Фонси пристально смотрел с башни во все стороны, и ему показалось, что на севере к небу поднимается едва заметная тонкая струйка дыма.
— Поехали туда, — промолвил Фонси, спустившись с башни и гладя Горошка по серой шее, — вдруг Шельмец убежал на север и теперь жжёт там костёр?
Выехав из города через узкие воротца на северо-западе, Фонси обнаружил некую трудность. На севере от Пустограда лежало озеро — кажется, оно называлось Вечерним. К востоку же, как Фонси видел ещё с башни, из озера вытекал Бренди-да-вин.
— Придётся ехать вдоль озера на запад, а потом на север, — сказал Фонси Горошку, оглянулся напоследок на Пустоград и тронулся в путь.
Фонси ехал вдоль берега озера. Дорог здесь, как и обещал многомудрый Марципан Бубль, никаких не было, но «осёлька» это ни капли не смущало: он легко карабкался по холмам. Отличный был вид на озеро с холмов: гладкая, тёмная поверхность воды докуда хватало глаз и лес, растущий по берегам. Кое-где деревья начали желтеть и краснеть, и это делало вид ещё красивее. Вот только никаких признаков того, что здесь недавно проходил Шельмец или вообще кто угодно, Фонси так и не увидел.
Хоббиту захотелось размяться; он слез с ослика и пошёл пешком, ведя Горошка в поводу, опираясь на батог, словно на посох. Слой опавшей хвои приятно пружинил под ногами.
— Эй! — послышался окрик откуда-то слева. Фонси повернулся на голос, перехватывая батожок поудобнее.
— Эй, малыш! — огромный большец широкими шагами приближался из леса к Фонси. На голове большец носил нескладную войлочную шапку, а одет он был в овчинную безрукавку мехом внутрь поверх длинной рубахи. На поясе большеца висело с полдюжины мешочков и кисетов, а впридачу — длинный кривой нож. — Что ты делаешь совсем один в этих краях?
Фонси остановился, взяв батог наперевес.
— Не подходите, добрый человек, — предупредил он. — Ступайте себе своей дорогой, Глухомань большая.
— Да что ты, малыш, боишься, что ли? Где твой папа? — большей зорко огляделся по сторонам. Глаза у него были ярко-синие, лучистые. Широко улыбаясь, он приблизился к Фонси. От улыбки на плохо выбритых щеках большеца появились ямочки.
— Не подходите, — Фонси принял боевую стойку, крутанул батог так, что он свистнул в воздухе.
— Нету папы? — ласково кивнул большей и шагнул вперёд.
Хороший удар окованного батога легко разбивает коленную чашечку, неважно, хоббит ты или большец. Перебить голень тоже ничего не стоит. И то и другое — очень больно. А есть ещё запретные удары, их можно отрабатывать только на соломенном чучеле — под ложечку, в кадык, в висок. Большой Тук хорошо учил своих сыновей. Фонси ударил — резко, правильно, в прыжке.
Батог сам собой больно вывернулся из пальцев хоббита, взлетел высоко в небо и вернулся откуда-то сбоку и сзади, звонко треснув Фонси по голове. В ушах хоббита зазвенело, лес куда-то качнулся, и наступила ночь.
ГЛАВА ПЯТАЯ
в которой наш герой выясняет, что может не копать
— ..Давно, когда ещё и Шира-то толком не было, молодые хоббиты — как правило, младшие сыновья и добери, кому мало доставалось наследства,—ходили к большецам на заработки.
— Могу копать, могу не копать? — улыбнулся Фонси собеседнику.
— Да, — ответил тот. — Это тех времён присказка, так говорил хоббит, когда приходил наниматься на работу. «Могу копать» — значит, может работать садовником или огородником, «могу не копать» — значит, поваром или пекарем. «Могу копать, могу не копать» — значит, на все руки мастер.
— Большецы, — продолжал собеседник, — нас ценили. Нанять хоббита было недёшево — когда большецы про кого-то говорили «у него в доме дюжина перианов», имелось в виду, что сад у него роскошный, кормят гостей вкусно, и сам он большей, зажиточный. А чтобы похвастаться, что за садом смотрят перианы, или просто сделать вид...
— А кто такие перианы? — спросил Фонси.
— Мы, — отозвался собеседник. — Это значит — полурослый человек, в два раза ниже большеца. Правда, мерилась эта половина по артедайнцам, а они среди большецов самые высокие. Бывают большецы только на треть или на четверть выше хоббита. Ну так что они делали, чтобы похвастаться, что у них хоббиты работают?
— Ставили в саду изваяние хоббита... — собеседник протянул руку, и холодные пальцы его крепко схватили Фонси за запястье.
Фонси дёрнул рукой и открыл глаза. Во сне он откатился от сопевшего рядом мальчика-большеца и слишком натянул цепь. Позвякивая цепью, хоббит перевернулся на другой бок и уснул снова. Он спал беспокойно, мучаясь от холода и пытаясь свернуться в клубок, ему снилось что-то страшное, но собеседник с лицом пустоградского каменного хоббита больше не посещал его.
Завтрак был обычный — комок твёрдо-слизистой каши из неизвестной крупы, успешно заменивший ощущение тянущей пустоты в желудке ощущением того, что там находится и перекатывается туда-сюда средней величины камень. А потом — снова идти. Фонси с его мозолистыми хоббичьими подошвами было хорошо, а многие его товарищи по обозу сбили себе ноги в кровь.
Впрочем, настоящих товарищей Фонси здесь не имел. Маленькие большецы — их было здесь больше двух дюжин — знали каким-то чутьём, что Фонси — не ребёнок, как они. На первом привале у него попытались отобрать кашу, но хоббит так отпихнул самого наглого мальчишку, что тот отлетел на несколько шагов назад, докуда позволила цепь. С тех пор с Фонси не связывались.
Дети все были разные. Одни — светловолосые; другие — смуглые и черноволосые, и словно бы прищурившиеся; третьи — белокожие и рыжие; четвёртые — и вовсе странного вида, с низкими лбами и скошенными подбородками, но всё равно не такие страшные, как пятые, серокожие и зубастые. Большинство были мальчики. Одна из немногих девочек была прикована к общей цепи неподалёку от Фонси; вот кому приходилось хуже всего — ей было тяжело идти, кашу у неё часто отбирали, а по ночам Фонси слышал её плач. Иногда хоббиту удавалось заступиться за девочку —он заслонял её собой и смотрел на обидчика исподлобья — подойти к нему не смели.
— Пхри! — раздался голос надсмотрщика, и обоз начал подниматься, чтобы тронуться в путь. Где-то впереди запрягали лошадей, поправляли вьюки и проверяли сбрую; на незнакомом языке перебранивались стражники — их было, как прикинул Фонси, с десяток.
Дети поднялись последними. Длинной и печальной вереницей, прикованные кто за левую, кто за правую руку к одной общей цепи, они тронулись в путь. Сзади ехали два стражника на низкорослых мохнатых лошадках, почти пони. Они лениво переговаривались между собой всё на том же непонятном шипяще-хрипящем языке.
Стражники тоже были разные, разве что низколобых среди них не попадалось. Было трое или четверо с тёмносерой кожей и сильно выступающими зубами — Фонси сомневался в том, что они вообще люди.
Обоз медленно полз по размытой дождями тропе между холмов. Фонси потуже затянул пояс — из одежды у него отобрали только плащ; штаны, рубашку и жилет оставили, даже в жилетных карманах не порылись — и забылся, смотря невидящими глазами в спины прикованных детей, думая только о следующем шаге. В такой полудрёме он шёл, слушая незнакомый говор болыпецов.
— Ситт скръфън ндерьф, йпильтсук нкъторрм ситт. Идьт мымырч, грьтму уптошш. Ушшл, а скръфънъдъплилсук и грхнльсь. Смтритыр чувсльд игрьт кльдундако!
— Ах-ха-ха-ха! Кльдундако!
Хоббит усмехнулся. Эту шутку в Шире рассказывали про Гэндальфа и арчетца (или брийца). Впрочем, в Бри и Арчете про широких хоббитов ходили не менее забавные присказки, вроде загадки «почему ширцы простокваши не пьют»...
