главных экономистов и инженеров, трехмесячный — для бухгалтеров и плановиков. Уже обучено триста двадцать семь специалистов. При расширении эксперимента можем увеличить пропускную способность наших курсов вдвое.
— Превосходно, Анна Сергеевна, — похвалил я. — Что с публикациями для партийной печати?
Сотрудник идеологического сектора Пермяков, невысокий молодой человек с умными глазами, отчитался:
— Подготовлены статьи для «Экономической газеты», «Плановое хозяйство» и закрытого бюллетеня ЦК. Все материалы выдержаны в правильном идеологическом ключе, делают акцент на укреплении социалистических принципов хозяйствования через повышение эффективности.
— Постарайтесь опубликовать их как можно скорее, — распорядился я. — Нам нужно формировать благоприятное мнение в партийной среде.
Совещание в лаборатории продолжалось около двух часов. Мы детально обсудили подготовку доклада для Сталина, распределили задания, установили жесткие сроки.
Время играло критическую роль. Нам требовалось не просто собрать факты, но представить их в наиболее убедительном виде.
Когда основные вопросы были решены, я задержался с Вознесенским для конфиденциального разговора. Мы стояли у окна, глядя на заснеженную Москву внизу.
За время совместной работы между нами установились доверительные отношения. Я ценил острый ум молодого экономиста и его смелость в защите новых идей.
— Николай Алексеевич, — начал я, убедившись, что нас никто не слышит, — вы должны понимать исключительную важность предстоящего доклада. Сталин не просто выслушает результаты. Он будет решать, соответствует ли наша модель его стратегическому видению развития страны.
— Понимаю, Леонид Иванович, — серьезно ответил Вознесенский. — Потому мы и работаем с такой тщательностью.
— Дело не только в цифрах и фактах, — продолжил я. — Важно показать, что «промышленный НЭП» не подрывает основы государственного управления, а усиливает его, делает более эффективным. Сталин чрезвычайно чувствителен к любым попыткам ослабить централизованный контроль.
Вознесенский задумчиво кивнул:
— Мы это учитываем. В нашей теоретической модели партийное руководство становится не слабее, а сильнее благодаря более эффективным механизмам управления.
— Точно, — подтвердил я. — И не забывайте об оборонном аспекте. Сталин убежден, что война с капиталистическим окружением неизбежна. Любая экономическая модель должна, прежде всего, укреплять оборонный потенциал страны.
— Мы детально проанализировали влияние новой системы на предприятия, связанные с оборонкой, — ответил Вознесенский. — Результаты более чем впечатляющие. Путиловский завод, например, увеличил выпуск артиллерийских систем на сорок два процента без дополнительных капиталовложений.
Разговор прервал телефонный звонок. Вознесенский снял трубку и через минуту протянул мне аппарат:
— Вас, Леонид Иванович. Товарищ Молотов.
Вячеслав Михайлович Молотов, председатель Совнаркома, не отличался любовью к телефонным разговорам. Если он лично звонит, значит, дело чрезвычайной важности.
— Слушаю вас, Вячеслав Михайлович, — сказал я в трубку.
— Товарищ Краснов, — сухой голос Молотова звучал отчетливо, — ваш доклад товарищу Сталину переносится на более ранний срок. Завтра в шестнадцать часов в кремлевском кабинете. Будьте готовы.
Мое сердце чуть не провалилось в желудок:
— Завтра? Но материалы еще не полностью…
— Завтра в шестнадцать, — повторил Молотов и повесил трубку.
Я ошеломленно посмотрел на Вознесенского:
