Горчаков. Пенталогия (СИ) - Пылаев Валерий

— Надо. Только на этот год уйдет. А их бы сейчас сейчас в Варшаву, хотя бы штук сорок… — мечтательно проговорил я. — И хрен теперь поймешь, что делать. То ли вторую модель лепить, то ли эту в срочном порядке.

— Корпус у третьей лучше, и ходовая тоже. — Настасья на мгновение задумалась. — А двигатель и потом можно другой воткнуть. Все равно они у панцеров через месяц — под замену, если ездить.

— Точно! А еще можно бак переставить с… Так! — Я откинулся на спинку и рассмеялся! — Насть, ну что такое? Сама же вчера говорила — ни слова про работу. А теперь чего?

Вместо ответа Настасья нахмурилась — и вдруг вдавила тормоз с такой силой, что машина с диким визгом покрышек заметалась по дороге. Ремень безопасности впился в плечо, и я от неожиданности едва не влетел лицом в торпеду. Первой мыслью было вцепиться в руль и вывернуть хоть куда-нибудь, но Настасья неплохо справилась и без меня. Она делала что-то немыслимо-странное — но явно делала это сознательно.

Машина еще несколько раз вильнула по асфальту, съехала на обочину и там остановилась, подняв в воздух целое облако пыли. И пока я пытался сообразить, что вообще происходит, Настасья уже отстегнула ремень и развернулась ко мне. Вид у нее при этом был такой, будто я то ли сказал, то ли сделал что-то… явно не то. Зеленые глазищи метали молнии, щеки покраснели, а ноздри раздувались так, что веснушки заплясали даже на щеках.

— Правильно, благородие. Ну ее, эту работу! — выдохнула Настасья.

И вдруг обхватила мою голову руками, притянула к себе и поцеловала. Неловко, едва не укусив за губу — но с такой страстью, что не ответил бы на такую ласку, пожалуй, только покойник. Не знаю, сколько это продолжалось — но дорожная пыль вокруг успела улечься, а в машине стало даже жарче, чем было раньше.

— Уф-ф-ф, — выдохнул я, чуть отстраняясь. — Вот это выходной… Что такое на тебя нашло, Насть?

— Да ничего, благородие! Надоело уже просто. У тебя целый год — то народники, то панцеры, то крейсер, то Зеленая Роща, то еще чего… А теперь вот — война. — Настасья сердито фыркнула. — Я даже не знаю, куда ты уедешь дальше. Может, вообще на фронт, к Варшаве. Не знаю, вернешься ли… вообще ничего не знаю!

— Ну… если тебе станет легче — я тоже не…

— И ты не знаешь! — Настасья схватила меня за рубашку на груди. — Никто не знает. Поэтому я и решила: лучше уж… вот это — чем вообще никак. Понимаешь?

Целый год мы старательно изображали деловых партнеров, работали бок о бок, решали немыслимо сложные вопросы, продавливали вплоть до министерства все, что можно было продавить, вдыхали жизнь в рабочие союзы, грызлись с собственными поверенными за чужие пенсии. Настасья поднялась от простой крестьянской девчонки до первого человека на всех фабриках, принадлежавших фамилии Горчаковых. Я из бестолкового недоросля-лицеиста стал наследником рода и камер-юнкером, доверенным лицом самого императора.

Но вместе с нами росла и стена, разделявшая нас. Тонкая, почти прозрачная — но оттого не менее прочная. Мы сами возводили ее, в четыре руки укладывая ледяные кирпичики один за одним… ровно год, чуть ли день в день. Жили каждый своей жизнью, стали чужими, не задавали лишних вопросов. Наверное, так было удобнее — мне уж точно.

И вдруг эта самая стена исчезла. Не осела, растаяв в пламени Настасьиных поцелуев, а с тихим звоном пошла трещинами и осыпалась, будто ее и не было вовсе. Остались только мы вдвоем — и день, который еще не закончился. Может, всего один — зато наш, целиком и полностью.

— Не знаю, как ты — а я больше ждать не собираюсь, благородие, — всхлипнула Настасья, забираясь лицом куда-то мне под мышку. — Иначе точно не дождусь.

Я промолчал — просто не нашел нужных слов — и несколько минут мы просто сидели, обнявшись. Мимо проносились машины, неторопливо пылили грузовики… один водитель даже собрался было остановиться узнать, в чем дело — но, видимо, сообразил, что мы прекрасно обойдемся и без него. Я бы, пожалуй, провел так хоть целый день, но Настасья зашевелилась под боком, неуклюже ткнулась губами мне куда-то между шеей и ключицей и снова устроилась в кресле.

— Ладно, благородие, — вздохнула она. — Поехали.

— Куда?

— В город… ко мне. Только давай ты за рулем, ладно? — Настасья вдруг отвела глаза и густо покраснела. — У меня руки дрожат.

Глава 4

На кухню я выходил на цыпочках — Настасья еще спала. Крепко, можно сказать, мертвым сном — как и положено спать человеку, у которого позади был нелегкий день… и нелегкая ночь. Конечно, через часа два с небольшим ее уже ждали на Путиловском, потом на совете инвесторов, потом у поверенного… но еще хоть немного отдыха она точно заслужила.

А уж позавтракать смогу и сам — тем более, что есть почему-то до сих пор не хотелось.

Так что я вскипятил чай — прямо в кружке, магией, чтобы не шуметь плитой и чайником — и уселся за стол у окна. Солнце уже поднялось над крышами. Ржавыми, угловатыми и абсолютно одинаковыми. Они нестройными рядами выстраивалось до самой зелени вдалеке. Ничего примечательного я так и не разглядел — да и вряд ли стоило ожидать каких-то особенных видов с кухни маленькой квартирки на рабочей окраине.

Настасья могла бы позволить себе жилье куда солиднее, но то ли экономила, то ли стеснялась — а скорее просто не желала тратить даже лишней минуты на дорогу из Елизаветино или откуда-нибудь из центра города. По сравнению с коммуналками на нижних этажах, в которых ютились по несколько семей, однокомнатная квартира под крышей считалась чуть ли не императорскими покоями, но на мой вкус, конечно же, выглядела скромнее некуда. И все же мне тут нравилось. За несколько месяцев стены будто успели запомнить Настасью, перенять ее привычки и буквально стать родными. Все лежало на своем месте. Чисто, аккуратно, прибрано — хозяйка явно не позволяла себе разводить пыль по углам, хотя наверняка обычно появлялась дома только к ночи.

Рабочие дворы за окном еще даже не начали просыпаться — кругом было настолько тихо, что я через открытую форточку даже смог услышать бормотание радио у кого-то из соседей. Не очень отчетливо, конечно — немного мешал легкий ветерок над крышами, да и сам простенький аппарат иногда сбивался, будто заикаясь, и щедро насыпал помех. И все же большую часть слов мне удалось разобрать.

Похоже, какой-то очередной выпуск новостей — в последнее время они переполнили даже музыкальные радиостанции. Даже беззаботную молодежь теперь куда больше волновали новости: политика, реформы Государственного совета, армия, экономика. Но в первую очередь, конечно же, война. И именно о ней сейчас и говорил диктор. До нас с дедом слухи с фронта доходили обычно на день-два быстрее, чем по официальным каналам — да и основания… скажем так, доверять источникам, были куда солиднее. Так что ничего неожиданного я не услышал.

Армия Рейха продвинулись еще дальше на восток и заняли практически весь левый берег Вислы. Пока держалась только Варшава — слишком уж хорошо местные вояки укрепили город. И слишком много в столице Царства Польского было Одаренных. Но даже им сейчас приходилось несладко: германские генералы не только согнали туда чуть ли не пару сотен панцеров, но и активно использовали авиацию. Не привычные могучие дирижабли, которые без особого труда могли сбить опытные боевые маги, а аэропланы. Крохотные юркие машины, одинаково хорошо годившиеся и для разведки, и для расстрела пехоты на марше, и даже для забрасывания бомбами окопов и укреплений.

Конечно, и у Рейха счет потерь шел на десятки единиц и воздушной, и наземной техники, но дед рассказывал, что часть аэропланов оказалась таинственным образом практически неуязвима к магии. Как именно — догадаться несложно.

Впрочем, по радио об этом почему-то предпочитали умалчивать. Вряд ли не знали — скорее получили строгое указание сверху не разводить панику. Так или иначе, пока расклад сил выглядел не то, чтобы удручающе, но уж точно не радостно: Рейх каким-то образом смог подготовиться к войне, наклепав целую тучу современной смертоносной техники, включая гигантов вроде того же “Бисмарка”, а штаб императорской армии или знал обо всем этом слишком мало, или не знал вообще.