Огневица (СИ) - Шубникова Лариса

— Щур нас! Нелюшка, что стряслось? — Званка обняла подружку, все пыталась в глаза ей заглянуть, а та не давалась. — Уймись! Слово-то молви, плаксивая! Кто обидел?

— Тихоми-и-и-р…. — и снова в слезы: горькие, крупные.

— Да ну! Силой взял? — Званка брови изогнула печально. — Не реви! Мы его сим днем к ответу! Пущай в дом к себе берет! Вот ведь обсосок неумытый!

— Не-е-е-т…

— Что нет? Да сколь еще ты ему в рот-то глядеть будешь? Бегаешь за ним, как собачонка! Я такой визг подниму, что псом болезным приползет, виниться станет! Голодавых ославлю на всю Лугань! Это же надо, сироту ссильничал! — Званка ругалась, ярилась.

Голос ее метался по овину, где и нашла ее Нельга за работой.

— Не ссильничал…не успел, — всхлипнула горько и опять в слезы. — В дом к себе звал, вместе жить.

— Вона как… — Званка задумалась, а потом и потянула Нельгу в дальний угол, где лежали большущие связки с трёпаным льном. — Сядь, да обскажи все. Через крик твой дурной ничего не разумела.

Нельга утерла слезы рукавом рубахи и поведала Званке все, ничего не утаила, не приукрасила.

— И всего-то? Тю-ю-ю, дурка, — и хохочет, заливается. — Радуйся, что к Голодавым в дом не попала. Ить там бабы в год стареют, живут недолго. Пупки надрывают работой. Давно уж хотела тебя остеречь, да тебе любовь глаза-то застила. Ты меня за такие-то слова поди и удавила бы.

— Званочка, ведь люблю я его, люблю! А он меня так… И перестаркой, и бледной… — слезы сдержала, но голос все одно дрожал. — Не любил, и не любит.

— Вот смотрю я на тебя, и диву даюсь, — Званка откинулась на связку мягкую, руки за голову заложила. — Вроде не шальная ты, с разумом, а того не ведаешь, что парнячья любовь у нас промеж ног схоронена. Ты чего ждала-то, курёха?

— Как чего? — Нельга ресницами захлопала. — Отрады, заботы….

— Редкий мужик так-то голубит. А у Голодавых таких отродясь и не было. Род такой, Нелюшка. Парни рождаются пригожие, находят вот таких дурёх, как ты и в дом приводят. Те дурки все и отдают. Деньгу, любовь, молодость. А в ответ токмо работы прилетает поболе. Радуйся, что спихнула ты с себя такую-то долю. Тиша пригожий, кто б спорил, я и сама на него заглядывалась. Но свезло тебе, что не хитёр. Все выболтал, дубина. Ты слезы-то утри, да пойдем кваску хлебнем.

— Званочка, а что ж больно так? — Нельга вздохнула тяжело, плаксиво.

— Больно, это когда мордой об забор. А это не боль, Нелюшка, это дурость твоя. Уж сколь раз говорила тебе, живи и радуйся. Обидел тебя? Плюнь и иди искать иного счастья. Кому ты хорошо сделаешь, коли рыдать тут будешь? — Званка потянулась, выгнулась, и улыбнулась сладко. — Идем нето, квасу тяпнем. Третьим днем танок будет в роще-то. Поведет Цветава, не инако. Ее ж обряд скоро. А там еще у Зимки Суропиных. Эх, поскачу по рощице, пощупаю парней пригожих!

— Званка, вот как ты так живешь? Вовек тебя не пойму, — Нельга подруге вняла, рыдать перестала, и уж о квасе вкусном задумалась.

— Как живу? Всяко лучше, чем ты. Не влюбляюсь в дурачков-то, — засмеялась, поднялась и опять потянулась, напомнила Нельге кошку, что жила у ней в дому: мягкую, округлую, с бедовыми глазами. — Ты вот что, приходи ввечеру нарядов искать к танку. И по роще-то не мечись, пусть тебя споймает парень пригожий, поцелует крепко. А я уж, так и быть, поклонюсь Ладе светлой, чтобы попался не такой скорый, как Тишка твой.

И наново смеялась Званка, а за ней и Нельга. И вот пойди и пойми, с чего это радость явилась?

Квасу они все же выпили, а потом разошлись по домам.

День Нельги тянулся муторно, долго. Одолевали мысли о Тихомире, точили обидой сердечко, а более всего печалило то, что все еще думалось о красивом парне. А как инако? Любовь-то одним махом с сердца не сковырнешь, из мыслей не выкинешь. Живет там надежда последняя — а ну как вернется любый, повинится, и скажет, что милее и дороже тебя на свете этом нет?

Вечером, когда солнце заклонилось за Молог, Нельга умылась, повечеряла с Новицей и отправилась к Званке. Шла опичь крайних к Свирке домков, все смотрела на блескучую воду. Шла, шла, да и остановилась, поняв сей миг, как тяжко смотреть на красоту яви и нести в себе горе, злобу и любовь безответную. Упала на колени посреди малой березовой рощицы и зашлась слезами.

— Макошь, светлая, помоги. Избавь от маяты, дай вздохнуть. Вразуми, за что, за какие мои дела не любит меня явь, казнит тяжко? Лада, матушка, что ж такого сотворила я, чтобы любый мой от меня отворотился? Почто не одарила меня красой? Род, батюшка, зачем осиротил так рано? Зачем не уберег отца и мать? Куда голову склонить, кому плакаться на житье свое горькое? — заскулила жалко, тихо, будто щеня слепой и руками лицо закрыла. — Подайте знак, не оставьте в беде…

Договори, доплакать не успела, как услыхала вдалеке звонкий бабий голос:

— Некрас! Некраска, куда побёг? Батька не велел к Свирке ходить!

Нельга руки от лица отняла, носом шмыгнула, что девчонка плаксивая. Вспомнила о Некрасе Квите…

— Вот же еще прицепился! Да что ж за наказание? — поднялась, подол отряхнула и пошла потихоньку.

Дорогой все думала о купце молодом, о инбире, и расплате, что потребует за него Квит. Сама не заметила, как зарумянилась, как мысли тоску утратили и взволновали приятно. Припомнила Нельга, как целовал Некрас в новом-то срубе, как ласкал и как пожалел. А Тихомир, вишь, не сжалился… И если б не та палка, что попалась под руку, быть бы Нельге уж не девкой, а бабой бесчестной.

У подворья Красных увидала Нельга подругу свою. Вдовица стояла у заборца невысокого, о чем-то говорила с пригожим мужиком: в нем Нельга признала Осьму из Чихиных. Мужик что-то ласково шептал симпатичной Зване, а она улыбалась ему заманчиво, и по всему было видно, что разговор у них дюже занимательный. Большого-то ума не надо, что бы понять — о встрече уговариваются.

Званка кивнула, бровями шевельнула, мол, иди отсель, Осьма, потом договорим, да и двинулась к домку. А шла-то как! Тело упругое, налитое несла ровно, будто и не шла вовсе, а плыла. Нельга залюбовалась, и позавидовала впервой подруге-то. Живет так, как хочется, ни на кого не оглядывается, только себе радости ищет.

С того Нельга рассердилась на себя и свою вечную плаксивость, да и решила хоть раз в жизни ни о чем не думать, а просто порадовать себя. Снова в мысли вскочил Некрас, а вслед за тем и подумалось:

— Поцелую его, вот возьму и поцелую так, что искры из глаз посыпят! Лада, матушка, об одном прошу, сделай так, чтоб Тихомир все увидел, да и понял, что не сильно-то я по нему убиваюсь. Я — Лутак! И гордость свою ронять не стану ни перед кем!

И порешила для себя искать радости малой, вот прямо как Званка. Уже ровным шагом прошла до крыльца Красных, умылась водой из кадушки и в дом. А там смех, веселье!

Красные — род отрадный, не злобливый: девки крепкие, задорные. И набилось их в малую гридницу Званкину, как горошин в стручок. Нельга, увидев такую-то ватагу, заулыбалась, а уж потом и вовсе развеселилась. Наряды выбирали с шутками-прибаутками. И то верно! Чего горевать?

Следующим днем Богша повез Нельгу на заимку, а там за делами, заботами и не осталось времени, чтобы о печальном думать. Пахать в скором времени — тут не до грусти и слёз. Не будет нови* — не будет яви.

Третьим днем вернулись в Лугань на краткий роздых перед страдой. Обряд вершить, веселиться крайний раз перед тяжкой работой.

Званка по уговору прибежала в Нельгин дом — нарядная, счастливая — схватила подругу за руку и повела в светлую рощицу на берегу отрадной, светлой Свирки, где уж собрались луганские. Ждали танка, веселья и жарких поцелуев, что случались вот в такие вот праздники, светлые ночи.

В толпе нарядных парней и девчаток увидела Нельга Тихомира. Сердечко забилось быстро, но не с радости, с обиды. Девушка все смотрела на красивого парня, все ждала от него взгляда, а тот снуло смотрел себе под ноги, головы не поднимал. Вся Нельгина радость сгинула, растаяла, словно снег по весне и оставила по себе горький вкус неспелой рябины.