Хроники ветров. Книга 3. Книга Суда - Демина Карина

Шрама спасла реакция, он легко опрокинулся назад, подныривая под удар, на пол с грохотом посыпались тарелки, вилки… покатилась солонка, оставляя белый след. Черный сапог Эльхо вошел в ребра. Хруст. Ответить. В наглую оскаленную рожу. Снизу вверх, ломая нос. И второй удар вдогонку, ребром ладони в гортань. Ушел. Быстрый и ловкий. В руке Шрама оловянная вилка.

– Псих, да? Ну давай…

Бросок. Перехватить запястье и вывернуть, чтобы тоже захрустело, а пальцы разжались, выпуская нелепое оружие… Эльхо рычит, не сдается. Сильный.

– Отставить!

Голос-хлыст.

– Немедленно прекратить драку!

Пальцы-клещи впились в шею.

– Отпусти!

Приказ доходит медленно, Эльхо уже не рычит, а хрипит, закусив губу. Да… наверное нужно отпустить. Пальцы разжать, свело, точно судорогой.

– С-скотина… – Шрам ощупывает руку. – С-сукин сын… псих… я ж только спросил, а он сразу в морду. Я тебя все равно… и ее тоже… чтоб неповадно было.

– Заткнись. – приказал Ихор. – Всем разойтись, а вы двое со мной.

На полу осколки посуды, лужа сока и белая полоса соли с отпечатком рифленой подошвы. Взгляды сочувствующие. Эльхо ладонью зажимает разбитый нос и ворчит, наверное, угрожает… Плевать. По лицу течет что-то мокрое. Кровь? Когда же это задело? Снова не заметил, а это плохо. В кабинете Ихора тесно и окон нет, и стульев тоже, Вальрик оперся о стену.

– Ну? Из-за чего драка? – Почему-то Ихор смотрел на Шрама, а тот говорил, долго, сбивчиво, не совсем верно, но эмоционально. А руку придерживал, берег. Хороший захват был, еще немного и перелом.

– Свободен.

Шрам послушно ушел, и правильно, а то дышать нечем, будто в зверинце.

– Ты понимаешь, что спровоцировал драку?

– Я? Я не провоцировал.

– Ну да, ты просто ударил. Первым, заметь. На безобидное по сути предложение. Сядь.

Вальрик сел, перед глазами вспыхивали рыжие мошки, как огонь, злые, когда станет совсем много, он снова провалится в яму неконтролируемого гнева.

– Здесь принято так. Если ты не хотел меняться, нужно было просто сказать. Словами, а не кулаком.

– Джулла моя.

– Твоего здесь только шкура, все остальное принадлежит Хозяину, который хоть и старается не вмешиваться во внутренние дела казармы, но иногда… боюсь, это именно тот случай. Мне придется доложить.

– И что будет?

– Не знаю, – честно ответил Ихор. – Надеюсь, что ничего серьезного. Пока две недели в спецзоне, а там посмотрим. В следующий раз захочешь кому-то в зубы дать, сначала подумай, к чему это приведет.

Она сидела во дворе, разговаривала с Фомой. Снежинки танцевали в воздухе, белые, как ее волосы. Фома стащил куртку и набросил на плечи Коннован, она же благодарно кивнула в ответ. Хрупкий профиль на фоне сине-черного неба, губы шевелятся, но до Рубеуса не долетает ни звука. Все, что ему остается, это смотреть, точнее подсматривать, потому что стоит Коннован увидеть его, и эта живая непринужденность исчезает, уступая место давешней стене. Гладкая, ни трещинки, ни шанса на прощение. Он и не пытается.

По стеклу разбегаются седые морозные узоры. Мешают смотреть, точно намекая, что есть в этом занятие нечто непристойное, унизительное.

Коннован взмахнула рукой, отгоняя назойливые снежинки, а Фома наклонился, близко, слишком близко, волосы касаются волос, жесткие, темно-русые, украшенные ранней сединой и неправдоподобно-белые. Коннован что-то сказала, рассмеялась и вытерла со щеки Фомы невидимое пятно. Жест настолько интимный, что… нужно себя контролировать. Успокоиться. Она имеет право, но тогда отчего так тянет разбить окно и выдрать наглому мальчишке горло.

– Ревнуешь, – с непонятным удовлетворением заметила Мика. Снова ей удалось поймать его за этим чертовым подсматриванием. Треклятая кошка.

– Наконец-то я вижу, как ты ревнуешь…

– И как, нравиться?

– Ага. Правда, погано, когда от тебя лично ничего не зависит? Когда хоть наизнанку вывернись, а легче не станет? – Микины руки назойливой лаской скользят по плечам. – Убьешь его?

– Нет.

– Правильно. Этого она точно не простит…либо отослать, либо терпеть. А терпеть чужое безразличие больно… – Микины губы касаются уха, Микины когти впиваются в шею, Микины слова изнывают ядом.

– Знаешь, что на твоем месте сделал бы любой другой? Просто трахнул бы. Раз, другой, третий… пока не надоест. А ты стоишь да наблюдаешь за тем, как ее собирается поиметь другой. В твоем же доме и при твоем непосредственном участии… Благородно.

Мика втянула когти и губами коснулась царапин.

– Думаешь, она тебя простит? Она тебя даже не замечает… особенно когда этот здесь. Хранитель… забавно, все остальные готовы душу продать, лишь бы угодить тебе, а она, единственная, чье мнение для тебя важно, не замечает. Она обидчивая и мнительная. Не достаточно умна, чтобы понять, как много для тебя значит, и не достаточно стервозна, чтобы этим воспользоваться.

– Чего ты хочешь?

– Помочь. Отошли мальчишку, тебе самому легче станет. Отошли…

Странные дела творились в замке, вроде бы мир и покой, но Фому не отпускало ставшее привычным в последнее время ощущение грядущей беды. Но как он ни силился, определить, откуда исходит опасность, и кому она угрожает, не мог. Быть может, мешало беспокойство за Ярви, каждый день… да что там день, каждый час Фома думал о ней. Конечно, Рубеус обещал, что с Ярви все будет в порядке, но все-таки Фома предпочел бы находиться там, внизу.

– О ней думаешь? – спросила Коннован, стряхивая с ладоней мокрые капли растаявшего снега. – Завидую.

– Кому?

– Тебе. И ей. Хочешь, я попрошу, чтобы он отвез тебя назад? Я честно не думала, что так выйдет, просто… поговорить даже не с кем. Тюрьма. И Мика еще… вежливая до дрожи в коленях, только все равно ненавидит. А я рядом с ней задыхаюсь. В глаза посмотрю и точно горло перехватывает. Дура я, Фома, просто сказочная дура… – она рассмеялась, но как-то нарочито, словно желая показать, что на самом деле все в порядке. Жалко ее, шрамы на лице чуть побледнели, да и язвы вроде бы затягиваются, но сам вид болезненный, беспомощный вызывал жалость.

Ветер бросил в лицо горсть мелкого колючего снега, и Коннован поежилась.

– Замерзла? Может, в дом пойдем?

– Не хочу, там… тяжело.

– Ну да, – как ни странно, но Фома прекрасно понял, что она хотела сказать. Хельмсдорф не любит гостей, и многотонной серой глыбой давит, душит, пустота, принюхиваясь к людям, крадет запахи, а тишина бесконечно длинных, запутанных коридоров пугает. В Северном замке живут тени, шорохи и вампиры… правда, Коннован тоже вампир, но это место не для нее. И Ярви бы здесь не понравилось…

Глупые мысли. С Ярви ничего не случится, а он завтра или послезавтра вернется в деревню, Коннован сдержит слово. Снега на ее волосах не видно, зато на коже мелкие капли, будто слезы. Дрожит, мелко-мелко, точно осиновый лист, а губы пожелтели, наверное, от холода.

– Возьми, – Фома стащил куртку, у него свитер толстый, как-нибудь не замерзнет.

– Спасибо.

– Лучше бы все-таки в дом.

Куртка ей велика, и рукава черными хвостами свисают вниз, почти касаясь земли.

– Ты останься еще на день-два, ладно? Пожалуйста… мне кажется, – Конни обернулась на замок и перешла на шепот. – Мне кажется, что она за мной следит.

– Кто?

Чтобы расслышать, что она говорит, приходится наклониться, а шепот становится еще тише.

– Мика. Я куда не пойду, ощущение такое, будто наблюдают. Даже сейчас… неуютно, понимаешь? И по спине мурашки, а затылок колет. У тебя на щеке пятно. Да не дергайся, я только вытру. – Она потерла щеку и, посмотрев на пальцы, улыбнулась. – Чернила? Снова писать начал? О чем?

– Да так, обо всем понемногу… просто, чтобы… было. – говорить о ненаписанной книге неожиданно тяжело, к счастью коннован сменила тему.

– Расскажи мне о девушке. Она красивая?