Апостол Смерти (СИ) - Щербинина Юлия Владимировна

При жизни Игорь не был такой сволочью, как сейчас. Он прилежно учился, строил карьеру ради своей цели, добросовестно занимался бизнесом, вложив в это душу. Не из-за долгов и страха перед судом и коллекторами он покончил с собой. Его убило отчаяние и горе от потери уже второго своего «детища». Имей он при жизни тот же темперамент, что и сейчас, я уверен — он скорее бы прикончил своих обидчиков, чем самого себя.

Быть может, злым духом, жаждущим мести всему миру, его сделало душевное состояние перед суицидом, что и затмило его мёртвый разум и изменило личность. Возможно, в мстительного убийцу его превратил сложный ритуал, причинивший ему такой вред. Не только дичайшую боль, но и предательство человека, которому он рискнул довериться после одной подлости. Всё это вполне объясняет и его неадекватность, и резкие перепады настроения, и необузданную ненависть ко всем живым. Он сам не ведает, что творит.

Я начинал немного корить себя. Стоило бы понять, что с ним что-то не так, общаться с ним по-другому, задобрить, постепенно отвлечь от апатии, а после от озлобленности на весь мир. Может, я и зря виню себя, — как я мог сообразить тогда! — но теперь знаю, что надо делать. Пусть пока и не представляю, как к нему подступиться. Предложить мировую, протянув мизинец? Извиниться? Настоять на разговор по душам за рюмочкой крепкого? Ох и нехорошее предчувствие у меня!

Я поздно заметил, что пропустил нужную остановку, решил доехать до конечной и выйти на автовокзале. На большой площадке для высадки пассажиров стояло несколько межрайонных автобусов и маршруток, на перронах накапливались пассажиры. Едва ли не вплотную к зданию автовокзала примыкало Старое кладбище с покосившимися или вовсе упавшими набок треугольными памятниками из ржавого металла. Здесь давно никого не хоронят, и без новеньких, ярких цветов, пушистых венков и красочных оградок, обитель мёртвых больше напоминала свалку металлолома. От неё совсем не веяло кладбищенской тоской.

Чтобы побродить среди старых могил, я решил сделать крюк вдоль здания вокзала. Почти уже приблизился к кладбищенскому бетонному ограждению, минуя подъехавший на перрон автобус, как вдруг… Почему-то очень, ну очень сильно, захотелось оглянуться.

Я обернулся и сразу увидел в толпе её. Невысокая и белокурая, одетая в длинное летнее платье, она медленно плыла по течению пассажиров в автобус, вытягивая тонкую шейку в попытке рассмотреть, много ли осталось свободных мест. Даже если и могла, меня она не видела, а я… Я вдруг поддался импульсу, поразившему меня, как мощный электрический разряд.

— Дарья, — сорвалось с онемевших уст. — Да-арь!

И со всех ног помчался на перрон.

В длинном автобусе были открыты только одни двери и, разумеется, самые дальние от меня, в хвосте салона. Я бежал, как живой человек, хоть и хотел домчаться за секунду, вот только не вышло. Не хватило сил.

Едва я поравнялся с кабиной водителя, видя перед собой лишь светлый силуэт в окне, моё раненое плечо сдавила резкая боль. Рывок, кружение, и я проезжаю всем телом по асфальту, тут же хочу подорваться и бежать к автобусу, но получаю удар в живот и складываюсь пополам. Ещё один удар, третий и четвёртый, и я понимаю, что больше не смогу бежать.

— Что, Никитка, больно?! А это ещё цветочки!

Размашистый удар ноги прямо по лицу, и я уже не могу ни видеть, ни соображать, а Игорь продолжает безжалостно избивать меня ногами и кулаками, хватать за голову и с размаху бить носом об своё колено, и сопровождает удары то яростными криками, то грязными словечками.

Я совершенно теряю ориентацию в пространстве и времени, почти утрачиваю рассудок от немыслимой боли и вновь окатившего меня жара. В кратковременный момент затишья еле-еле размыкаю веки и вижу, что автобус закрывает двери, чтобы увезти от меня ту, кого я почувствовал и увидел.

— Нет… Стой! — просипел я, а Игорь издал злорадный возглас.

— Что, коврик в прихожей, будешь просить пощады? — гаркнул он и пнул меня по груди. — Это тебе за то, что нарушил клятву! — Глухой пинок в живот. — А это за то, что выдал меня… И потому что ты меня бесишь! — Ещё пинок. — Теперь бойся, мразь! Ходи, оглядывайся и бойся! Упаси бог тебе ещё хоть раз попасться мне на глаза. Я тебе покажу, что такое настоящий ад!

Он пнул меня напоследок по голове, наградил смачным ругательством, и всё стихло.

Я боролся, вырывал своё сознание из объятий забвения, смог открыть один глаз, но уже был не в состоянии поднять головы.

Последнее, что я увидел, было заднее окно автобуса, отдаляющегося от меня вместе с моими призрачными надеждами.

— Да…рья… — вырвался из меня утробный хрип, и взор обволокла зыбучая, безразличная тьма.

Глава 13 «Ни живой, ни мёртвый»

Тьма… Густая, кромешная и неумолимая. Ей неважно, хочешь ты блуждать по её нескончаемому тоннелю, или вырваться из густых толщ на свет. Она захватила всё сущее, заволокла, как чёрная лава, каждый закуток и растворила всё живое. Это мёртвая тьма, в которой нет ничего и никого.

Но тут, прежде чем успеваешь отдаться страху, она начинает отступать, точнее, отторгать того, кто томится в её бездонной чёрной материи. Движение, ощущение полёта по беззвёздному млечному пути, неведомая сила крепко подхватывает сознание и вытягивает, вытягивает…

Появляются первые отблески, чернота разбавляется, сжимается в крохотное кольцо в сердцевине красновато-коричневого сгустка, и взор заполняют тусклые краски. Мир расширяется, как вселенная, и постепенно начинают показываться первые его обитатели.

Какое-то движение, щелчок в сознании, и вдруг… я осознаю себя.

Я смотрю в карие глаза какого-то человека, и его немигающий взгляд неведомым образом вырывает меня из забвения. Но кто он? Где я, почему я здесь, и что происходило со мной?

Только потом, поозиравшись, обнаруживаю себя посреди городской улицы. Пешеходы передвигаются очень быстро и прикрывают руками покрасневшие лица. Куда же они так торопятся? Почему видно одни только глаза, а в них такая угрюмость, а у кого-то вовсе злость? Я приглядываюсь к прохожим и замечаю иней на их ресницах и мехах воротников. Так значит…

Так и есть. Как я не заметил сразу! Везде снег, стоит морозный туман, а тёмная улица освещена фонарями и разноцветными огнями Ленинского проспекта. Интересно, что сейчас — утро? День? Ночь?

На помощь приходит яркое табло на здании управления комбината. Одиннадцатый час утра, минус тридцать шесть градусов.

Как же так? Что-то подсказывает мне, что совсем недавно было лето…

В отличие от других, кареглазый человек никуда не торопится, спокойно стоит посреди тротуара и в упор смотрит на меня. Приглядываюсь к нему и вижу, что он одет совсем не по погоде. Ни шапки, ни шарфа, ни перчаток. Только застёгнутый на все пуговицы чёрный плащ.

Мне становится не по себе. Я разворачиваюсь и куда-то иду, а люди всё пробегают мимо, торопятся скорее попасть в тёплое место.

Да, ещё недавно было лето, круглосуточное солнце и зелёные тундры. Сейчас же, судя по часам, царствует полярная ночь, а значит, прошло уже несколько месяцев. Вот только где я был всё это время?

Навстречу мне несётся чья-то закутанная в шарф фигура, не сбавляя шага, приближается и просачивается прямо сквозь меня, как через голограмму. Я останавливаюсь.

А ведь я умер… Умер и, кажется, уже давно осознавал это. И привык?..

Воспоминание за воспоминанием, мысль за мыслью, мимолётный шок, железной рукой скрутивший всё внутри меня, и память возвращается ко мне. Это бессмысленный страх, ведь я уже принял свою смерть и давно смирился с ней. Я — усопший.

Обернувшись, вижу, что мужчина в чёрном плаще стоит неподалёку от меня и продолжает за мной наблюдать. Неподвижный и невосприимчивый к кусачему морозу. Мимо него проходит один человек, второй и третий, а четвёртый, низкорослый подросток с рюкзаком за плечами, неожиданно выскальзывает прямо из его тела и невозмутимо идёт дальше. Это никого не удивляет, потому что никто не видит ни меня, ни этого человека. Мы оба мертвы.