Последнюю фразу она произнесла с тонкой иронией. Я улыбнулся.
— С удовольствием, мисс Кларк. Хотя должен признать, что немного опасаюсь оказаться на страницах «New York World» в качестве аномального пессимиста.
— Называйте меня Элизабет, — сказала она просто, направляясь к лестнице. — И не беспокойтесь о публикациях. Я сейчас работаю над гораздо более масштабной историей, чем странности отдельных брокеров.
Кафетерий представлял собой уютное пространство с десятком столиков, расположенных между стеллажами с литературой по искусству. Большинство столиков пустовало. Сейчас будний день, и немногие могли позволить себе затяжной перерыв на обед.
Мы заняли столик в углу, откуда открывался вид на улицу. Официант принял заказ. Кофе для меня и чай с лимоном для Элизабет.
— Итак, — начала она, расположив блокнот на столе, но не открывая его, — как вы оцениваете текущее состояние рынка? Чисто гипотетически, конечно. Не для публикации.
Я задумался, насколько откровенным могу быть. Элизабет опасна своей проницательностью, но именно эта проницательность делала ее потенциально ценным союзником.
— Рынок находится в состоянии эйфории, — сказал я, осторожно подбирая слова. — Мультипликаторы P/E многих компаний превышают исторические средние на сорок — пятьдесят процентов. Маржинальная торговля достигла беспрецедентных объемов. За последние три месяца сумма маржинальных кредитов выросла с трех с половиной до почти четырех с половиной миллиардов долларов.
Я сделал паузу, наблюдая за ее реакцией. Элизабет не делала заметок, но я видел, что каждое слово запечатлевается в ее памяти.
— Старая песня. И это вас беспокоит? — вроде бы небрежно спросила она.
— Скажем так. Исторические прецеденты не вселяют оптимизма. Перед паникой 1907 года, если мы обратимся к книге, которую вы выбрали, наблюдались похожие признаки. Чрезмерная спекулятивная активность, ослабление банковских стандартов, неоправданная уверенность в вечном росте.
Принесли наши напитки. Элизабет добавила в чай тонкий ломтик лимона и продолжила:
— И все же большинство экономистов и финансистов говорят о «новой эре». Президент Кулидж заявляет, что «дела Америки — это прежде всего бизнес», и обещает дальнейший беспрецедентный рост.
— История показывает, что когда все согласны с одним прогнозом, обычно происходит нечто совершенно противоположное, — заметил я.
— Интересная позиция, — Элизабет наклонилась вперед. — Особенно для молодого человека, который делает карьеру в самом сердце этой спекулятивной машины. Прошу прощения за прямоту, но как вы совмещаете свой скептицизм с работой, которая, по сути, подпитывает этот ажиотаж?
Вопрос ожидаемый, но все равно попал в точку. Как объяснить мои действия, не раскрывая истинных мотивов?
— Я считаю, что мой долг перед клиентами — помочь им защитить их капитал и приумножить его с разумными рисками, — ответил я. — Никто не знает точно, когда закончится текущий рост. Возможно, рынок продолжит расти еще год или два. Но разумная осторожность никогда не бывает лишней.
— Хммм, — Элизабет откинулась на спинку стула, изучая меня. — Знаете, что меня интригует, мистер Стерлинг? Ваши рассуждения звучат как слова человека, прожившего несколько рыночных циклов. Но вам, если мои источники не ошибаются, всего двадцать два года. Откуда такая мудрость?
Я почувствовал внутреннее напряжение, но внешне сохранил спокойствие.
— Я много читаю историю финансов. И, возможно, у меня просто более консервативный взгляд, чем у большинства моих ровесников.
Я решил перехватить инициативу:
— А как ваше новое расследование? Что-то связанное с «масштабной историей», как вы выразились?
Элизабет на мгновение замолчала, словно взвешивая, сколько может рассказать.
— Я исследую некоторые… интересные финансовые структуры, — сказала она наконец. — Компании, которые не очень любят появляться на страницах газет. Холдинги, инвестиционные трасты, организации, оперирующие за пределами обычного публичного рынка.
Я замер на месте. Неужели она тоже заинтересовалась Continental Trust?
— Звучит интригующе, — сказал я, стараясь не выдать своего волнения. — Что-то конкретное?
— Пока рано говорить, — она осторожно улыбнулась. — Но есть одна организация, чьи операции кажутся необычайно прибыльными и необычайно непрозрачными. Они специализируются на создании сложных корпоративных структур, позволяющих обходить определенные нормативные ограничения.
Она внимательно наблюдала за моей реакцией. Я постарался сохранить нейтральное выражение лица, хотя внутри все переворачивалось. Это точно Continental Trust. И Элизабет шла по их следу.
— Интересно, — произнес я спокойно. — Но разве такие расследования не опасны? Если эти люди действительно замешаны в чем-то сомнительном…
Я не закончил фразу, и Элизабет понимающе кивнула.
— Да, определенный риск есть. Именно поэтому я собираю максимум информации, прежде чем делать какие-либо публичные заявления.
Она сделала глоток чая, затем неожиданно перевела разговор:
— Скажите, мистер Стерлинг… Уильям… вы когда-нибудь думали о мире за пределами Уолл-стрит? О том, как финансовые решения влияют на обычных людей?
Вопрос застал меня врасплох, и я почувствовал, что мы переходим от профессионального разговора к чему-то более личному.
— Постоянно, — ответил я, и это правда. В моей прежней жизни Алекса Фишера я редко думал о социальных последствиях своих финансовых операций. Но сейчас, зная о надвигающейся катастрофе, я не мог не думать о миллионах жизней, которые она затронет. — Особенно в последнее время.
Элизабет кивнула, словно мой ответ подтвердил что-то, что она уже знала.
— Я выросла в маленьком городке в Пенсильвании, — неожиданно сказала она. — Мой отец был учителем математики, мать работала в библиотеке. Когда мне исполнилось четырнадцать, банк, где хранились сбережения всего города, обанкротился из-за спекуляций его владельца. Люди потеряли все. Некоторые семьи распались из-за этого.
Ее взгляд на мгновение затуманился, когда она погрузилась в воспоминания.
— Именно тогда я решила стать журналисткой. Чтобы рассказывать о том, что происходит за кулисами финансового мира. Чтобы люди знали, кто и как играет с их деньгами и их жизнями.
В ее голосе звучала искренность. Я невольно поддался импульсу.
— Это благородная цель, — сказал я тихо. — Мир нуждается в таких журналистах, как вы.
Наши взгляды встретились, и на мгновение между нами возникло нечто большее, чем просто профессиональный интерес. Я почувствовал, как что-то сжимается в груди.
Странное чувство, которое я не испытывал очень давно. Возможно, никогда.
Потом Элизабет вернулась к чаю, но атмосфера между нами изменилась. Стала теплее, доверительнее.
— Знаете, — сказала она после паузы, — у меня есть некоторые материалы, которые могли бы вас заинтересовать. Не для публикации, конечно. Просто… как обмен информацией между заинтересованными сторонами.
Я понимал, что она делает первый шаг к сотрудничеству, и это важный момент. Союз с журналисткой ее калибра мог быть чрезвычайно полезным… и столь же опасным.
— С удовольствием ознакомлюсь, — ответил я. — И, возможно, смогу добавить некоторые детали из своих источников.
Я не уточнял, каких именно источников. Элизабет понимающе кивнула.
— Прекрасно. Возможно, мы могли бы встретиться в пятницу вечером? Я знаю небольшой джаз-клуб в Гринвич-Виллидж, где можно спокойно поговорить.
— «Синяя птица»? — предположил я.
— Вы знаете это место? — она приятно удивилась.
— Бывал пару раз. Хороший джаз, приглушенный свет, дискретные столики. Идеально для обмена информацией.
Элизабет улыбнулась, и в этой улыбке читалось больше, чем просто профессиональный интерес.
— Восемь часов вечера? — предложила она.
— Буду ждать, — ответил я, возвращая улыбку.
Мы допили напитки, обсуждая более нейтральные темы. Последние бродвейские постановки, новый роман Фицджеральда, архитектурные изменения в городе. Затем расплатились и вышли на солнечную Пятую авеню.
