Рыцарь умер дважды - Звонцова Екатерина

Юноша не перебивает. Едва вождь замолкает, он торопливо кивает, после чего тоже отрывается от земли. Мэчитехьо слабо усмехается, уступая дорогу.

— Что, наперегонки? Может, наконец победишь?

Две фигуры стремительно улетают. В тишине остаемся лишь мы и распростертый среди осоки мертвец.

— Нет… нет! — как одержимая повторяет Кьори.

Забыв осторожность, она вылезает на поляну. Цьяши тянет ее за юбку назад и отрывает клок подола, состоящего из сшитых листочков. Жрица не замечает этого. С трудом распрямившись, она начинает причитать:

— Он ищет Саркофаг! Собирается лишить нас надежды! Если Эйриш попадет к нему в плен, если он вытащит его тело, если… если надругается над ним?..

— Так! — обрывает Цьяши. Мы с ней тоже, переступая через змей, покидаем убежище. Гибкая Лоза подходит к подруге и снова хватает за юбку. — Так! Для начала не ищет, а искал! И если тут он ничего не нашел, то не вернется.

— Это место осквернено! — Кьори кивает на труп. — Он оставил здесь…

— Ах да! — Гибкая Лоза выпускает клинки, которые все это время волокла за собой, и они падают в мох. — Славные… какое там слово ты подцепила от Жанны… жанталманы… оставили подарок. Надо поскорее его забрать, пока не проснулись змеи!

И Цьяши деловито отправляется обирать труп. По пути она пихает меня локтем чуть выше колена, буркнув: «Утешь ее, неженка». Вздохнув, я подступаю к Кьори.

Чуткое Сердце потерянно стоит посреди поляны и озирается, что-то бормоча, возможно, молитву. Не высохли дорожки ее горьких слез. Я снова испытываю жалость, вдруг осознав: обычно эту девушку — бесценную жрицу — защищают в путешествиях либо воины… либо моя Джейн. Наверное, Кьори так же напугана, как была я, едва попав в Агир-Шуакк. Еще недавно… почему кажется, что немыслимо давно? И почему весь мой страх сжался до комочка и даже почти не мешает дышать? Впрочем, наверное, обычное дело. От доктора Адамса я не раз слышала фразу: «Человек ко всему привыкает». Значит, если страх срастается с тобой и становится твоим вечным спутником, рано или поздно ты просто перестаешь его замечать.

— Цьяши права. — Произносить это так же странно, как не дрожать от ужаса, и я неловко улыбаюсь. — Все, кто бывал на войне, говорят: нет места надежнее того, где враг только что искал. Мэ… — прикидываю «расстояние стрелы» и на всякий случай поправляюсь, — вождь не нашел светоча. А возможно…

— А возможно, он ищет вовсе не меня, моя глупенькая жрица, ведь древних саркофагов были десятки. Утри слезы. О Звезды, как тут стало грязно…

Страх возвращается, ведь с нами говорит земля. Пока я, переведя взор вниз, осмысливаю, что происходит, Кьори оживает: упав на колени, почти прижимается ко мху губами.

— Эйриш! — лихорадочно шепчет она. — Эйриш, ты здесь? Почему я не слышала зов?..

Земля смеется: мох нежно дрожит. По нему бежит волна.

— Зачем мне звать тебя? Ты и так здесь.

…Вскоре каменная обезьяна вновь встает из земли. Она взмывает и замирает — величественная, темная, древняя. На этот раз ее веки подняты; в глазницах горит зеленое небо. Я теряюсь там. Я стараюсь глядеть куда угодно, но не в эту мерцающую звездами глубину.

— Здравствуй, жрица. — Губы не шевелятся, но голос — мелодичный, мощный и молодой, — слышен отчетливо. — Здравствуй, маленькая воровка Цьяши, стоящая ко мне задом. И… — чудится, будто я улавливаю, как там, в могиле, мертвец поворачивает голову. — Эмма. Здравствуй. Ты оказалась храбрее, чем мог ждать я… и тем более она, ведь она так тебя берегла.

В тишине Кьори бормочет ответное приветствие и потупляет взор, видимо, опасаясь вмешиваться. Цьяши продолжает сосредоточенно обирать экилана; ее запасы уже пополнились ножом, перышками, парой колец и очередным самострелом.

— Здравствуйте, мистер, — наконец, сглотнув, отзываюсь я. — Я не была храброй, и не пыталась. Единственное, зачем я здесь, — сказать, что моя сестра умерла. Впрочем, наверное, вы…

— Знаю, — отзывается светоч. — Знаю, и это страшная смерть.

— Может… — само слетает с губ, — вы знаете, кто это сделал? Это мучает меня. Мучает сильнее всех секретов.

Кьори вздрагивает, прижимает руки к груди. Меня саму колотит при мысли, что я что-то услышу, что имя станет отныне частью меня и боли, с которой мне придется существовать дальше. Но мертвец в каменном Саркофаге после недолгого молчания произносит:

— Мне нечего тебе сказать, Эмма. Пока. Мне жаль.

И я испытываю гадкое облегчение, я торопливо киваю. Жанна. Чужая незнакомая Жанна. Джейн. Моя милая Джейн. Вокруг слишком много ужасов, с меня пока достаточно, я… не готова. Прости меня. Прости.

— Светоч, — зовет Кьори. — Надо укрыть тебя, унести Саркофаг. Ведь Мэч… этот…

— Он не вернется, — нетерпеливо обрывают ее почти моими словами. — Не тревожься. А если вернется, у меня хватит сил за себя постоять. Но не скажу, что твоя забота мне не отрадна…

— Я всегда буду заботиться о тебе!

И снова по мху пробегает волна незримого смеха. Кьори опускает взор; у меня возникает вдруг невероятное подозрение, заставляющее одновременно улыбнуться и содрогнуться от жалости. Чуткое Сердце протягивает руку. Пальцы ложатся поверх запястья Белой Обезьяны.

— Прошу, дай нам совет. За ним мы пришли.

— Я слушаю, жрица.

— У меня получится сказать короче, уж прости, светоч! — Рядом появляется нагруженная Цьяши и кланяется, попутно скидывая ношу в траву. Кьори открывает рот, но не успевает вмешаться. — Поведай нам, куда девать белолицую дуреху и как жить дальше, не вышивая на одежде лика другой дурехи, покойной? В нее верят не меньше, чем в тебя, куда без нее?

— Цьяши!

Окрик Кьори тонет в вернувшейся тишине. По ту сторону Саркофага молчат, звезды в глазницах колко мерцают. Змеиная жрица с возмущением поворачивает к подруге голову. «Ты его разозлила!» — говорит взгляд, но Гибкая Лоза непринужденно дергает плечом и возражает вслух: «Он просто размышляет». На удивление, права именно она.

— Легенда о Жанне не окончена. — Голос мрачнее, чем раньше, но тверд. — Как и война. Но каждый должен быть на своем месте, и лучше сейчас оставить все как есть.

— Как есть?.. — переспрашивает Кьори.

Я думаю о других словах: «Легенда о Жанне не окончена»; они колют сердце. Зачем так жестоко? Легенда кончилась, когда первая горсть земли упала на заколоченный гроб моей Джейн. А может, и раньше, когда прозвучали последние слова ее исповеди.

— Горе всегда острее после бурной радости, — продолжает светоч. — А народ радуется, ведь… живая сестра заменила ненадолго мертвую, верно?

— Заменила, — сдавленно откликаюсь я. — Я не хотела! Я совсем не воин, не…

— Заменила. — Светочу неинтересны мои слова, вероятно, для него очевидные. — Но никогда не станет ею. Место Эммы дома, и лучше ей незамедлительно туда вернуться. Ей уже пришлось плодить ложь, считайте, что этой ложью она милостиво дала вам отсрочку. Исчезающий Рыцарь ушла… вера в нее осталась.

— Но вера иссякнет! — в ответе Кьори звенит отчаяние. — Это случится! Случится, если Жанна больше не будет являться, сражаться и…

— Все решат Звезды, Кьори. Только Звезды. Они определяют цену и исход каждого нашего поступка, они все видят и знают, тебе известно это. Все потерянные нити однажды сплетутся. Для кого-то в колыбель, для кого-то в подвенечный наряд… а для кого-то в удавку.

Жрица вздрагивает, даже охает. Цьяши наоборот оживленно потирает ладони; довольная улыбка расцветает на полных губах, когда она предполагает:

— Может, к тому времени прославлюсь я? Стану новым героем?

Бахвальство заставляет мох снова колыхаться от смеха. Качается даже трава.

— Почему бы нет? Ты славная. И будешь вдвойне славной, если оттащишь подальше труп. Знаешь ли, люблю чистоту…

Определенно, мне нравится этот незнакомец, и даже не тем, что отпускает меня домой. Никогда не полагала, что буду питать безотчетную симпатию к покойнику, тем более говорящему, но это так.