Хождение Восвояси (СИ) - Багдерина Светлана Анатольевна

– Они боятся не огласки, а Яри-сан, и не знают, что делать. Если он, даже не стараясь, написал стихи, которые похвалил император, то что он может сочинить за два дня! И если они предъявят стихи лучше ваших, то при славе о способностях Обормоту будет понятно, что стихи не его! А если хуже – потеря лица!

– Потеря мозга… – девочка скроила ужасную рожу и подозрительно прищурилась. – А откуда вы это вообще знаете, Чаёку-сан? Змеюки вам рассказала, или сам Обормот?

Дайёнкю воровато оглянулась по сторонам, поднесла к губам амулет и прошептала в него несколько слов. Потом снова поглядела и проговорила шепотом:

– Синиока. Она тайком прокралась сегодня в мои комнаты и поведала всё, что ей удалось подслушать. Немного, конечно, поэтому замыслы Змеюки ей неизвестны… – расстроенно проговорила девушка.

– Синиока?! – глаза Яра загорелись. Казалось, поставь сейчас перед ним Обормоту, дай в руки шест… и всё закончилось бы тем, что у Обормоту стало больше одним синяком, а у Ярика – одним сотрясением, но само желание драться снова изумило мальчика, как в тот день на Мишане.

– Может, ее матери удастся разузнать больше? – великий заговорщик в Лёльке развернул крылья. Личико Чаёку омрачилось печалью:

– Ее мама умерла, когда малышке было четыре года. Все говорят, что от лихорадки… но не все верят. Миномёто любил Текучи. Это был единственный человек, которого он вообще когда-либо любил, утверждают злые языки… или правдивые. И теперь он перенес эту любовь на Синиоку.

– Бедная!.. – на глазах Ярика замаячили слёзы.

Ветерок из распахнутого окна коснулся приятной прохладой его вспыхнувших щек. Из садов внизу доносилось мирное поскрипывание цикад и трели соловьев. Хотелось откинуться на подушки, положить руки под голову, слушать и мечтать… О том, как когда-нибудь он вырастет большим и сильным и отлупит Обормота всем, чем попадется под руку. Несколько раз.

– Ага, бедняжка… – сочувственно хмыкнув, подтвердила княжна. – Единственный человек во всем Белом Свете, который тебя хоть как-то любит – и тот Миномёто.

– По нему не скажешь, что он способен кого-то любить, – покачал головой Ярослав, вспоминая холодное неподвижное лицо тайсёгуна.

– Многие думают так же, – без спора сдалась дайёнкю. – Но к Текучи он испытывал самое близкое к любви чувство, на какое способен.

– На месте Змеюки и ее Балбеса я бы обиделась, – Лёлька взгромоздилась на кровать, сгребла с подушки Тихона и прижала к себе, как плюшевую игрушку. Впрочем, лягух, как всегда, не возражал.

– Сдается мне, что если бы не любовь отца, маленькая Синиока – похожая на мать как два зернышка риса – давно бы отправилась в мир добрых духов вслед за злосчастной Текучи-сан, – грустно покачала головой Чаёку.

– Но нам-то что делать? И как вы думаете, что замыслила Змеюка?

– Не знаю… – Чаёку уныло развела руками. – Я передумала тысячу мыслей, но кто знает, как работает голова этой женщины… Я даже пришла навестить ее под каким-то совершенно нелепым предлогом, но она только взглянула на меня – и сразу принялась вопить, что я явилась шпионить за ее сыном. Позвала домашних магов, и те принялись накладывать заклинания на дом от сглаза, подгляда и тому подобного. А еще она сказала, что всё расскажет моему отцу и своему мужу. Такой потери лица я не знала давно.

– И это вы всё… из-за нас? – Ярик порывисто обнял ее за шею. – Не надо было, Чаёку-сан! Только себе хуже сделали! Но… но спасибо. То есть мы… я… теперь с вами не рассчитаюсь.

– Просто "спасибо" достаточно, – кривовато улыбнулась девушка и продолжила: – Наиболее вероятно, она подкупит судей.

– Но судить будет император!

– И четверо или шестеро его придворных. В поэтическом поединке, как в бою на мечах, всё должно быть честно.

– От местной честности я балдю! – Лёлька загнала глаза под лоб. Дайёнкю потупилась, всё еще сжимая руку Ярика. Плечи ее опустились.

– Что я хотела сказать, юные даймё… Вы не сможете у него выиграть, Яри-сан, – еле слышно произнесла она. – Судить будут советники императора и сёгуна, а они…

– Да, я знаю. Гири, – кивнул Ярослав, кусая губы. – Даже если ваш не прав, вы поддержите его, потому что он ваш.

– Да…

– Тогда зачем я это писал?! Зачем этот… балаган?! Я приду и скажу – пусть отдают победу Обормоту, если ему ее так хочется!

В порыве гнева и безнадежности он схватил со стола лист бумаги с записанным стихом, яростно скомкал его и вышвырнул в окно.

– Вот им стихи! Пусть их вороны читают или повар растопит очаг! Или Обормоту подотрется!

– Ярик!

– Что вы наделали?!

Лёлька и Чаёку наперегонки метнулись к подоконнику, но где во мраке было увидеть одинокий синеватый комочек…

– Яри-сан! Зачем?!.. Но вы же его помните, этот стих? Вы его сможете снова записать?

– Смогу, – кивнул Яр. – Но не буду.

В комнате повисла тишина – ломкая, как первый лед под ногами идущего над омутом. Даже Лёлька молчала. Зная брата, она понимала бесполезность убеждений, уговоров и споров. Маленький княжич был податлив и мягок, как тесто, но иногда с ним случалось что-то такое, что чугун казался тестом по сравнению с ним. Чаёку открыла было рот, но Лёка покачала головой.

– Без мазы, – и с гордостью добавила: – Я его как облупленного знаю.

Не добавляя ни слова, Ярик молча принялся раздеваться ко сну. Молчала его сестра, натягивая ночную рубашку, не выпуская Тихона. Молчала Чаёку, нервно пытавшаяся просунуть лёлькину руку с зажатым подмышкой Тихоном сквозь рукав [85].

– Спокойной ночи, ребятки, – лишь тихо шепнула им она, уходя.

– Спокойной ночи…

Утренняя Чаёку отличалась от вечерней только возросшим волнением. Безукоризненно одетая, напудренная и причесанная, она едва дождалась, пока Ивановичи покончат с завтраком, и тут же принялась снаряжать их на поэтическое состязание. В комнате точно поднялся разноцветный ураган. Одежка за одежкой летела на кровати, стол, циновки, экибану в токономе, на бочку с водой… Зеленый кокошник наделся на Тихона, испуганно притулившегося у двери, а красный кушак Ярика не очень воздушным змеем улетел за окно и на восходящих потоках отправился на север [86]. "Слишком темное, слишком светлое, слишком широкое, слишком узкое, слишком ношенное, слишком мятое, слишком простое, слишком короткое, слишком длинное…" Когда дайёнкю замерла, в ступоре взирая на отчего-то полностью оголившиеся внутренности шкафа, в дверь постучали. Это явился посыльный от микадо с приглашением прибыть в беседку Пяти Драконов через полчаса. Нервно сглотнув, девушка россыпью цветистых фраз подтвердила, что они непременно придут, раскланялась, обернулась… и увидела своих подопечных полностью одетыми.

– Ничего другого у нас всё равно нет, – Лёлька пожала плечами, оправляя красный сарафан. – Так что из самого мятого и грязного мы выбрали самое немятое и где пятен поменьше…

– Она шутит, – Ярик не слишком энергично ткнул ее в бок кулаком и сделал шаг вперед, завязывая кушак поверх малиновой рубахи. После экзерциса Нероямы цветовым разнообразием гардероб их не баловал. – Мы готовы.

– Тогда идем, – не задавая вопроса, который ей больше всего хотелось задать, она первой вышла в коридор. За ней, как на публичную казнь, поплелись Ивановичи. Из-за спины дайёнкю то и дело доносились обрывки шепотков:

– …а я говорю, прочитай!

– Не буду.

– …какая разница!

– Пусть увидят…

– Да им до ёлки твои!..

– А мне – их.

– …упрямый дурак!

– …ничего не понимаешь.

Так, препираясь и в кои-то веки не замечая диковин Запретного города, княжичи добрались до беседки Пяти Драконов, а точнее до всех пяти беседок сразу. Построенные над озером, они щеголяли задорными вамаясьскими крышами на красных столбах и беломраморными резными мостиками, перекинутыми через зеленоватую гладь как паутина очень основательного паука.