Пенталогия «Хвак» - Санчес О. "О'Санчес"

— Ну… ладно. — Ужин закончился, теперь можно было бы и поспать, спиною поближе к теплому костерку, но неудобно огорчать отказом хорошего человека. — Я не против. А чего в ней такого, что вы захотели… ну… эту…

— Ауру.

— …ауру посмотреть?

— Объясняю. В прежней жизни я был сударем, как ты правильно заметил, и военным человеком. Воевать — это была моя главная привязанность в жизни и, одновременно, ремесло, с помощью которого я зарабатывал на кусок хлеба. Однако, я не чурался и точных наук, и чем далее, тем сильнее увлекался поисками нового знания, читал свитки, проводил опыты, придумывал заклинания… Считается, что я довольно неплохой колдун, впрочем, как и воин. И в качестве колдуна я всегда был способен наводить морок, угадывать погоду, сплетать мощные и красивые заклятья. Одно из этих заклятий — я его сам придумал и назвал «Дом-кольцо» — предназначено защищать в походе мое уединение, мою безопасность. Всяк, от животного до демона, пытающийся проникнуть внутрь этого кольца — имеется в виду, когда заклинания уже наложены и вступили в силу — почувствует некие неудобства, а буде упорствовать в своих намерениях, то и нешуточную боль, и ужас, и иные, весьма неприятные ощущения. Вот ты — что почувствовал, когда к моей стоянке подходил?

— Это… думаю: сейчас как швырнут ножом! Ну, я и запел, чтобы видели, что я не враг и не подкрадываюсь.

Снег внимательно смотрел на Хвака, явно ожидая продолжения скупому рассказу, и Хвак растерялся, не в силах вспомнить что-то еще такое важное…

— Ну… голод еще почувствовал. Но я давно есть хотел.

— М-да. Исчерпывающе. Сахиры ни за что не проникли бы за препоны моего заклятья, когда бы ты, спеша на запах похлебки, не разрушил его своим толстым брюхом. Но ты, во прах обратив искусно и тщательно составленное заклинание, сам этого даже и не заметил! Обуревавшее тебя желание пожрать — не в счет, оно, по-моему, тебе присуще как сопение и неотъемлемо от твоего бытия.

— Нет, я сыт. Ну… можно было бы, конечно, еще хвостик…

— Хвостик — утром, на завтрак. Итак… Отсядь на полтора шага во тьму, дабы я мог вклиниться между костром и тобою, дабы свет огня не мешал мне осматривать… во-от, хорошо… а я… У-у-ух! Ц-ц-ц…

— Что… что такое???

— Ничего страшного, сиди смирно. Поменьше ворочайся, не то черту заденешь — опять нам все порушишь, на ночь глядя… Просто я был неосторожен и слегка ушибся своею аурой об твою, вот и охнул. О, и еще одно, да премилое! На тебе висит, друг мой многомясый, два мощнейших проклятья — и оба «смертные»!

— К-как… за что!? — Хвак, памятуя о том, что надобно сидеть смирно, завозился на месте, притянув ноги поближе к туловищу, попытался рассмотреть — что там такое ужасное на нем висит…

— Не косись, не увидишь. Висит — это такое образное выражение. На деле же — тот, кто крепко возненавидел тебя в свой смертный час, соткал проклятие — и теперь оно вплетено в твою ауру, слилось с нею.

— Ого! Ой… А за что меня так?

— Ты меня спрашиваешь???

— Да, — ответил Хвак, простодушно надеясь, что пожилой и премудрый человек сейчас все ему объяснит и от всего избавит… То есть — от всего плохого избавит.

— Гм… Подозреваю, что именно ты стал причиною этого самого смертного часа для каждого из тех двоих, а уж они тебе отдарились, в меру их ненависти и сил. Кстати сказать, ученые давно подметили, что даже у малых сих, у простецов, испитых беспорядочной жизнью и грехами, предсмертные заклятья удаются чаще обычных и получаются весьма и весьма сильными. Любопытное наблюдение, не правда ли?

— Д-да… н-не знаю…

— Вот это вот — уж не пойму, первое оно или второе — совершенно очевидно принадлежит пожилому человеку… я бы предположил, что женщине…

— Какой еще женщ… А!.. Небось, Хавроша! Так там я не виноват! Ведь как дело было: она сама первая меня подкараулила…

— Потом расскажешь, потом, не отвлекай… Поразительно! Так ты ничего не чувствуешь от этих заклятий-проклятий? Когда ходишь, сидишь, ешь, пьешь? Особенно когда спишь — кошмары не мучают?

— У-у!.. — Хвак виновато пожал плечами. — Ничего не чувствую. Пить иногда хочу. И есть.

— У тебя претолстая кожа! Это тоже образное выражение, не принимай его прямо… Подобную телесную и аурную мощь я, пожалуй, никогда в своем долгом и богатом опыте… Был у меня один друг среди смертных, который, сам не обладая колдовством, также мог проходить невредим сквозь чужую магию, как тургун сквозь паутину… маркиз один… Впрочем, в таких делах все изначально непредсказуемы — судари и рабы…

— А я свободный человек! Я не раб!

— Да знаю, знаю… Все, я закончил, отдыхай. Посмотрел я на твою ауру, так и сяк ее повыстукивал… Не возражаешь отварчику на ночь попить? Тем временем, про эти заклятья объясню, сам тебя послушаю с превеликим любопытством. Попьем?

— Неплохо бы.

Снег заварил в котелке пучок сухих трав, из дорожных припасов, себе достал небольшой роговой кубок, а для Хвака нашел тут же в траве и ловко свернул вместо кубка нечто вроде воронки из пожухлого листа рогари.

— Старайся пить из одного положения: куда первый раз губами приник — оттуда и подглатывай, а то я заклятье непрочное наложил, расползется твой кубок и кипятком тебе прямо на портки… Если же заклятье усилить — вкус извратится, пить невозможно будет. Как ты так путешествуешь — без плошки, без кружки? Словно голытьба какая!.. Уважать же себя надо.

— Да… Я это… куплю… потом…

— Угу, всегда потом… Так ты что-то начал рассказывать про какую-то Хаврошу? И вообще — мне было бы весьма поучительно тебя послушать: кто ты, что ты, откуда такой взялся?..

Первый раз в жизни Хваку встретился собеседник, готовый слушать то, что говорит Хвак, да еще и без хитростей, без коварства… И Хвак разговорился. Все, что было у него на душе — все без утайки выложил! Поначалу, с первых-то слов, он как бы надеялся, что почтенный и многомудрый Снег, выслушав его, немедленно все разъяснит и от всех досад избавит, а потом увлекся и уже без задних мыслей рассказывал… И никогда раньше, за всю его короткую жизнь, не было у Хвака более внимательного и чуткого слушателя… Трижды старец Снег настораживался и заставлял Хвака вспоминать еще и еще: что он знает о родителях, почему он так внезапно бросил земледелие и что за зернышко такое летучее он увидел?..

— И еще раз: насколько силен был сей укус? Повыше палец… поверни его чуть-чуть…

— Такой, что аж себя не помнил! В глазах темно, стою, весь дрожу! Во как было!

— А потом?

— Я же говорил — все прошло само собой. А что это было?

— Н-не знаю. Если и остался магический след — не по моему чутью поднять его. Боги в свои игры играются, не иначе. Весьма и весьма любопытно, я бы сказал — настораживающе. Но я лично — не читал о таком, не слышал, и сам не встречал. Ладно, благодарю за терпение и усердие, теперь ты можешь задавать мне вопросы. Я разрешаю, я отвечу, и постараюсь сделать это примерно с той же степенью искренности, ну разве что покороче. Итак, спрашивай.

Хвак возликовал в душе от этого разрешения, однако постарался это скрыть, ибо уже усвоил, общаясь с премудрым спутником своим: мужчина должен быть сдержан в словах и в чувствах. «Сначала бой — потом переживания!» Это изречение святого старца настолько пришлось Хваку по душе, что он, трижды повторил его про себя, пока не убедился, что запомнил точно и накрепко. Главное не растеряться и вызнать что-нибудь этакое, по-настоящему важное.

— А почему на этой… на дуэли и на охоте можно?

— Что — можно? — не понял вопроса Снег.

— Ну… губить для забавы живые существа? Давеча вы сказали?

— Я сказал??? — Снег вытаращил глаза, открыл было пошире рот, дабы разразиться гневной… но прихлопнул его и замолчал, вспоминая.

— Д-да, действительно я так сказал… Как думал, так и сказал. Но почему, собственно говоря, я так… Хм… Можешь подождать немножко, любезный Хвак? Я соображу ответ…

Хвак с готовностью кивнул, а сам стал пристраиваться поудобнее, чтобы и второй бок под тепло подставить, и, при этом, собеседника не обидеть своею возней во время такой важной беседы.