Кристальный пик - Гор Анастасия

— Я хочу увидеть твой истинный лик, — ответила я, решив начать с малого. — Покажи мне.

Красный туман поджал губы. Лицо его, точь-в-точь как у Соляриса, застыло, и он угнулся куда-то вниз, будто мои слова задели или расстроили его.

— У меня нет своего лика, — ответил Красный туман приглушенно. — Совсем-совсем нет.

Я кашлянула, повела плечом и встряхнулась, отгоняя странные чувства, что он во мне вызывал. То была жалость? Или всего лишь раздражение от этой его детской непосредственности, которая, тем не менее, совершенно не мешала ему убивать?

— Мне все равно. Я не стану говорить с тобой, не стану смотреть на тебя и не стану слушать, пока ты не перестанешь выглядеть, как Солярис! Прими другое обличье; такое, которого нет ни у кого из ныне живущих. Прими тот вид, которым хочешь обладать ты сам, по собственной воле. Создай его и носи всегда, один и тот же. Или… Или я уйду и больше никогда не появлюсь.

Точно так же, как мне прежде не приходилось сталкиваться с угодливостью врага, мне не приходилось и шантажировать его. Вторгаться в чужую обитель подобно воришке и угрожать тем, что я ничего не стану воровать — вот на что это было похоже. Так нелепо, что я едва не засмеялась, но Красный туман воспринял мои слова всерьез. Посмотрел на меня с таким исступленным видом, будто я приставила нож к его груди, и отвернулся, чтобы, повернувшись обратно, выглядеть совсем иначе.

Это заняло у него столько же времени, сколько у меня, пожалуй, занимает заплетание кос. Я несколько минут переступала с ноги на ногу в замешательстве, пока не поняла: должно быть, он еще никогда не принимал самостоятельных решений, оттого и мнется так долго. Раздумывает. Создает. То, что всегда отбирало чужое, попросту этого не умело. Потому училось на ходу.

— Так? — спросил он уже другим, более мягким и высоким голосом, подняв на меня алые глаза, которые не мог изменить, как и собственную суть. — Теперь я тебе нравлюсь?

У меня свело скулы от застрявшего в горле «нет». Может, Красный туман уже и не был Солярисом, но все еще непростительно походил на него: те же плавные черты лица, но ястребиные скулы и подбородок; тонкие губы, длинные брови с загибом на внутреннем уголке и бледная кожа. Только челюсть стала немного мужественнее — как у Вельгара, а форма глаз превратилась в миндаль. Волосы тоже отросли почти до поясницы, и теперь напоминали свежую кровь — красные, как одна из моих кос. Он и себе такую заплел под левым ухом, а, когда я заметила это, заулыбался с непонятной мне дурацкой гордостью, указывая на меня пальцем.

— Как мне называть тебя? — спросила я, сочтя, что вполне могу стерпеть и такой его вид. В конце концов, мне хотелось верить, что мы встречаемся в первый и последний раз. — У тебя есть имя?

— Имя… — Красный туман снова задумался, но в этот раз лишь на секунду. Лицо его просияло, выдавая неуемную радость, когда он громко воскликнул: — Меня зовут Селенит! Или Селен. Называй, как тебе хочется, Рубин. — Он заломил руки за спину, раскачивался на пятках. — Рубин и Селенит. Руби и Селен. Красиво же звучит. Тебе нравится? Нравится?

«Тебе нравится?»

Красный туман — Селен — повторял это снова и снова, и темнота разносила его вопрос по залу оглушительным эхом. Селенит — те самые пуговицы на рукавах моего платья, о которых он спросил меня, когда мы танцевали под звездным небом в летний Эсбат. Даже здесь, в своем собственном имени, он жаждал быть связанным со мною. Меня затошнило.

Глупый.

Селенит был глупым. Его интонация, манера говорить, размышлять и даже двигаться, неугомонно покачиваясь туда-сюда на одном месте, казалась мне детской — и она действительно была детской. Он не притворялся, а правда не понимал, сколь сильно я ненавижу его, сколь огромное отвращение питаю. Ребенок в теле взрослого мужчины, даже выше, чем Солярис, крепкий в плечах и торсе, но совершенно безмозглый. Сколько Селен жил на этом свете, не считая тех времен, когда не имел ни плоти, ни сознания? С тех пор, как я умерла и вернулась? Полгода? Меньше?

Он резко шагнул ко мне, а я шагнула назад, возвращая прежнюю дистанцию между нами. Улыбка его, лучезарная, но острая, как зубцы костяного гребня, — зубы Селен сохранил себе драконьи, а не человеческие, — пугала едва ли не больше, чем все его прошлые деяния.

Но я была здесь не для того, чтобы бояться, и не для того, чтобы и дальше терять время, отведенное мне Хагалаз. Я была здесь, чтобы получить ответы.

— Чего ты хочешь? — спросила я прямо, глядя Селену в глаза. — Зачем губишь землю и труды крестьян? Зачем преследуешь меня? Зачем явился на летний Эсбат?

— Хотел тебя увидеть, — ответил он так, будто это было очевидно, и развел руками. — А вот губить я ничего не хотел. Оно само. Тебя это расстроило? Обычно земля снова возрождается после того, как я ухожу, но, видимо, не в этот раз…

— Не в этот раз, — подтвердила я серьезно, не скрывая пренебрежения в голосе, дабы Селен в конце концов заметил мое отношение и перестал так лебезить передо мной, позволив возненавидеть его с легким сердцем.

— Ох, прости. Кажется, я знаю, почему так. Не стоило мне есть кроличью девочку.

Горло предательски сжало, и мне пришлось немного помолчать, чтобы проглотить тот ком, который мешал словам вырваться наружу.

— Зачем ты ее съел? — прошептала я в конце концов, и во рту растекся кислый, как уксус, привкус тлена. Хагалаз была права — Кроличья Невеста умерла. Богиню детства, плодородия и добродетели беспощадно убили.

И все, что сделал ее убийца, заговорив о причинах этого мерзкого поступка — это пожал плечами и виновато улыбнулся.

— Я был голоден.

— И это все?

— Ну… Еще она просила, чтобы я ушел. А я не собирался уходить.

— Я тоже прошу тебя уйти, — выпалила я, и в висках бешено застучала кровь. Вдруг получится в кои-то века обойтись без жертв и закончить очередную битву, даже не начиная ее? Простым разговором, признанием… Возможно ли это? Возможно ли убедить, всего лишь объяснив? — Из-за тебя болезнь расползается по Кругу. Сначала ты похищал живых людей, а теперь плоды их, угрожая заморить голодом весь континент. Если ты можешь уйти и остановить это — уйди, прошу. У тебя есть половина моей души. Считай, я дарю ее тебе. Живи, как желаешь жить, но вдали отсюда. За морями полно диких просторов…

— Нет.

Какое бы имя Красный туман себе не выбрал, он по-прежнему был всего лишь проклятием — бесчувственным и эгоистичным. Волосы его, алые, всколыхнулись и укрыли плечи, будто бы кровь потекла вниз. Прекрасное юношеское лицо, которое он сотворил себе, сделалось пустым и непропорциональным, как у деревенского пугала, набитого соломой. Глаза его тоже остекленели. Смотреть в них, не давая слабину, было сродни смотреть в разинутую волчью пасть.

— Нет, я отказываюсь уходить, — сказал Селен снова. — Я хочу быть там, где ты.

— Зачем тебе я?

— Чтобы быть целым. Чтобы ты была целой. Чтобы мы просто были. Разве ты сама этого не хочешь? Там, на летнем Эсбате, ты поцеловала меня и сказала…

— Все, что я говорила и делала на летнем Эсбате, предназначалось не тебе. Я думала, что танцую с Солярисом. Никто не смеет касаться меня без моего согласия, кроме него, — отрезала я, убив в зародыше всякую жалость к нему. Нет, нельзя жалеть. Нельзя быть доброй к тому, кто добр лишь к тебе, но ни к кому больше. — Ты ведь знаешь, кто я, Селенит? Я драгоценная госпожа Рубин из рода Дейрдре, королева и Хозяйка Круга, дочь Оникса Завоевателя от крови сидов. Пусть мы делим одну душу на двоих, но это вовсе не означает, что ты имеешь на меня какое-либо право.

— Чем я хуже Соляриса? — спросил Селен неожиданно, и я отшатнулась, закрутилась волчком на месте, когда он вдруг исчез. Темнота снова уплотнилась, захлопнулась, и лишь голос его, глухой и бесцветный, проникал сквозь нее вместо света: — Разве твой Солярис когда-либо делал ради тебя то, что сделал я?

— Ради меня? — повторила я в пустоту.

— Разве он когда-нибудь калечил и убивал целое войско с твоим именем на устах? Разве может тот, кто ни разу не содеял ничего подобного, знать, что такое настоящая любовь?