— Я верю в комплексный подход, сэр, — я позволил себе легкую улыбку. — Иногда наиболее ценная информация скрывается на пересечении различных секторов экономики.
— Действительно, — Харрисон закрыл папку. — Что ж, я одобряю ваши рекомендации. Представите их Милнеру лично в среду. И, Стерлинг…
— Да, сэр?
— Если ваш прогноз по ATT окажется верным, это станет еще одним пунктом в вашу пользу. В фирме высоко ценят аналитиков, способных видеть то, что ускользает от других.
Когда я вышел из кабинета Харрисона, на губах играла легкая улыбка. ATT станет моим первым серьезным успехом в глазах фирмы и клиентов.
Рабочий день подходил к концу, я задержался в библиотеке компании. Большинство сотрудников уже разошлись.
Кто в спикизи пропустить стаканчик, кто домой к семье. Только несколько младших клерков еще корпели над бухгалтерскими книгами в дальнем углу, да уборщица начала обход, методично опустошая плевательницы и вытряхивая пепельницы.
Воспользовавшись редким моментом тишины и уединения, я разложил перед собой подшивки финансовых отчетов за последние шесть месяцев и начал их методично сопоставлять.
То, что я увидел, подтвердило мои худшие опасения. Признаки надвигающейся катастрофы были повсюду, но никто их не замечал. Или не хотел замечать.
Объем маржинальных займов достиг невероятных восьми с половиной миллиардов долларов, увеличившись на сорок процентов всего за год. На каждый доллар реальных денег на бирже крутилось девять долларов заемных. Та же ловушка, в которую я сам только что добровольно вступил с ATT.
Я перевернул страницу статистического бюллетеня Федерального резервного банка. За последний квартал запасы готовой продукции выросли на двенадцать процентов, в то время как розничные продажи увеличились лишь на четыре процента. Классический признак перепроизводства.
— Здравствуйте, мистер… Стерлинг, верно? — раздался негромкий голос.
Я поднял взгляд. Передо мной стоял пожилой джентльмен, чье лицо казалось смутно знакомым.
— Да, Уильям Стерлинг, — я встал, протягивая руку. — А вы…
— Александр Норрис, — он крепко пожал мою руку. — Экономический советник мистера Харрисона. Мы не были представлены, но я наблюдал за вашим стремительным восхождением в фирме.
Норрис! Конечно. Его имя я встречал в документах.
Бывший профессор экономики Принстона, один из немногих, кто пытался предупредить о рисках перегрева экономики. В 1929-м его уволят именно за эти предупреждения.
— Рад познакомиться, профессор Норрис, — ответил я, намеренно используя его академический титул.
Он улыбнулся:
— Давно меня так не называли. Что изучаете с таким усердием в столь поздний час?Ф
— Пытаюсь увидеть общую картину, — я жестом указал на разложенные отчеты. — Слишком часто мы фокусируемся на отдельных секторах, теряя из виду взаимосвязи.
Норрис внимательно посмотрел на мои документы, и его взгляд остановился на графике объема маржинальных займов.
— Интересный выбор данных для анализа, — заметил он с неожиданной остротой в голосе. — Большинство ваших коллег предпочитают изучать графики роста.
— Рост не может быть бесконечным, — ответил я просто. — Как и деревья, рынки не растут до небес.
Старик замер, затем медленно опустился в кресло напротив меня.
— А вы необычный молодой человек, мистер Стерлинг, — сказал он тихо. — Могу я спросить, что вы видите в этих цифрах?
Мгновение я колебался. Передо мной сидел человек, который мог бы стать союзником.
Один из немногих экономистов, предвидевших крах. Но раскрыть слишком много, слишком рано опасно.
— Вижу дисбалансы, — наконец осторожно произнес я. — Слишком быстрый рост маржинальной торговли, признаки перепроизводства в промышленном секторе, падение покупательной способности фермеров на Среднем Западе. Вроде бы несвязанные вещи, но…
— … они складываются в узор, — закончил Норрис за меня. — Весьма тревожный узор.
Мы помолчали. За окном библиотеки начало темнеть. Огни Манхэттена зажигались один за другим, создавая иллюзию умиротворения и процветания.
— Что вы планируете делать с этими наблюдениями? — спросил наконец Норрис.
Вот он, ключевой вопрос. Что бы я сделал, если бы действительно был честным экономистом, обнаружившим признаки надвигающегося краха?
— Ничего, — ответил я после паузы. — По крайней мере, пока.
— Почему? — в его глазах промелькнуло разочарование.
— Потому что никто не поверит. Не сейчас, — я кивнул в сторону окна, за которым сиял ночными огнями город, купающийся в иллюзии вечного процветания. — Посмотрите вокруг. Все верят, что бум будет длиться вечно. Автомобиль в каждом гараже, радио в каждой гостиной, акции в каждом портфеле. Кто услышит голос предостережения в этом всеобщем ликовании?
Норрис долго смотрел на меня, словно пытаясь заглянуть в душу.
— Вы рассуждаете не как двадцатидвухлетний юноша, мистер Стерлинг, — произнес он наконец. — В ваших словах слышится опыт человека, пережившего не один экономический цикл.
Я мысленно усмехнулся. Если бы он только знал.
— Я много читаю, — уклончиво ответил я. — История имеет свойство повторяться.
— И что же она говорит нам сейчас?
— Что система слишком хрупка, — я аккуратно собирал отчеты в стопку. — Но изменить ее в одиночку невозможно. Сначала нужно укрепить собственные позиции.
Норрис неожиданно улыбнулся:
— «Сначала помоги себе, прежде чем помогать другим». Разумный подход, хотя и несколько циничный для молодого человека. Я был бы рад продолжить нашу беседу как-нибудь в другой раз, — сказал Норрис, поднимаясь. — Возможно, за ужином? В моем клубе на Грамерси-парк подают отличные стейки.
— С удовольствием, — ответил я искренне. — Когда вам будет удобно?
— В следующий понедельник? Семь вечера.
Я мысленно перебрал свои планы. Встреча с Милнером в среду, с Фуллертоном в четверг, с Мэдденом когда-то посреди недели…
— Понедельник подходит идеально, — подтвердил я.
Мы обменялись прощальными фразами, и Норрис удалился, оставив меня в полутемной библиотеке с моими мрачными прогнозами и моральной дилеммой.
Я знал, что происходит и что произойдет. Знал, какие страдания принесет Великая депрессия.
Миллионы безработных, разорившихся, потерявших дома и фермы. Знал о голодающих детях, о «Гувервиллях» — городках из картонных коробок, о фермерах, выливающих молоко в канавы, потому что не могут его продать, пока люди в городах умирают от голода.
И что я делал с этим знанием? Лично использовал ту самую маржинальную торговлю, которая усугубит крах. Планировал обогатиться, в то время как миллионы потеряют все.
Но что еще я мог сделать? Попытаться предупредить мир? Кто поверит молодому неизвестному брокеру? В лучшем случае меня сочтут паникером, в худшем — поместят в психиатрическую клинику.
Я вспомнил ощущение падения с крыши небоскреба в 2024 году. То непередаваемое чувство абсолютной незащищенности и неконтролируемости. То же самое ждало всю страну в октябре 1929-го. И я ничего не мог с этим поделать.
Или мог?
Может быть, стоило хотя бы попытаться? Написать анонимную книгу с предупреждениями? Убедить нескольких влиятельных экономистов? Повлиять на политику Федеральной резервной системы через тех клиентов, к которым у меня появился доступ?
Я запер отчеты в ящик стола и медленно вышел из опустевшего офиса. Ночной воздух Манхэттена освежил мысли.
Нет. Для начала я должен обезопасить себя и накопить достаточный капитал. Создать репутацию, приобрести влияние.
Тогда, возможно, я смогу что-то изменить. Не предотвратить крах полностью, это, вероятно, невозможно, но смягчить его последствия для некоторых.
Каждая из встреч с клиентом была шагом в построении моей собственной финансовой крепости. А затем, когда придет время, возможно, я смогу использовать эту крепость не только для защиты, но и для помощи другим.
Такси медленно везло меня домой через ночной город. Огни рекламы «Coca-Cola» и «Lucky Strike» отражались в лужах после недавнего дождя. На углу Пятой авеню и 42-й улицы уличный музыкант играл на трубе меланхоличный блюз, и звуки растворялись в городском шуме, как будто оплакивая будущее, которого никто, кроме меня, не мог предвидеть.
