— Только лучшее шоу в городе! — Бейкер ловко маневрировал в потоке автомобилей. — Дюк Эллингтон, красотки в перьях, лучший запрещенный алкоголь. Доступ только по рекомендации, но у Ван Дорена связи. Его дядя знаком с самим Оуни Мэдденом.
— Мэдденом? — переспросил я, хотя прекрасно знал, что клуб принадлежал известному гангстеру.
— Ты что, в пещере жил? — фыркнул Бейкер. — Оуни Мэдден — крупнейший бутлегер в городе. Но не волнуйся, там безопасно… если не нарываться на неприятности.
Мы пересекли невидимую границу, отделяющую центр Манхэттена от Гарлема. Улицы стали теснее, здания ниже, публика — иной.
Чернокожие мужчины в ярких костюмах, женщины в экстравагантных нарядах. Джаз доносился из каждого окна, с каждого угла.
— А вот и Cotton Club, — Бейкер затормозил перед неприметным зданием на углу 142-й улицы и Ленокс-авеню.
Снаружи ничто не выдавало роскоши, скрытой внутри. Лишь позолоченная вывеска с силуэтом хлопковой коробочки и небольшая очередь хорошо одетых людей у входа.
Мы подошли к массивному вышибале, который сверлил нас взглядом, пока Бейкер не произнес:
— Гости мистера Ван Дорена. Нас должны ждать.
Вышибала сверился со списком и кивнул:
— Проходите, господа.
Переступив порог, я словно оказался в ином мире.
Роскошное пространство с хрустальными люстрами, красным бархатом и золотой отделкой. Десятки столиков, за которыми сидели исключительно белые посетители. Мужчины в смокингах и костюмах, женщины в вечерних платьях, мерцающих драгоценностями.
На сцене гремел оркестр под управлением Дюка Эллингтона, стройного элегантного чернокожего мужчины за роялем. Перед оркестром выступали танцовщицы. Высокие, стройные темнокожие девушки в откровенных костюмах из перьев, исполняющие энергичный танец.
И тут меня поразил контраст. Все артисты чернокожие, а вся публика белые.
— Добро пожаловать в лучший клуб Нью-Йорка, — Бейкер провел меня между столиками. — Ван Дорен уже здесь.
Мы подошли к столику, за которым сидели Ван Дорен, Прайс и еще несколько молодых людей, которых я не знал.
— Смотрите, кто почтил нас своим присутствием! — воскликнул Ван Дорен, поднимая бокал. — Сам великий аналитик Стерлинг!
— Рад, что ты выбрался, Стерлинг, — более дружелюбно сказал Прайс. — Мы уже не верили, что ты способен развлекаться.
Я сел за стол, наблюдая за происходящим вокруг. Официанты, все до единого чернокожие, в безупречных белых униформах, бесшумно скользили между столиками с подносами, уставленными напитками.
— Что будешь пить? — спросил Бейкер. — Здесь отличный скотч и еще лучший джин.
— Бурбон, если есть, — ответил я.
— Бурбон для нашей финансовой звезды! — Ван Дорен щелкнул пальцами, подзывая официанта. — И еще шампанского для всех!
Оркестр заиграл «Black and Tan Fantasy». Композицию, которую я когда-то изучал на курсе истории джаза.
Богатые, тягучие звуки заполнили пространство, вызывая во мне странное чувство нереальности. Я действительно был в легендарном Cotton Club, слушал настоящего Дюка Эллингтона в 1928 году.
— За Уильяма Стерлинга, — провозгласил Ван Дорен, когда нам принесли напитки. — Единственного среди нас, кто считает, что PG лучше RCA! — Все рассмеялись.
Я поднял бокал, улыбаясь:
— За разнообразие мнений.
Первые полчаса я в основном наблюдал и слушал. Мои коллеги обсуждали последние котировки, сплетничали о партнерах фирмы, хвастались недавними приобретениями и любовными победами.
Я изучал их жаргон, жесты, манеру держаться. Все то, что мне надо изучить, чтобы не выдать во мне человека из будущего.
Современный мне американец 2024 года счел бы атмосферу клуба возмутительной. Явная сегрегация, расистские подтексты в шоу, объективация темнокожих женщин.
Но здесь все это воспринималось как должное. Мне приходилось прикусывать язык, чтобы не прокомментировать очевидные для меня, но невидимые для окружающих социальные проблемы.
— Эй, Стерлинг, ты с нами? — Бейкер щелкнул пальцами перед моим лицом. — Ты как будто мысленно где-то далеко.
— Просто наслаждаюсь музыкой, — ответил я. — Эллингтон — гений.
— Для человека с консервативными инвестиционными взглядами у тебя неожиданно прогрессивные музыкальные вкусы, — заметил Прайс.
— Финансовый консерватизм не означает культурную ограниченность, — парировал я.
— А я думаю, он просто высматривает красоток, — подмигнул один из незнакомых мне парней. — Посмотрите на танцовщиц. Настоящие шоколадки!
Я сдержал гримасу отвращения от этого замечания. В моем времени такая фраза стоила бы человеку карьеры и репутации.
— Предпочитаю наблюдать за людьми в целом, — дипломатично ответил я. — Много интересных типажей.
— О, тогда тебе стоит обратить внимание на столик у сцены, — Ван Дорен кивнул в сторону. — Сам Ротстейн с компанией. Говорят, он контролирует больше денег, чем некоторые банки.
Я посмотрел в указанном направлении. За роскошным столом сидел элегантно одетый мужчина лет сорока, с холодными расчетливыми глазами.
Арнольд Ротстейн, знаменитый гангстер и финансист преступного мира, человек, который, как говорили, «сделал бизнес из нарушения закона». Через год его застрелят из-за карточного долга.
Музыка стихла, и конферансье объявил короткий перерыв. Бейкер и Ван Дорен отправились «освежиться», а я остался за столиком, продолжая изучать посетителей.
— Это место свободно?
Я поднял глаза и увидел молодую женщину лет двадцати пяти, с короткой стрижкой «боб» и проницательными зелеными глазами. На ней было элегантное черное платье с длинной нитью жемчуга. Типичный образ «флэппер», но с каким-то неуловимым интеллектуальным оттенком.
— Конечно, — я поднялся, как требовали манеры эпохи.
— Элизабет Кларк, — она протянула руку в перчатке, и я заметил, что на запястье у нее были миниатюрные часики. Признак современной деловой женщины.
— Уильям Стерлинг, — ответил я, пожимая ее руку.
— Знаю, — она улыбнулась, присаживаясь. — «Чудо-аналитик» из «Харрисон и Партнеры», который рекомендует Procter Gamble вместо RCA. О вас уже говорят.
Я удивленно поднял брови:
— Не знал, что финансовые новости распространяются так быстро.
— В моей профессии скорость — это все, — она достала сигарету и я моментально поднес зажигалку. — Спасибо. Вы всегда такой галантный с незнакомками, которые прерывают ваш вечер?
— Только с теми, кто знает о моих инвестиционных рекомендациях, — улыбнулся я. — Вы работаете в финансах?
— Почти, — она выпустила тонкую струйку дыма. — Я пишу о них. «New York World», колонка о бизнесе и экономике.
— Журналистка? — я постарался изобразить легкое удивление. — Необычный выбор для женщины.
Она прищурилась:
— А вы из тех, кто считает, что женщины должны вести счетоводство только семейного бюджета?
— Напротив, — ответил я. — Я считаю, что ограничивать талант человека из-за его пола так же недальновидно, как инвестировать все средства в одну акцию.
Элизабет рассмеялась, искренне, звонко:
— Отличный ответ, мистер Стерлинг. И весьма неожиданный для Уолл-стрит.
— Можно просто Уильям, — предложил я. — Или Билл, если предпочитаете.
— А я — Элизабет, — она наклонилась ближе. — Так скажите, Билл, почему молодой человек вроде вас выбирает такую консервативную инвестиционную стратегию, когда все ваши сверстники гонятся за быстрой прибылью?
Я понял, что разговор переходит в интервью. Нужно быть осторожным.
— Я предпочитаю основывать решения на фундаментальных показателях, а не на эмоциях, — ответил я. — Надежнее инвестировать в компании, производящие то, что людям будет нужно всегда, чем в модные новинки.
— Вы говорите как человек вдвое старше, — заметила она, внимательно изучая меня. — Откуда такая мудрость в двадцать два года?
— Возможно, я просто внимательно изучаю историю рынков, — уклончиво ответил я. — Каждый бум сменяется спадом. Это неизбежно, как смена времен года.
