Ведущая на свет (СИ) - Волховец Вера

— Потому что суккубы находятся за чертой допускаемых до реабилитации демонов, — огрызается Дэймон, впиваясь в собственные предплечья когтями, будто нарочно сам себя раззадоривая, — полноценный суккуб, демон похоти с ярко проявленной способностью к гипнозу. Признана слишком опасной для вашего курятника.

Прешикарнейший наглец, что в анфас, что в профиль.

— Ты подкармливаешь её все это время? — почему-то сейчас на его нападки получается не обращать ровным счетом никакого внимания. Дэймон не отвечает. Полупустая сумка и мелкие крошки от какого-то печенья, налипшие на длинной серой рубахе распятой говорят за него. Кормил. Он её кормил.

— Как же вы познакомились? — терпеливо и непонятно на что надеясь, я продолжаю дергать Дэймона своими вопросами.

— Во время двух недель, что дается демонам на пробную реабилитацию, — Дэймон тихо покачивается с пятки на носок и обратно, — были в одной группе. У нас она была самая сильная. И единственная, для кого Трибунал возобновил приговор. С тех пор я к ней и хожу…

Ага. Значит, никакого «хорошего» Дэймона Штрафной Отдел и не знал. Потому и не возникло никаких подозрений из-за резкого контраста поведения. Но балансирует Дэймон на грани просто виртуозно. Восемь месяцев в его ершистом режиме, да так, чтобы результат его деятельности ежемесячно был положительным…

Я не задаю более личных вопросов. Отношение Дэймона к этой девушке было вполне понятно, уж больно заметно он напрягался, когда я приближалась к ней. Да и с кем попало не станешь делиться амброзийным пайком, который достается демонам только ценой рискованной работы в смертном мире. Только с теми, к кому ты успел привязаться. И кому какая разница — дружеские те привязанности или более чем дружеские?

Но, дружеские привязанности у демонов? Альтруизм в сторону того, от кого уж точно не получишь ни взаимности, ни платы, ни благодарности? Что-то я не помню, чтобы любая инструкция по общению с ними признавала даже за теми, кто амнистирован, подобные эмоции. В общем и целом, за демонами, конечно, признавали возможность исправления, но все сходились на том, что пока человек носит на себе метки демона, он может двигаться в правильную сторону только из-за нежелания повторного наказания. И чем сильнее был демон — тем меньше надежд на него возлагали. Если бы я попробовала сказать кому-то, что полу-инкуб, даже уже не бес, а ушедший за эту черту, только не догрешившийся до пробуждения способностей к гипнозу, демон может безвозмездно и без выгоды кормить и обхаживать беспомощную девушку — я бы просто гарантировала себе приговор «блаженная».

— Миллер обещает мне и другим промежуточным продвинуть расширение границ директивы помилований, — отрывисто и даже не дожидаясь вопроса сетует Дэймон, — говорят, и десять лет назад обещал. А положение дел — все то же.

— Но что Джо может сказать против Триумвирата? — возражаю я практически мгновенно, совесть требует немедленно вступиться за честь моего друга. — Он ведь просто серафим…

— Просто серафим? — Дэймон зло хмыкает. — Агата, ты серьезно не в курсе, кто именно за тобой ухлестывает? Может, моя личная жизнь с Миллером куда разнообразнее твоей, раз я знаю о нем больше?

— И что же ты знаешь? — недоверчиво уточняю я.

— То, что Миллер вполне себе член Триумвирата, — насмешливо фыркает Дэймон, — он был орудием лет сто назад, его стихией был огонь, и нужно сказать, он был… совсем чуть-чуть слабее Артура Пейтона. А демоны в Лондоне твоего Джо любили даже меньше, чем нашего великого и всемогущего. Только потом что-то случилось. Что-то в Миллере сломалось. То ли он усомнился в промысле Небес, то ли сам в себя перестал верить, и к силе своей он больше не прибегает. То ли не хочет, то ли не может, дьявол его разберет. Но даже без силы — он имеет право голоса в Совете Триумвирата. Только не говори, что ты этого не знала. Это же знают все. Ну, кроме блаженных.

— Сто лет… — удивленно повторяю я. Нет, я в курсе, что серафимами за пару лет не становятся, и что в Чистилище можно пробыть довольно долго, и даже возраст Генри я вполне себе припоминаю — трехсотлетний демон, родившийся чуть ли не в викторианскую чопорную эпоху, но…

Светлоглазый, легкий в общении Джо — и был Орудием Небес сотню лет назад? Сколько же ему всего лет? И почему я, и вправду, узнаю такие секреты о лучшем друге от постороннего мне демона.

— Только не говори, что ты из всего моего рассказа услышала только про «сто лет», — досадливо бурчит Дэймон, — не роняй мое и без того невысокое мнение о твоих умственных способностях. И повторять для конченых дурочек я не собираюсь.

Я не отвечаю. Услышала-то я все. Переварить удалось далеко не каждое слово из этих откровений.

— И какой же она была? — тихо спрашиваю я, вновь останавливаясь напротив лица распятой. — Какой ты её помнишь, Дэйм?

Девушка спит. Точнее — она в забытьи. Её силы явно не достаточно для того, чтобы прийти в себя. Даже на Холме Исчадий разговорчив не каждый демон и не круглые сутки, чего уж взять с суккубы.

— Я помню её упрямой, — по губам вставшего рядом со мной Дэймона явно ползет ощущаемая мной и на слух улыбка, — самой упрямой из нашей группы. Я думал — как бы мне сбежать, а она — пахала как конь, чтобы к её работе нельзя было придраться. Как-то раз даже поймала меня за шиворот и отвесила подзатыльник, когда я уже раздобыл ключ в смертный Лондон. Сказала, что нельзя упускать такой шанс, если уж Небеса им одарили. В отличие от меня она верила в Великий Промысел Небес.

Последние три слова демон проговаривает с таким яростным презрением, что мне хочется поежиться. Но о девушке он отзывался с таким искренним теплом, что даже я невольно прониклась к ней приязнью. И ведь вряд ли он сейчас мне лжет, нужно же помнить, что всякая ложь отражается в его сводке и за неё его не похвалят…

— А ты не веришь в Великий Промысел? — я осторожно касаюсь горячей сухой кожи распятой девушки. Господи, как же её жалко… Особенно если вспомнить, что такое — прикосновения к самим распятиям. А ведь такая наивная девчонка, на первый взгляд. Ну… Да, суккуба. Ветреная, взбалмошная девица, что до распятия не могла остановиться и не любила отказывать себе в самом доступном для взрослых людей удовольствии. Но ведь после она была настроена на верный путь. Так почему же её сюда все-таки вернули?

— Разве имеет значение, во что я верю, Агата? — невесело откликается Дэймон. — У нас есть только то, что позволяет нам Триумвират. Ведь это им Небеса вверили наше грешное стадо. И оно пойдет только туда, куда велят пастухи. И я бы даже сбежал, потому что к дьяволу такие шансы, которые зависят от прихотей пернатых индюков, вот только… Тогда кормить Энни будет некому. И у неё даже таких просветов не будет. Эй, что ты делаешь?

Последние слова Дэймона догоняют меня, когда я уже встаю на колени и складываю ладони у груди.

— Агата, она не заслуживает экзорцизм, — яростно рычит Дэймон, но я недовольно дергаю головой, и он затыкается, явно понимая это невысказанное «не мешай». И он слушается. Слушается!

Что я делаю?

Величайшую в мире глупость! То, за что мне ничего хорошего не светит. То, что не имеет никаких внятных объяснений.

Но я все-таки хочу понять — случайность ли то, что произошло с Генри? Действительно ли дело в том, что уже тогда я попалась на удочку его обаяния? Ведь сейчас ни о какой удочке речи быть не может, да боже, я даже Рит в большей степени любуюсь, чем этой веснушчатой рыжеватой Энни. Но я ей так сочувствую, что ни в какой степени не описать.

Получить помилование. Поверить в собственный шанс на исправление. Сделать все, чтобы уж точно его не упустить. И… Упустить его, в самый последний момент.

А еще… А еще я все-таки хочу подтверждения собственных гипотез.

Над Полем звучит молитва. Та же самая молитва — об облегчении судьбы грешника, позже — так же срывается с ладного напевного церковного языка на обычный задыхающийся от переживаний монолог, из которого я вновь запоминаю только самые отрывки собственных слов.