Мир Чаши. Дочь алхимика - Крамер Филипп

Навечно.

Что же ты наделал, родич…

— И стоило оно того?.. — спустя вечность нашла в себе силы вытолкнуть пересохшим горлом слова Жозефина.

Он — по крайней мере тогда — считал, что да. Но он не мог спросить поколения живших после него.

— Мы изгнаны. Мой младший брат должен был увести мой род на Запад, а я задержался, и они настигли меня.

— Они?

— Всадники, — пояснил узник. — И бросили меня сюда.

— Алан Бескрылый, — чтобы голос ее звучал твердо, Жозефина собрала всю волю, все еще пораженную жутким осознанием содеянного ее предком, — твой род — Орбо?

— Орбо Эндаре, Легкие Тени, — был ответ. — Далекое облако заслоняет солнце, свет становится рассеянным и далеко внизу под маховыми перьями проплывает земля…

Он все еще тосковал по Небу, которое отнял у себя, своей семьи и своего Дома.

— Назови свое имя, — вдруг сказал Алан.

— Жозефина.

— В мире очень редко что-то происходит случайно. В моем мире вечность не происходило ничего. Я прошу тебя, не дай этому продолжаться. Я расскажу тебе, как выйти отсюда, но обещай мне, что ты взамен подаришь мне покой.

Вот теперь он был живой. Он наконец-то высказал то, что мучило его вечность — его личную вечность здесь, где нет времени и даже каменных стен. Он просил, он убеждал, он готов был умолять, и жутко было оттого, что вся сила этой жизни, и горящих теперь глаз, и налившихся напряжением мышц, и голоса, зазвучавшего сильно и страстно, была направлена на то, чтобы умереть.

Наконец-то умереть.

— Просто разреши им забрать то, что принадлежит им по праву. — Бескрылый говорил, а Жозефина, оцепеневшая, завороженная разворачивающейся перед нею небылью, слушала, слушала, слушала… — Я знал эту легенду, что однажды появится человек, искушенный во всех умениях и обладающий Даром ко всякому искусству. Главное, не предавай ни одну часть себя, никогда, ни за что, и храни свой внутренний Свет. Выбери свой путь, не следуй только Свету матери или мощи отца. Почувствуй себя между Светом и Тьмой, в Ветвях и Корнях, везде и нигде. Почувствуй себя вправе выйти и разматывай эти спирали, вот и все. Прошу, позволь им забрать меня и найди отсюда дорогу, не зря же его дали тебе.

— Дали что? — Вновь ей пришлось заставить себя сказать хоть слово. Алан сощурился и вгляделся в нее так, будто это она начала сходить с ума, заточенная в нигде.

— Ты носишь его и не знаешь, что он такое и зачем нужен? — Ехидство выгорело в нем еще тогда, когда он вытирал от крови клинок над телом своего Небесного Зверя, а высокомерие выветрилось за годы заточения, но в безмерно удивленном голосе пусть бледно, но проступило и то и другое.

— Признаться честно, — усмехнулась Жозефина, — так обстоит почти со всем, что я ношу, — что было истинной правдой.

— Твой герб, — вдруг сказал он, рассматривая перстень Дома. — Де Крисси, первые вассалы Серебряного Пика. Так я должен обращаться к тебе: «ваша светлость»?

Она только хмыкнула:

— К чему эти формальности в тюрьме?

— Это тюрьма только для меня, — посерьезнел он на миг и продолжил с той же бесшабашностью сумасшедшего, которому к тому же нечего терять… ну, кроме возможности умереть: — Дай угадаю: тебе дали серебряный ключ, так?

Кивок в знак согласия, и он продолжал:

— Опять эти выскочки. Подобрали нить к Лабиринту и претендуют на величие древних и мудрых, а сами даже не знают, с чем связались, и думают, что играют с Судьбой, а это она играет с ними… Никогда нельзя путать такие вещи. Пешки, которые никогда не станут ферзями, потому что, чтобы стать великим, нужна великая жертва, уж я знаю. Я проклят и застрял здесь, но за это я принес своему роду Силу, какой у нас не было никогда… ни у кого никогда не было.

— Что ты наделал, родич… — вслух вздохнула Жозефина. — Я могу рассказать, что с ними случилось.

Алан взмахнул рукой, будто отметая что-то, и — улыбнулся.

— Если ты носишь при поясе Убийцу Богов и зовешь меня родичем, то моя жертва была не напрасна, чем бы ни закончилась эта история.

— Расскажи мне об этой вещи.

— Это не вещь. Что угодно, но не вещь. Будь ты созданием Корней, ты не продержалась бы с этим и мига, а будь ты создание Ветвей, ты не смогла бы это носить. А так я уверен, что ты тот самый искусник из легенд, хоть и многого не знаешь.

— Кажется, мы проведем здесь еще одну вечность за разговорами, — заметила девушка, уже давно по-простецки сидящая на полу перед Аланом. Он посмотрел на нее неожиданно ясным взглядом.

— Я знаю, что чем больше ты здесь узнаёшь, тем сильнее тут застреваешь.

— Я задам только один вопрос. — Она сама кожей чувствовала, что время течет, истекает, что задерживаться здесь больше нельзя, но и просто так покинуть этот источник знаний она не могла. — Что он делает с людьми? Забирает душу и отправляет ее к Корням?

— Палач не тронет невиновного, — был ответ, и вина, терзавшая душу Жозефины за нелепую, ненужную смерть Лисы, несколько отступила.

— Благодарю.

Теперь, выслушав и ощутив историю Алана из рода Орбо Эндаре, она знала, что смерть ему будет самым драгоценным подарком, и была готова ее подарить. Ни одно существо, что бы оно ни натворило, не заслуживало вечности мук наедине только с самим собой и содеянным им, и девушка протянула ему свой боевой нож; Бескрылый только покачал головой.

— Здесь нет времени, но есть его законы. Через пропасть лет я не могу это взять, меня бросили сюда задолго до того, как из земли вынули крицу для этого клинка. Сделай сама, что должна, и уходи. Убийца Богов старше этого мира, это чистое Искусство Первых, тебе просто дали его поиграться, а может, и наоборот. Так или иначе, мой срок настал, и исполнить предназначенное судьбой должна ты.

— Я не хочу убивать… — тихо сказала Жозефина. В бою, защищая себя или тех, кто дорог, — да, разумеется; но вот так, собственного родича, пусть и сотворившего немыслимое зло, живого человека, не мыслящего зла ни ей, ни тем, кто жил в ее сердце…

— Позволь мне обрести покой и стать легендой, — попросил Алан. Теперь он был совсем похож на обычного, пусть и усталого человека, и глаза его светились не желанием смерти и не сумасшествием, а мудростью и покоем, чье дыхание он уже чувствовал своим сердцем. — Призови Палача и вели забрать жертву.

— Ты уверен, что там покой, а не очередная вечность?

— Поговорим после, когда она закончится.

Он напрягся, как перед прыжком; раньше у него была вечность, вечность мук, но теперь она кончалась, и он не согласен был ждать ни одного лишнего мига. Девичья ладонь легла на рукоять, вынула древний клинок, и по нему пошел теплый — как всегда — зов, который в слова можно было бы облечь просто и ясно: «Подари ему покой».

— Вот поэтому магами и должны быть мужчины… — проворчал Орбо. — Просьбы, мягкость… Прикажи ему явиться. Просто сделай это!

Последние слова он выкрикнул, живо напомнив нынешнюю графиню Альдскоу. «Неужели заклинатели Корней все такие нервные?» — не менее нервно хихикнув, подумала какая-то ее часть.

— Послушай, родич, — безумная страсть, миг назад горевшая в его глазах, вновь сменилась грядущим покоем, который вдруг окрасился еще и теплом — обычным человеческим теплом, — это Корни, они ценят жесткость. Пусть ты не училась их Искусству, но у тебя есть кровное право взывать к их Силе. Все, что надо помнить, — стой прямо, говори смело и не позволяй никому сбить тебя с толку, особенно — существам Корней. Давай, я вижу, ты — можешь.

Теперь он ждал — ждал не смерти, но того, как его далекий потомок впервые прикоснется к купленному им для своего рода — и, значит, для этого потомка тоже — Искусству; теперь он был действительно по-настоящему живым, как раньше, еще до страшного договора. Жозефина собрала воедино все, что было в ней от предводителя, облеченного властью по самому праву рождения.

— Тот, кто должен явиться, явись, ибо я имею право звать!

И в руке ее мизерикордия стала мечом — та же стать, то же совершенное сочетание формы и предназначения, те же хищные бритвенно-острые стальные грани на черном теле клинка; неуловимый миг Алан смотрел на меч зачарованно, как смотрят на любимую женщину, овеянный новой вечностью — вечностью покоя; а потом он просто пропал, только металлически звякнул о камень перстень с белой совой, и черный меч снова обернулся привычным граненым кинжалом.