Лицо под маской (СИ) - Дашевская Анна Викторовна "Martann"

— «Добродетели ума суть следующие: правая вера, знание, благоразумие, смирение, непрестанная в сердце память о Боге, память о смерти, чистые помыслы, удаленные от житейских и суетных вещей мира, как то: разнообразной пищи и пития, стяжаний, безполезных связей с людьми и подобнаго сему, чем оскверняется душа безмолвствующаго», — захлопнув том, он пояснил, — Это «Митерикон», послания аввы Исайи блаженной Федоре. Так вы хотите лишить послушницу всех этих чистых помыслов и возобновить ее «бесполезные связи с людьми»?

Глаза его теперь вовсе не улыбались, а были холодны и почти суровы. Столь же сухим и холодным тоном я процитировала в ответ:

— «Владыка всяческих, человеколюбивый Бог, всегда дает человеческому роду действительные средства к познанию будущего, и, желая, чтобы каждый преуспевал, восходя к совершенству, вразумляет нас мановениями Своей благости, постоянно привлекая к добру созданного по образу Его человека. Это из наставлений преподобного Ефрема Сирина». Вы хотите лишить молодую женщину этого вот привлечения к добру, спасения ближнего?

Гвискари расхохотался, вновь превращаясь в добродушного и веселого толстяка.

— Синьора профессор, я восхищен! — он позвонил в колокольчик, и на пороге немедленно появился сухопарый монах в серой рясе, подпоясанной веревкой. — Серджо, дорогой мой, свяжи меня с матерью Прокопией, и поскорее. Как зовут вашу протеже?

— Беатриче. Ее зовут Беатриче Каталани, — ответила я.

ЧАСТЬ 4. Moretta.

Самая загадочная, самая романтичная маска «SERVETTA MUTA» (немая служанка), но более привычное название — «МORETTA» (Моретта, смуглянка). А в народе её называли «ОТРАДА МУЖЕЙ», так как на месте рта у маски изнутри был небольшой шпенек, который приходилось зажимать зубами, чтобы маска держалась перед лицом, — по словам Казановы, такие маски делали женщин загадочными, а главное… молчаливыми.</emphasis>

Это был овал чёрного бархата. Название, скорее всего, происходит от «moro», чёрный цвет. Этот чёрный великолепно подчёркивал благородную бледность лица и красный венецианский цвет волос. Недаром эту маску так любили дамы высшего сословия. Маска новолуния, маска обманчивой женской покорности и затаенного мужского страха. Маска молчаливой менады из мягкой кожи или бархата. Маска Гекаты. Маска ночной стреги, которая вечную Диану-девственницу могла превратить в алчную черную Венеру. Таинственная незнакомка, скрывающая свои лицо и голос… Возможность общаться только жестами… Загадочность и обольщение… </emphasis>

В наши дни маску моретты делают только на заказ. В магазинчиках, торгующих масками «маску молчания» не сыскать. </emphasis>

Удивительно, насколько эффективно работают службы церкви Единого, когда хотят.

Закатные лучи еще не позолотили окна моей гостиной, когда в дверях появилась синьора Пальдини и сказала:

— Синьора, возле дверей лодка. И мне кажется, вам лучше спуститься.

Возле водного подъезда Ка’Виченте действительно покачивалась на волне лодка — длинная, цвета охры, с довольно большой кабиной. Окна кабины были закрыты занавесками того же золотистого цвета, а на носу трепетал фиолетовый флажок со знаком Единого: двумя рыбками, будто нарисованными детской рукой. Личный транспорт архиепископа, надо полагать.

Из лодки ловко выпрыгнул уже знакомый мне секретарь в серой рясе, открыл дверцу и помог перебраться через борт хрупкой фигурке, закутанной в коричневый плащ.

— Синьора Хемилтон-Дайер, — он слегка обозначил поклон. — Монсиньор просил передать вам всяческое благоволение.

— Благодарю вас, — я столь же церемонно склонила голову.

Мужчина вернулся на борт, и лодка мгновенно сорвалась с места, оставив за собой длинный пенный след. Я повернулась к девушке.

— Беатриче, я полагаю? — она кивнула, не поднимая глаз. — Пойдемте, что-то похолодало. В доме будет теплее. Синьора Пальдини, попросите, пожалуйста, Джузеппину сделать нам кофе… Или чаю? В общем, чего-нибудь горячего. И, по-моему, из кухни пахло булочками с кремом.

Домоправительница присела в реверансе и исчезла за дверью кухни, а я пошла к лестнице. Девушка не последовала за мной: она стояла посреди холла, на мраморном полу, выложенной в шахматном порядке темными и белыми клетками, и с восторгом осматривала сверкающие зеркала, золоченые подсвечники в рост человека, хрустальные подвески люстр. Я вспомнила, как сама приехала сюда в первый раз — месяц прошел, а кажется, я живу в этом доме всегда…

— Пойдемте, Беатриче, — я мягко взяла ее за руку. — Мне хотелось бы, чтобы вы посмотрели вашу комнату.

Девушка посмотрела на меня. Глаза у нее были серо-голубые, огромные на осунувшемся личике. Да что их там, вовсе не кормили, что ли?

— Вы здесь живете, синьора?

— Да.

— И зачем здесь я? — голос ее был твердым; кажется, у девочки есть характер. Это хорошо.

— Я все расскажу за чашкой кофе. Если вам что-то не понравится, вы всегда сможете вернуться в монастырь.

— Вот уж туда я точно не вернусь! — ее передернуло.

— И об этом тоже расскажете.

За кофе и булочками Беатриче слегка оттаяла, и я, наконец, решилась спросить:

— Ну, как, вы готовы поговорить?

— Да, синьора, — ответила она, опустив глаза и сложив руки на коленях.

— Для начала — меня зовут Нора Хемилтон-Дайер. Вы можете называть меня по имени, если хотите. Я медик, но вообще сейчас в длительном отпуске. Мне понадобилась ваша помощь, поэтому я и обратилась к монсиньору Гвискари с просьбой — доставить вас сюда из монастыря.

— Синьора… Нора… я ничего не понимаю в медицине! Как же я смогу помочь?

— Я все расскажу. А пока, Беатриче, расскажите мне, как вы попали в монастырь?

— Но дело в том, синьора, что я этого не помню! — девушка посмотрела на меня. Сейчас, когда гадкий коричневый плащ был оставлен в гардеробной, на ней было серо-голубое платье и белый платок послушницы монастыря. Среди ярких красок моей гостиной глаза ее тоже стали ярче и засияли голубым.

— Как это — не помните?

— Мой брат… У меня есть брат, Гвидо. Он учится у синьора Паски, мага.

— Почему не в Университете?

— Так получилось, — она снова опустила глаза. — Из Университета он ушел, его там… не понимали, не давали тренироваться. А он говорил, что для мага самое важное — тренировки. Поэтому он стал учиться у наставника, частным образом.

— Понятно. Так при чем тут ваш брат?

— Ну, я… — она опустила глаза и стала дергать за ниточку, торчащую из белоснежного манжета. Потом снова взглянула на меня, — У меня был возлюбленный, Карло. И однажды он… остался у меня. На ночь, понимаете? Брата не должно было быть в городе, но утром он вдруг ворвался в мою комнату и увидел… нас с Карло. Дальше я помню крики, Карло вскочил с постели, потянулся за одеждой. Тут Гвидо рассмеялся… и все, больше я не помню ничего. Я пришла в себя от пощечины матери Прокопии, уже в монастыре.

— Вот как… — Я покачала головой. — В следующий раз надо покрепче запирать двери, дорогая Беатриче!

— Какой следующий раз, синьора! Неужели вы думаете, настоятельница выпустит меня из-под своего надзора?

— Ну, вы же здесь, не так ли? И это значит, что ни мать Прокопия, ни прочие… гарпии из монастыря авеллинок больше над вами власти не имеют. У меня есть для вас новости и информация, — я прищелкнула языком. — В основном, новости неприятные. Готовы ли вы их выслушать, или хотите сперва отдохнуть?

— Знаете, если я должна узнать что-то скверное, так лучше поскорее.

— Понятно. Итак, Гвидо, по всей вероятности, усыпил вас и отвез в монастырь. Не знаю, хотел ли он вас забрать оттуда через какое-то время, или был настолько зол, чтобы оставить навсегда, это уже неважно. Мы не знали имени его учителя, поэтому никак не могли выяснить подробности произошедшего. Все, что нам известно — он умер, наслав на вашего Карло посмертное проклятие.