Воровка (СИ) - Назаренко Анна Алексеевна

Ремис склонил голову и промолчал. Может навредить себе? Да плевать. Он задолжал девочкам хотя бы такую малость: показать, что ему не все равно, что они все еще кому-то нужны — пусть даже такому бесхребетному трусу, как он.

Надзиратель поднялся из-за стола. Обошел его, крепко сжал плечо Ремиса — не ободряюще, а скорее угрожая раздавить и кости, и всего Ремиса, если тот не послушается.

— Послушай-ка меня, мальчик, — сильные пальцы до боли впились в плечо. Ремис сжал зубы, чтобы не вскрикнуть. — Ты сейчас жив только потому, что повелитель Танатон разглядел в тебе что-то достойное и решил дать второй шанс. Так-то ты относишься к его милости? Отвечаешь непокорностью на снисхождение? Это очень плохая тактика, Ремис, и ведет она в могилу — а там тебя сейчас хочет видеть добрая половина Академии.

Ремис глянул на него исподлобья:

— Что я этой доброй половине сделал?

— А сам не понимаешь? — Надзиратель прищурился. — Из-за тебя был казнен надзиратель Аргейл. Из-за тебя инквизиторы прямо сейчас перетряхивают грязное белье всех остальных. Из-за тебя верховный наставник был вынужден оправдываться перед повелителем Танатоном, как провинившийся ученик. Как ты думаешь, Ремис, как к тебе после этого будут относиться?

На сей раз Ремис смолчал: сам понял, что спорить глупо. Бандиты на Таларме после такого убивали с особой жестокостью, а потом выставляли изуродованное тело на всеобщее обозрение. Мальчишки вроде него, занимавшие низшие ступеньки пищевой цепочки, убирали изрядно подгнившие трупы только через неделю.

— Вижу, что начал понимать. Сейчас тебе нужно вести себя тихо и примерно. Любой проступок, даже самый мелкий, может кончиться для тебя медблоком, а то и крематорием. Так что иди-ка ты, Ремис, на тренировку, и не смей опаздывать. Девочки из своей камеры уже никуда не денутся.

"Никуда не денутся". Ремиса передернуло от этих слов. И правда, куда им деться? Девчонкам только и остается, что ждать приговора. Страшного, судя по всему, приговора.

"Поступят по справедливости". Ремис всегда думал, что справедливость — хорошая штука. А вот теперь засомневался.

— Я понял, сэр. — Ремис уважительно склонил голову. Быть вежливым с этим надзирателем даже не было противно. Вот что мешало вселенной не быть такой сукой и определить его ребятам с самого начала? — Я у вас спросить хотел… ну, если позволите, конечно. Вы можете сказать, что будет с девочками? Есть шанс, что их простят?

Ясх отпустил его плечо. Ремис почти увидел стену, мгновенно выросшую между ними — надзирателем и простым послушником, который задает слишком много вопросов.

— Чем скорее ты о них забудешь, тем лучше для тебя. Не стоит лишний раз напоминать всем, что именно ты позволил им сбежать.

Часть 25

Девчонки ждали смерти по-разному. Рисса ходила по камере. Ноги уже почти не болели — полдня в операционной и пара часов в резервуаре с кольто сделали свое дело, хотя радости от этого не было никакой. Как тут забудешь, что возились с ней только ради того, чтобы она смогла приковылять на допрос и казнь на своих двоих?

Она не верила. Не могла поверить, что совсем скоро для нее все закончится — и хорошее, и плохое, и она сама. Было даже почти не страшно: наверное, Рисса уже набоялась на всю оставшуюся жизнь, и теперь ей все было нипочем. Хотя "нипочем" — слово все-таки неправильное. Обидно было, до колких иголочек в груди и горячей влаги на глазах. Это что же, все было зря? Зря они сбегали из Академии, зря спаслись от мумий, зря Рисса дралась с тем ящером? Несправедливо! Казалось, у вселенной других развлечений не было, кроме как бить Риссу ногами — часто, со всей дури и с удовольствием.

Хотелось что-нибудь сделать. Придумать план побега, заколоть охранника вилкой, опять кинуть чем-нибудь в силовое поле (оно прикольно гудело и отталкивало кинутое обратно)… Рисса ненавидела ждать. Ненавидела быть слабой и беспомощной. Ненавидела, когда ею распоряжались, как вещью: захотим — в камере сгноим, захотим — башку отрубим… Кто им, уродам, право дал?!

— Рисс, усядься, пожалуйста, — раздраженно попросила Иллин. — У меня от тебя уже голова кругом идет.

— Тебе-то что? — огрызнулась Рисса, но ходить кругами все-таки прекратила и плюхнулась на койку. Ноги, будто того и ждали, тут же разболелись. — Будто я тебя от чего-то важного отвлекаю.

Иллин расчесывала волосы. Пока Рисса валялась в медблоке, эта красотка умудрилась выклянчить для себя и Милли поход в душевую и простенький пластиковый гребень, какие часто продаются в комплекте с шампунем. Оказалось, младшей надзирательнице, дежурившей в тюремном блоке, были не чужды зачатки женской солидарности. На нормальный паек их, к сожалению, уже не хватило.

— От того, что ты будешь изображать рыбку в аквариуме, никому легче не станет. — Иллин, нахмурившись, дернула гребнем особо упрямый колтун. Тот не поддался. — Давайте лучше подумаем, что будем говорить на допросе.

— А какая разница? — Рисса, скомкав тощую подушку, подложила ее под спину и развалилась на койке. — Нас и так и так приговорят.

Рисса старалась почаще повторять это себе. Нечего надеяться на чудо. Чем меньше ждешь его, тем легче будет смириться, когда никакого чуда не произойдет.

Иллин с такой силой дернула колтун гребнем, что тот, жалобно тренькнув, оставил зубец в ее шевелюре.

— Лорд Лексарн сказал, что у нас есть шанс, а он понимает побольше твоего. Думаешь, ему больше заняться нечем, кроме как нас утешать? Я думаю, что раз Аргейла казнили, наверху хотя бы отчасти признают, что он обходился с нами несправедливо. Мы должны давить на то, что он не оставил нам выбора, и мы очень раскаиваемся. Да, Рисса, раскаиваемся! — с нажимом добавила она, не успела Рисса открыть рот и высказать, куда бы она засунула ситхам это "раскаяние". — Плевать, что мы на самом деле думаем. Господам правда не нужна, они ждут послушания и почтения. И мы обязаны им это показать, иначе будет хуже.

— Угу, и ты на брюхе перед ними ползать предлагаешь? — Рисса скривилась, с трудом поборов желание плюнуть на пол. Нет, все-таки годы рабства делают с головой что-то страшное. — Да я лучше сдохну, чем…

Иллин вскочила на ноги, сердито швырнула гребень на койку.

— Ты, может, и хочешь сдохнуть, а я нет! — воскликнула она и вдруг жалобно, по-детски шмыгнула носом. Весь образ "рассудительной старшей сестры" вмиг полетел к хаттам. — Рисса, да очнись ты! Все очень плохо, все действительно ужасно! Это не игра, как до тебя не доходит? Нас действительно могут казнить, если мы неправильно себя поведем. А я еще жить хочу. Ты не представляешь, как хочу. Да я уже не помню, как это делается, понимаешь, а, ранкор тебя задери?! Полжизни хозяйской куклой была… а я галактику посмотреть хочу. Маму с папой спасти хочу… А если ты будешь вести себя, как глупый ребенок, мы все умрем, дура!

Иллин уже плакала, не сдерживаясь. Можно сказать, ревела — самозабвенно, трясясь, захлебываясь слезами и сбиваясь с дыхания. Казалось, кто-то взял и выдернул стержень, заставлявший Иллин держаться, заботиться обо всех, изображать взрослую и здравомыслящую девушку. А может, он просто сломался под весом всего, что на нее навалилось.

Милли, до этого тихо сидевшая на своей койке и пялившаяся в пустоту, подошла к Иллин и молча ее обняла. Под укоризненным взглядом малявки Рисса почувствовала себя совсем неловко. Ну а что она такого сказала? Будто ей не ясно, что они в жопе! Уж лучше злиться, чем вот так вот реветь. Ей, может, тоже плакать хотелось. Даже очень. А толку что? Если плачешь, бьют только жестче. И если перед сильными ведешь себя, как бесхребетная размазня, никакой жалости от них не дождешься. Только с дерьмом смешают, прежде чем убить. Как можно этого не понимать?

— Иллин, ну чего ты… — Рисса смущенно тронула Иллин за плечо. — Не реви. Ты же взрослая, и все такое. Я тебя поняла. Не буду я нарываться. И так по уши в дерьме, незачем еще глубже в него закапываться. Ты это хотела сказать? Ну так я согласна. Хватит… Ну перестань, а? А то я сейчас тоже реветь начну, потом Милли присоединится, и мы затопим камеру и утонем в собственных слезах. Противно же, правда?