Ведущая на свет (СИ) - Волховец Вера

В грудь меня что-то толкает.

— Можешь смотреть, — даже тон этого великодушного разрешения меняется. Он не похож на обычное звучание голоса Генри в его человеческой форме. Он более густой, более раскатистый, более потусторонний наконец. Неужели…

О нет, я не ошиблась — когда я открываю глаза — я вижу Генри в его боевой форме исчадия ада, хищной огромной твари с широкой спиной и длинным хвостом, заканчивающимся острым шипом.

Вот только я почему-то смотрю на него, клыкастого, хищного, опасного в каждом дюйме демонического тела, и не боюсь. Дурында?

— Забирайся, птичка, — демон чуть наклоняется ко мне, явно подставляя мне свой загривок, — я тебя прокачу.

Слышал бы это мистер Пейтон…

12. Незваный спаситель

Ценный опыт джигитовки на исчадии ада настолько дорог, что я бы предпочла им поделиться с кем-нибудь другим. А лучше — отдать целиком. Все самое лучшее, да, я совсем не жадная!

Нет, дело не в том, что удерживаться на спине огромного демона сложно, хотя мне приходится настолько сильно стискивать его бока коленями, что под этими самыми коленями начинают болеть мышцы.

Боже, как быстро он передвигается… По-моему, я с такой скоростью не летаю, с какой он бегает…

У меня в глазах смазываются огни фонарей и гоняющих по Лондону машин.

И хочется только зажмуриться, и прижаться крепче лбом к широкой шее, которую обвивают мои руки.

И тоненько повыть.

Он издевается. Он точно издевается…

— Генри-и-и… — все-таки прорывается из меня на высокой ноте.

— Боишься, птичка?

— Можно помедленней?

— Кто я такой, чтобы отказывать красивой девушке?

Я знаю его совсем чуть-чуть, а сейчас мне почему-то хочется закатить глаза, потому что, ну… Генри такой Генри. Как в самый первый день нашего знакомства, когда еще на кресте он отчаянно со мной флиртовал. И не будь для него это настолько спортивным развлечением — я бы, наверное, влипла. Поддалась бы этому его запредельному обаянию.

Он замедляется. Ненамного, но теперь я успеваю разглядеть — мимо чего проношусь в скором темпе.

Лондон. Ночной Лондон. Яркий, цветастый, расписанный огнями иллюминации. Мой город, такой родной — что душа выворачивается наизнанку. Я могла еще жить тут. Могла бы. Могла бы крестить ребенка Тани, слушать рассказы Ханны о её первых свиданиях, радовать отца очередным табелем из универа. Работать дизайнером, как и мечтала…

Но как много изменил в моей жизни один только вечер два года назад. Одна совершенно дебильная вечеринка и один пьяный идиот.

И ничего не стало — ни будущего, ни универа, ни подруг, и только седые папины пряди, которых становилось все больше от свидания к свиданию.

И Ханни… Ханни взрослела. Там. Без меня. И не писала писем. Стыдилась сестры-уголовницы, наверное… Я только сильней тосковала от этого. Надеялась, что смогу поговорить с ней потом, после освобождения, но…

Вышло иначе. Наверное, можно было сказать, что “так решила судьба”, но нет. Судьба была ни при чем.

— Птичка, не зевай, — все с теми же бархатисто-рычащими интонациями бросает мне Генри, и я чуть моргаю, отстраняясь от тоски.

Тауэр-бридж… Он вынес меня прямо к сияющим башням Тауэр-бридж. Между прочим — моему любимому месту в Лондоне.

Говорят, не все жители города в курсе, какие в его городе есть достопримечательности, но невозможно быть британцем и при этом не любить королеву и Тауэр-Бридж. Есть и другие достопримечательности, но этот мост — самое яркое произведение архитектурного искусства, на мой вкус.

— Держись крепче, — советует Генри, а затем мощные лапы толкаются вверх от земли. Очень вовремя предупредил, ничего не скажешь!

Что делаю я?

Первое — напуганно взвизгиваю.

Второе — стискиваю шею этого придурка еще крепче.

Третье — пытаюсь не поминать все три тысячи чертей поименно.

Демон запрыгивает на боковую стяжку моста и карабкается по ней вверх, к Северной башне. Черт, какая же тут высота… И какое у него чувство равновесия — будто не по выгнутой стальной полосе лезет, а по прямой асфальтовой дорожке. Под горку.

— Генри-и-и!!! — я это почти вою. Нет, если свалюсь — крылья я материализовать успею. Наверное. Не уверена…

— Не бойся, птичка — уроню тебя, поймаю тоже сам, — откликается Генри и продолжает лезть наверх, — может, упадешь, а? Хочу побыть спасителем прекрасных дев.

— Ты повторяешься, — сдавленно сиплю я, собирая все свои силы для этой подначки, — ты уже подъезжал со стороны моей якобы существующей привлекательности.

— Якобы? — Генри хмыкает. — А у тебя, что, есть сомнения в её существовании?

— Ну, как тебе сказать, если подходить с точки зрения, что нет некрасивых женщин, но есть мало выпивки — то нет, нет сомнений, конечно, — я смотрю вниз и понимаю, что вот ни черта не изменилось, я по-прежнему смертельно боюсь высоты, это смягчается только в Лимбе. А в Лондоне этот страх по-прежнему силен.

— Смешная ты, птичка, — фыркает Генри, а затем без предупреждения прыгает снова. Его прыжки похожи на кратковременные сеансы полета.

Подробностей, почему именно я смешная, он не выдает, но приземляется на одном из балкончиков башни, смотрящих на восточную сторону.

— Приехали.

Мне приходится сползать с теплой спины демона. Да, именно, что приходится! Вообще-то на высоте башни неожиданно прохладно. Ветер. Ночь. Короче, ни черта уютного.

На мои плечи опускается куртка. Черная кожанка, та самая, что была на плечах Генри. Оказывается, он уже вновь вернулся к человеческому облику, и уже даже сбросил куртку.

— Ну, не надо, — начинаю слабо протестовать я, — ты же тоже мерзнешь.

Без лишних слов Генри берет мою ладонь и прижимает к своей груди. От него дышит жаром. И это настолько странный момент, что я даже замираю, глядя в его глаза.

— У демонов иная температура тела, птаха, — мне кажется, или голос Генри звучит сипловато? Будто у него и у самого перехватило дыхание.

Мне кажется, или он сменил тактику в этот раз? Теперь мы берем не нахрапом, а вот так — якобы случайными прикосновениями и многозначительным молчанием?

А ведь это работает…

Пальцы колет. Под пальцами — его кожа под тонкой трикотажной тканью, и сердце — так и толкается в ладонь.

— Мы здесь посидим? — чтобы сгладить неловкость, я все-таки отстраняюсь и оборачиваюсь к раскидывающейся перед нами Темзе. Опускаю руки на перила, вдыхаю ночной воздух.

Есть все-таки плюсы в невидимости для смертных. Сейчас нас отсюда никто не прогонит.

Здесь пахнет рекой и ветром, и Лондон видится таким… Вкрадчивым. Будто свернувшаяся змея, глядящая на тебя из корзинки.

— Тебе не нравится вид? — ладони Генри касаются моих плеч, сначала — для того чтобы глубже укутать меня в его куртку, затем — чтобы просто обвить меня с цепкостью спрута.

И мне тут же становится неловко.

— Генри…

— Тише, птаха, — чуть насмешливо шепчет мне демон, а затем давит на мои плечи, заставляя сесть, — я тебя не съем.

— Уверен, что не хочешь? — я оборачиваюсь к нему и замираю. Он снова ловит меня в ловушку своих янтарных глаз.

— Хм, — Генри хмурится, будто задумываясь на миг, а потом его теплые пальцы пробегаются по моей скуле, — даже не знаю. Я не ем, что попало, птичка. Ты хороша на вкус?

— Не могу сказать, — его пальцы замирают у моих губ, и я ощущаю, как у меня немеет язык.

— Позволишь мне попробовать? — Генри склоняется ближе ко мне, и расстояние между нашими лицами становится совершенно мизерным.

Я не должна, но… Магия ночи, магия высоты, магия уединения делает свое дело… Завтра я подумаю об этом, сегодня же…

— Позволю, — шепчу я и, прикрыв глаза, тянусь к его губам.

Поцелуи Генри нельзя назвать робкими или несмелыми, но можно… Вкрадчивыми. Он не торопится, не наглеет, он точно понимает, что он делает. Будто с каждым новым поцелуем он прорывается дальше на один шаг за линию моего фронта.

— Медовая моя, птичка, — мурлычет это чудовище, выдавая мне паузу, чтобы я глотнула холодного воздуха, чтобы чуть остудить кипящий рассудок. Кожа на моих щеках сейчас годится, чтобы пожарить на ней пару оладушек.