Под чёрным солнцем (СИ) - Ворон Ярослав

— Добрый день… сёстры! — ошарашенно хватал ртом воздух Евгений Вячеславович.

— Вообще-то Лесная Сестра здесь только Лейла, — Лена представила старшую фею. — А мы с Машом пока ученицы.

— Ученицы? Елена, вы можете такое — и только ученица?! Что же тогда может…

— Лесная Сестра полного посвящения? — улыбнулась Лейла. — Появляться. А то, что может Лена — это её уникальный дар, он у каждой из нас свой. Я вот не могу удерживать, как она, зато очень хорошо чувствую настроение.

— Эмпат? — первое удивление у хирурга прошло, и он немного успокоился. — Маша, а ты разве тоже фея?

— Меня вчера только посвятили, — девочка смущённо опустила глаза.

— Да, Маша теперь ученица Лейлы, — приобняла её Лена.

— Тоже эмпатом будешь? — подмигнул Евгений Вячеславович.

— Слово «ученица» в данном случае следует понимать не буквально, — пояснила Лейла, и хирург отметил про себя, что девушка говорит по-русски свободно и без малейшего акцента. — Я только посвящала, а дружит Маша больше с Леной. Маш, расскажи про свой дар, не стесняйся!

— У меня сестра есть, — детский голос постоянно сбивался, но все слушали очень внимательно, не пытаясь поторопить. — А у неё это, ну… неврология, — Маша вспомнила слово. — Руки всё время такие судорожные, и ходит плохо. Когда я кладу ей руки на голову, у неё лучше получается, но я чувствую руками — оборвано что-то в голове. А сегодня даже увидела, где оборвано, хотела подтянуть. Не получилось, — вздохнула девочка. — Но я ещё попробую.

— Маша, ты что, видишь такие патологии? — не поверил потрясённый хирург.

— Скорее всего, не только видит, но и может исправлять, — подтвердила Лена. — Маш, на тебе же не было даже кольца, когда ты пыталась! Лейла, помнишь, что Лера рассказывала? Когда она была ученицей, ей для этого пришлось взять в другую руку медальон.

— А спинной мозг ты можешь так посмотреть? — решился Евгений Вячеславович. — Понимаете, — он обвёл взглядом всех трёх фей, — есть в нашем доме девочка одна, в аварию попала три года назад…

* * *

В эту ночь к ней вновь приходили светлые тени.

Как давно всё это было! В другой жизни, в другой вечности. Был тёплый ласковый мир, была мама, и была девочка, которую проносили через каждую ночь скользящие в синеве тени. «В ясном воздухе ночном говорят они о том, что за днями заблужденья наступает возрожденье, что волшебно наслажденье — наслажденье нежным сном…»[4] — вспомнилось ей.

Да, тогда возрождение приходило каждое утро, а теперь… «А теперь всё, что мне осталось, — это стихи», — она закрыла глаза и попыталась вспомнить сон — возрождающий сон, который покидал её на три с лишним года. — «Почему они так неожиданно вернулись? Почему я вновь сама — такой же розоватой тенью — скользила с ними в синеве?»

Видишь — светлые тени скользят в синеве,

Миро грёз разливая по сладкой траве?

И теплится вокруг розоватый уют —

То счастливые люди по ночи плывут! [5]

Быстро лёгшие на бумагу строки моментально стали мокрыми от слёз. Нет, это больше не про неё! Теперь её сны — нескончаемое звенящее осколками стекло и пепельный стон рвущегося металла, и все три последних года — словно один такой беспробудный сон, в который она свалилась в тот солнечный июньский день. Да, было солнечно, а она вот заснула и никак не проснётся. А кто-то тогда заснул и навечно…

Слышишь — холод железный и пепельный зной

Сталью рвущейся глушат грызущий прибой?

То вздохнут, то вгрызутся, то бросятся прочь —

То несчастные души бредут через ночь!

Вторая строфа стихотворения осталась сухой — не может же она плакать пеплом! «Но пеплом можно писать», — подумалось ей. — «Пеплом сожжённого мира, вместе с которым сгорела счастливая девочка и сожгла себя, бросившись в пламя, её мама. Нет, телом-то она жива, но в моём мире, в моих снах, которых больше нет — нет и мамы. Ушла, ушла вольно! Но я помню её, и помнит Творец. Не знаю, простил или нет, но — помнит».

«Кто дознает, какою кручиною надрывалося сердце твоё перед вольной твоею кончиною, перед тем, как спустил ты ружьё?..»[6] — всё проносилось перед её прикрытыми глазами. Сколько она уже сидит неподвижно — час, два? Времени для неё больше нет — оно тоже сгорело в том мире.

Звонок? «Звонок не для вас, а для учителя!» А кто теперь её учитель? Только пепел, но и для пепла не может быть никаких звонков.

— Валечка? — заглянул в комнату отец. — Спишь, что ли? Дядя Женя пришёл!

— Уже нет, — она открыла глаза и повернула голову. На пороге её комнаты стоял донельзя смущённый знакомый врач с шестого этажа, сопровождаемый двумя девочками в длинных зелёных платьях.

* * *

— Привет, Валя! — поздоровался Евгений Вячеславович. — Как ты себя чувствуешь?

— Да нормально, — девушка в инвалидной коляске отъехала от стола и развернулась к вошедшим. — То есть ноги, конечно, никак не чувствую, но это для меня тоже нормально.

— Ничего нормального, — хирург неодобрительно покачал головой. — Валя, можно тебя феи посмотрят?

— Фея сейчас появится, — сообщила та из девочек, что была постарше, — темноволосая, с хмуроватым бледным лицом. — Это мы с Машом по-скромному так, а она при полном параде будет, попросила заранее предупредить.

— Тебя Маша зовут? — Валя улыбнулась младшей девочке, явно очень стеснявшейся. — Меня Валя, Валентина.

— Лена, — представилась темноволосая.

— Добрый день, Валентина! Я Лейла, — третья фея действительно «появилась», возникнув в комнате совершенно внезапно. — Здравствуйте, Владимир Геннадьевич!

— Здравствуйте. Что, настоящие феи? А волшебные палочки где? — неуклюже пошутил отец девушки, впечатлённый нарядом Лейлы.

— Волшебная палочка у Вали на столе лежит! — рассмеялась фея. — Валя, это ведь стихи? Значит, твоя ручка и есть — волшебная палочка!

— Ой! — смутившаяся девушка быстро перевернула листок другой стороной.

— Ну что ты, мы не будем подглядывать! Покажешь, как сама захочешь. Так можно Маша твою спину посмотрит?

— Да можно, — отмахнулась Валя. — Лечь надо, что ли? Папа, можешь меня на диван переложить?

— Что вы будете делать? — испугался Владимир Геннадьевич.

— Praesente medico nihil nocet[7], — успокоила его Лена, имея в виду Евгения Вячеславовича. — Маша только посмотрит.

— Ой! — девочка отшатнулась, увидев уродливые шрамы на спине снявшей блузку Вали.

— Машенька, не пугайся! — обняла свою ученицу Лейла. — Шрамами Люся займётся, пока не обращай внимания, — фея дрожащими от волнения руками расстёгивала цепочку Машиного кулона. — Намотай на правую руку, чтобы камень оказался на среднем пальце, как кольцо на другой руке.

— Вижу, — тёплые детские руки, скользившие по спине Вали, остановились, и девушка почувствовала какое-то тепло в ногах. — Ой… — послышался через полминуты испуганный всхлип. — Я связала эти ниточки… — Маша почему-то начала плакать.

— Валь, ты что-нибудь чувствуешь? — деловитый голос Лены.

Да, она чувствует! Чувствует чьи-то руки, разминающие ей ногу… и поднимает вторую ногу вверх! Сама!

— Маша!.. Машенька, какой же ты молодец! — Лейла прижимала к себе всё ещё плачущую ученицу.

* * *

— Дальше-то что? — печально вздохнула Валя, сидевшая уже не в инвалидной коляске, а на офисном стуле с подлокотниками. — Я так мечтала, что смогу ходить! Ну вот могу, и то поддерживать пока надо, а мой мир как был пепелищем, так и остался!

— Валечка, да, твой мир надо воссоздавать, — серьёзно посмотрела Лейла. — Но ты же поэт, не забывай! Наверняка создала уже много миров, и свой собственный, конечно же, воссоздашь.

— А вы поможете? — девушка улыбнулась. — Я совершенно не представляю, с чего начинать это воссоздание.

— С того, что ноги разрабатывать надо, — хмыкнул Евгений Вячеславович. — Не торопись сама вставать пока — они очень слабые у тебя, связки могут не выдержать.