Позволь чуду случиться (СИ) - Агатова Анна

Метроном отсчитал положенные пять секунд и я, не глядя, открыла Центральные.

Вздохнула счастливо, наблюдая, как холёная лошадка бру Орбэ делает несколько шагов, удалясь от врат, вот он пришпорил её, мимо мелькнуло его лицо с невероятно голубыми глаза под чёрными бровями, с чёткими крупными губами…

Я, задыхаясь от восторга, с улыбкой глянула в зеркало Центральных Врат — сейчас оттуда пойдёт карета, потом пара повозок…

Двое всадников из самого конца очереди метнулись к Вратам, нарушая все мыслимые и немыслимые правила, двигаясь навстречу потоку путников сразу из двух Врат. Дорога не настолько широкая, чтобы разминуться с Клайвером и поджимающими его повозками! О боже…

Нет!

Я вскочила, на рефлексах саданула кулаком по контроль-камню, перекрывая все Врата и одновременно поднимая тревогу в конторе, и бросилась из будки.

Земля под ногами дрожала — мимо пронеслись лошади, мелькнули сапоги в стременах, развевающиеся лошадиный хвосты. Ни лиц, ни одежды не рассмотрела, лишь взметнувшиеся почти одновременно два клинка, зажимая в тиски встречного всадника — бру Орбэ.

— Клайвер! — заорала я на бегу.

В ровном ходе сближающихся всадников произошла какая-то заминка, но… нарушители порядка на полном скаку со свистом опустили свои клинки, и промчались в тухнущую арку Врат. Самоубийцы!

Я бежала и понимала — не успеваю: ухоженная лошадь с лоснящейся чёрной шкурой оседала на дорогу, а с неё безвольно сползало окровавленное тело Клавера.

А из центральных Врат уже выскочила карета, возница которой погонял лошадь, стоя на козлах и надсадно крича. Испугался затухающей серости портала.

Успеть бы!

Раненая лошадь хрипела, а я, раскинув в стороны форменную мантию, чтобы не мешала, бежала к ней со всех ног: колесо разогнавшейся кареты неминуемо докончит дело, если двое смертников, что сейчас растворялись в гаснущих центральных Вратах, его сделали плохо.

Задыхаясь, упала на колени рядом с магом — карета громыхала почти за спиной — ухватилась покрепче за мантию бру и рванула его, перекатывая его бесчувственное тело через себя на обочину. Тяжёлая карета, подпрыгнув и угрожающе хрустнув колёсными осями, пролетела, сотрясая дорогу и обдавая веером грязных брызг. Я накрыла собой бесчувственного Клайвера, чтобы не он не захлебнулся грязной водой.

Через пару мгновений, хотя грохот колёс, вопли возницы и хрип красивого коня всё ещё звучали у меня в ушах, я приподнялась и посмотрела в такое знакомое лицо. Он лежал безвольной тряпичной куклой, волосы промокли в жидкой весенней грязи, голова чуть в бок, глаза закрыты.

Я судорожно сглотнула — жив или ранен?

Слёзы сами покатились из глаз. Моя мечта, мой бру Орбэ! Клайвер! Не так я мечтала с ним встретиться, не так…

Хлюпнула носом, мокрым рукавом резко стёрла слёзы. Наклонилась. Прищурилась. За собственным учащённым дыханием не понять, дышит он или нет. Но вот веки едва заметно дёрнулись, и я от облегчения прикусила губу.

Отбросив неуместное сейчас «а вблизи он совсем не такой!», стала быстро осматривать на предмет травм и повреждений. На скуле ссадина, это от ушиба о брусчатку. Голова… За правым, слегка вытянутым и заострённым кверху ухом, шишка. Липкая и скользкая. Отвела руку в сторону — так и есть, кровь. Значит, не просто шишка, есть рассечения. Насколько сильно — непонятно. Сотрясение мозга?

Клайв не шевелился, дыхания не было. Бледность? На фоне грязи — да. Но в остальном… Рвоты нет. А что там у нас ещё говорит о сотрясении?

Теперь руки. Целы? Прикосновение к правой, и — хрип. А у меня сердце в пятки — ему больно! Перелом? Ноги — лежат ровно, естественно. Есть надежда, что здесь всё целое, без переломов. Распахнула на груди тяжёлую форменную мантию. Камзол под ней тёмный, на правом плече — мокрый. Легонько прикоснулась к пятну. Пальцы окрасились кровью, более того — они в ней утонули.

Опа-чки-очки-тапочки… Всё таки его достали.

Опять рукавом смахнула слёзы, только щеке стало ещё мокро и холодно — грязью что ли мазнула?

Вокруг что-то происходило — чавкающие по грязи шаги, голоса, разговоры, крики какие-то. Слов не разобрать, а крикливые и тревожные интонации мешают, бьют тревогой наотмашь. И усилием воли я отключилась от звуков извне.

Нужно добраться до раны! Спешно задёргала серебряные пуговицы камзола. Выпуклые, крупные, почти целые шарики из серебра с оттиском «Врата-транспорт». У меня на форменной мантии таких не было.

Пальцы скользили по гладкому металлу, дрожали, срывались, и пуговицы не расстёгивались, и я, боясь опять не успеть, рванула полы в стороны, серебряные шарики посыпались в стороны. И точно — на правом плече ритмично вздувалась алым пузырём тонкая рубашка. Цвет и эта ритмичная пульсация обварили меня ледяными иголками — кровотечение артериальное.

Я сглотнула вновь подступившие слёзы, быстрым движением отёрла руки о чистую часть рубашки и приложила их одна на другую у основания шеи.

Крепко прижала и, прошептав: «Держись, милый!», закусила губу, навалилась всем весом, свесив голову. Закушенной губе стало больно.

Мне нужно продержаться. Немного, только до прибытия магов-спасателей. Они быстро явятся, сейчас сигнал тревоги звенит в Управлении так, что мёртвого на ноги поставит. Нет, про мёртвых сейчас не нужно! Пережимать долго я всё равно не смогу — артерия глубоко. Но… Это мой Клайвер. И пусть я придумала его себе, он мой, и я хочу чтобы он жил.

«Я хочу, чтобы он жил!»

Резко, остро эти слова эхом прокатились в памяти. Тело тоже вспомнило — закушенная губа, свесившаяся моя голова — и я дрогнула, едва не отпустив нажим. Нет! Держи, Зоя! Держи! Нельзя упускать!

Тогда всё было по-другому. Тогда был малыш, не взрослый, и работали только пальцы, не ладони. Да, ещё было движение. Четыре пальца крест на крест на младенческой груди, счёт вслух и позади мамин силуэт. Неподвижный, застывший. Сейчас всё не так, и я смогу!

— Мама! Звони в скорую! — кричала я за спину.

Раз, два, три. Вдохнуть, прикрыть нос пальцами и за лобик чуть отклонить голову назад. Теперь выдохнуть воздух в маленький ротик и скосить глаза, чтобы уследить — поднимается ли грудная клетка или раздувается живот.

Момент, когда я поднималась, чтобы снова сложить пальцы на малюсенькой грудине, был единственным, чтобы проорать неподвижной фигуре за спиной:

— Мама! Бери трубку, набирай скорую! Быстрее!

Над верхней губой Николки всё наливалась синюшность, а сам он был нехорошо вялым. Мои пальцы — крестообразно на его груди, нажимать и считать, нажимать и считать, заставляя маленькое сердечко биться.

Шорох за спиной и звук нажатых кнопок — мама очнулась, и значит, я справлюсь, я так хочу, чтобы он жил!

— Клайвер! Держись! Я хочу, чтобы ты жил! — шептала я, чувствуя, как мышцы плеч начинают мелко подрагивать от напряжения.

— Алё… — слабый голос матери срывался, — алё, скорая? У меня тут малыш… Ему плохо… Задыхается…

Я выдохнула ещё порцию воздуха в ротик брата. Маленькие ребра под горячей кожей поднялись — вдох. Звук падения тяжёлого тела испугал и заставил отвлечься. Обернулась. Мама на полу, в руках — трубка телефона.

Я снова складываю пальцы на груди малыша и кричу в отчаянии, почти ни на что не надеясь:

— У нас грудничок! Ему только месяц. Я делаю искусственное дыхание, а мама в обмороке! Приезжайте скорее!

И уже наклоняясь, чтобы выдохнуть новую порцию воздуха в маленький ротик, ору наш адрес.

Слёзы застилали глаза, но я продолжала делать непрямой массаж сердца и искусственное дыхание малышу. Когда услышала сирену у дома, облегчённо взвыла, не прекращая ритмичных движений — успели, кажется, успели!

Вокруг бегают и суетятся, что-то говорят. Кто-то трясёт меня за плечо. Но я не могу отвлекаться, я держу ускользающую жизнь.

Наконец, сигнал домофона.

И я, перепрыгивая через лежащую маму, метнулась к двери, открыла. И снова — к Николке. Из глаз — слёзы облегчения: наконец мне помогут! Приехали врачи, они спасут братика!