Лицо под маской (СИ) - Дашевская Анна Викторовна "Martann"

— Дивный напиток! Ваши пациенты умеют быть благодарными, Нора, — сказал он, отставляя бокал. — Так вот, монастырь святой Авеллии находится в горах, километрах в сорока от деревни Фоллоне. Они живут почти исключительно плодами своего труда — огород, виноградник, пасека. Не употребляют мяса. Раз в месяц им привозят рыбу, муку, соль, в общем, то, что не вырастишь на территории монастыря; при этом все привезенное кладут в специальный ящик, выставленный за ворота. Дежурная послушница палкой с крюком протаскивает этот ящик, кладет в него деньги и выталкивает прочь. Как мне сказали, после этого ей положена суровая епитимья, неделя на хлебе и воде и ежечасные молитвы.

— С ума сойти! — я была искренне потрясена. — Неужели кто-то добровольно идет на такие… жуткие условия? Все-таки почитатели Единого, как мне кажется, чересчур суровы в своей вере…

— Да, идут, и именно добровольно… Еще каких-то пятьдесят лет назад в этом монастыре было более двух сотен монахинь и послушниц. Сейчас осталось пятьдесят шесть.

— Пьетро, я мало знаю о монастырских правилах… Есть же кто-то, кому должна подчиняться настоятельница монастыря?

— В принципе — да, есть. Архиепископ Венеции, Фриули и Альто-Адидже, монсеньор Паоло Гвискари, — мне показалось, или, называя имя, Пьетро скрипнул зубами?

— Как-то не услышала я в вашем голосе благоговения…

— Гвискари были противниками семьи Контарини еще тысячу лет назад. И с тех пор ничего не изменилось.

— Н-да, это может стать проблемой… Кажется, по правилам церкви Единого, любой, уходящий от мира, должен отказаться и от своих семейных связей? — я задумчиво подлила в бокалы келимаса.

— Должен, конечно. Только вот в реальности это редко случается. И уж точно Паоло Гвискари о своей семье не забыл.

— Понятно, — я встала и прошлась по кабинету, посмотрела в окно.

Мне ведь нет дела до вражды двух семейств нобилей. По большому счету, и до судьбы испорченного мальчишки Карло Контарини мне нет дела, и до юной женщины, запертой в холодных стенах монастыря — навсегда, навечно… Повернувшись к Пьетро, я решительно сказала:

— Вот что… Медики стоят над религиями, семьями и пристрастиями. Узнайте, кто лечащий врач Гвискари, и я попробую найти козу, на которой к нему можно подъехать.

Проводив гостя, я решила прогуляться и посмотреть, где же были конторы мореходов и купцов четыреста лет назад? Я знаю, что дож Джованни Контарини, предшественник Лоредано, примерно лет сто пятьдесят назад построил новый торговый порт, названный пышно Воротами Венеции. Сюда и перенесли причалы, якорные стоянки, ремонтные доки, склады и прочее, без чего не может жить один из самых крупных объектов морской торговли в Старом свете. Понятно, что туда же переехали и конторы торговцев.

Для территории нового порта был насыпан отдельный остров западнее Санта Кроче. Тут с названием не заморачивались, и новый порт размещался на Isola Nuova, Новом Острове.

По акватории нового порта мы проплывали, когда мне показывали город с воды, и где это, я помню. А вот где был старый порт?

— Синьора Пальдини? — позвала я негромко, спускаясь вниз.

Из кухни выглянула Джузеппини.

— Простите, синьора, она вышла. В храм пошла, с дочкой у нее совсем плохо, вот и решила помолиться Великой Матери…

— Я не знала… а что случилось с ее дочерью?

— Да не говорила она, но вроде бы роды были неудачные. Ребеночек сразу умер, а у дочки вот горячка родовая, и никто помочь не может.

— Я вас поняла. Спасибо, Джузеппина. Пожалуйста, когда синьора Пальдини вернется, пусть зайдет ко мне в кабинет, — я пошла к лестнице, потом приостановилась и вернулась на кухню. — Джузеппина, вы ведь отсюда родом, из Серениссимы?

— Да, синьора.

— Скажите мне, где был старый порт?

— Так за Кастелло, на Rimembranze! Там почти ничего и не осталось сейчас… хотели парк сделать, потом выставки какие-то, но так и не сделали.

— Спасибо, я поняла. Так я жду синьору Пальдини!

Вернувшись в кабинет, я открыла карту Венеции и нашла остров Rimembranze. Вроде бы добраться просто, думаю, на гондоле это займет минут пятнадцать-двадцать. Но я не уверена, что хочу показывать кому-то свой интерес к этому месту. А с другой стороны, Массимо ни разу не показал какой-либо заинтересованности в том, куда я иду и зачем. Он доставлял меня до нужной точки, надвигал шляпу на глаза, закутывался в плащ и спал.

Нет, пешком туда не дойти — от дома до Сан Марко мне минут двадцать ходу, и потом еще пара миль по набережным… Да там посмотреть, где что, да еще обратно. Не годится.

— Войдите! — откликнулась я на стук в дверь кабинета.

— Синьора, вы просили зайти? — в дверях появилась домоправительница, невозмутимая, как всегда.

— Да, зайдите и присядьте, пожалуйста.

— Я постою, если можно, — она сложила руки под белоснежным фартуком.

— Синьора Пальдини, расскажите мне, что случилось с вашей дочерью?

Каменное лицо дрогнуло. Я слушала и в очередной раз возмущалась, про себя, естественно, как можно быть настолько зашоренной? «Раз так все случилось, значит, на то воля Великой Матери, никто не смеет идти против нее».

— Где она лежит? — прервала я рассказ домоправительницы о сегодняшней молитве.

— Дома, синьора, в госпиталь ее не взяли, сказали, бесполезно.

Вот теперь она промокнула глаза фартуком и снова застыла неподвижно. Я взяла в руки коммуникатор.

— Пьетро? Да, я понимаю, что вы еще ничего не выяснили. У меня другой вопрос. Вы знаете того коновала, который руководит городским госпиталем… эээ

— Госпиталем Заниполо? Ну, конечно. У вас что-то случилось?

— Да, — знаком руки я остановила синьору Пальдини, попытавшуюся броситься на колени. — У моей домоправительницы очень плоха дочь. Послеродовые осложнения. Так называемый врач из госпиталя Заниполо отказал в госпитализации на прекрасном основании, что это, якобы, бесполезно.

— Нора, я немедленно отправлю к ней санитарный катер, говорите адрес! — голос Пьетро звучал и в самом деле встревожено.

— Да уж, пожалуйста. И предупредите их главврача, что, если женщине не помогут, я лично положу все свои силы на то, чтобы его выкинуть из профессии. Пусть улицы подметать идет!

Я отдала синьоре Пальдини коммуникатор, чтобы она продиктовала адрес, а сама села в кресло и сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Да тьма вас побери, даже для отказа от пластической операции нужны объективные показания! Нет, я лопну, но этот мерзавец, посмевший произнести слово «бесполезно», точно даже в морг санитаром не устроится. Я прослежу.

Домоправительница вернула мне коммуникатор и спросила, перебирая пальцами оборки фартука.

— Я… могу идти, синьора?

— Вы можете бежать! К дочери, синьора Пальдини, бегите к дочери, и не возвращайтесь, пока кризис не минует. Думаю, мы с Джузеппиной и девочками управимся как-нибудь…

Отправив экономку на гондоле, просто для скорости, я еще некоторое время пыхтела, словно перегретый чайник, пока меня не привел в относительное равновесие обед — ризотто с мидиями и телячьи рулетики с кремонской горчицей. На свое счастье, дотторе Травески, главный врач госпиталя Заниполо, позвонил мне именно в тот момент, когда я допила последний глоток кофе.

Представившись, он заговорил так быстро, да еще и перескакивая со всеобщего на латинский, что я не могла понять и половины сказанного. Наконец, у меня зазвенело в правом ухе. Я переложила коммуникатор к левому и сказала:

— Стоп, синьор Травески!

— Ээээ… дотторе Травески, простите, синьора, — посмел он меня поправить.

— Ну, если на то пошло, то будьте любезны обращаться ко мне профессор Хэмилтон-Дайер! Это понятно? — на том конце линии сопели и молчали. — Так вот, если вы хотите извиниться за вашего бывшего сотрудника, посмевшего употребить слово «бесполезно» в разговоре с матерью пациентки, даже им не виденной, то я готова выслушать оправдания. Если хотите рассказать мне о состоянии женщины, я могу вас послушать. Прочее меня не интересует.