Возвращение - Гончарова Галина Дмитриевна

А приневолит – и не откажешься.

Сейчас Устя это понимала.

Верка – та готова была на купол храма влезть и оттуда орать от счастья, что боярин ее выбрал. Смотрела презрительно, подарки клянчила, наушничала, подличала.

Настасья просто терпела.

За то Устя ей помочь и собиралась.

– Боярышня! Я для вас… что хотите сделаю!

– Спасибо, Настасья. Да есть у меня все, разве с платьями мне поможешь. Такую вышивку, как ты умеешь, никто не повторит, руки у тебя золотые.

Настасья вздохнула:

– Добрая ты, боярышня. Дай бог тебе жениха хорошего. Царевича-королевича…

Устя поморщилась.

Царевича… дал уже! Отворотясь не насмотришься!

– Али не по норову он тебе? – прищурилась Настасья.

Почему Устя откровенничать решила? Она и сама не знала.

– Мое дело отца слушать. А люб, не люб… что у меня воли, что у тебя.

– И то верно, боярышня. Неуж не люб никто? Сестра твоя – та себе милого дружка нашла, а ты, смотрю, нет.

– Сестра?

– Не знала ты?

Устя головой качнула.

Прабабушка говорила про Аксинью, да Устя попросту забыла. Тут все одно к одному и легло. Батюшка приехал, прабабушка уехала, потом боярин Раенский с визитом… теперь вот все подворье на ушах стоит. Платья шьют, суетятся…

– Я и не подумала. Говори, что знаешь?

Настасья тоже таить не стала:

– Знаю. Встречаются они малым не каждый день на сеновале.

– Ох, Ксюха!

– Вроде как до бесчестья у них не дошло. Но Егор…

– Егор тоже знает?

– Тут такое дело, боярышня…

Настасья рассказывала честно.

Конюх Егор ей люб был давно. Только вот он холоп, она холопка, над ними боярская воля. Куда тут денешься. А потом еще люба она оказалась боярину.

Егор тогда чуть с ума не сошел, Настасья его кое-как утешала. Говорила, что натешится с ней боярин да и выкинет. А коли сейчас попробовать у него игрушку отбить – пропадут они оба.

Егор умом все это понимал, а сердце-то не каменное!

Вот и бегала к нему Настасья, боялась, что любимый натворит что-нибудь… а бегать-то как? Скажет кто боярину, что полюбовницу он с конюхом делит, – обоим головы не сносить!

Приходилось таиться да по сторонам оглядываться.

Вот в одну из ночей Настасья и заметила Аксинью. Которая точно так же кралась, оглядывалась – и направлялась на сеновал.

Какая бы женщина устояла?

Настасья исключением не оказалась. Егор ее в ту ночь не дождался, Настасья занималась более важным делом. Подсматривала и подслушивала.

Как она поняла, Аксинья и Михайла…

– КТО?!

Устинье чуть дурно не стало.

– Михайлой она его зовет, боярышня.

– Ох-х-х-х-х…

– Никак знаешь ты его?

– Волосы светлые, глаза зеленые, высокий…

– Глаза не видела, темно было. А волосы светлые и высокий. И вроде как из царевичевых ближников он, сам говорил.

– Он…

– Боярышня?

Устя дышала. Ровно и размеренно.

– Ты… уф-ф-ф говори, Настасья. Уф-ф-ф… Слово даю, уф-ф-ф-ф, молчать буду. Уф-ф-ф-ф… Дурной то человек…

Настасья только головой покачала.

Чудит боярышня. А и то, коли сестра с каким поганцем свяжется, тут всем достанется.

– Он ей рассказывает, как любит. И она ему тоже. Целуются иногда. А вот до греха плотского у них вроде и не дошло. Она бы и не против, да он останавливает.

– Сволочь. Уф-ф-ф-ф…

– Может, и так, боярышня. Встречаются они не так чтобы часто, но раз в пять – десять дней увидятся обязательно.

Устя медленно кивнула. Сердце чуточку успокоилось, черный огонь внутри больше не обжигал.

Ах ты ж мразь такая!

Что ж ты с моей сестрой-то делаешь?! Ненавижу, Жива-матушка, как же я его НЕНАВИЖУ!!! До крика, до воя, до черной волны, которая застилает разум, стоит только ту черную ночь вспомнить – и вой к небу рвется, ровно волчий.

Не спущу-у-у-у-у-у!

Не прощу-у-у-у-у!

И за сестру – тоже спрошу!

– Как Михайла на подворье к нам попадает – знаешь?

– Нет, боярышня.

– Настя… вот что. Три рубля хочешь? На обзаведение?

– Хочу, боярышня.

– Узнай, как он на подворье попадает. Попроси Егора своего поглядеть за Аксиньей и сама постарайся. А за мной не пропадет.

– Я вам и так отслужу, боярышня. Вы нам с Егором жизнь спасли.

Устя коснулась руки холопки:

– За то, что я сделала, Настасья, ты со мной полностью расплатилась. Я тебе должна.

– Поговорю я с Егором. Они уж дней шесть не виделись, со дня на день должны.

– Хотела бы я их застать. Раньше, чем батюшка…

Настасья задумалась:

– Не знаю, боярышня. Я с Егором поговорю, а дальше – только молиться и останется.

Устя кивнула. Можно и помолиться. Но Михайла…

Аксинья…

Да что ж она, дурочка, не думает ни о чем?! Он же… она же…

Матушка Жива, да что ж это делается-то?!

– Боренька, нельзя нам сегодня. Разве что рядом полежим…

– Маринушка моя. Мне с тобой всегда радостно, русалочка моя.

Царица Марина опустилась на кровать:

– Хоть побыть рядышком.

Борис тоже вытянулся на кровати, притянул супругу к себе.

– Ребеночка от тебя хочу, Маринушка. А лучше двоих или троих.

– Я ведь говорила, Боренька, не лгала тебе изначально. Я у матушки одна получилась. В роду нашем бабы поздно созревают, поздно рожают, но и старятся тоже поздно. Рожу я тебе еще… подожди чуточку.

– Буду ждать, сколько скажешь. Только сына мне подари. Или дочку с такими же глазищами, как у тебя.

– Подарю, Боренька. Бог даст, и двоих подарю, и троих. Может, и мне на богомолье съездить? Ты поедешь в один монастырь, ну и я тут, рядышком?

– Расставаться с тобой не хочу. Даже на день, даже на час. Уж сколько лет вместе, а я без тебя сам не свой делаюсь.

Царица приподнялась на постели, скользнула губами по губам…

– Я на пару дней, Боренька. Помолюсь да и вернусь. Пожалуйста!

– Ну коли просишь…

– Отпустишь?

– Ждать буду.

– Любый мой…

Губы скользили по мужскому телу.

– Нельзя ведь. Грех это…

– Отмолю.

И губы скользнули еще ниже, вызывая довольный мужской вздох.

Ладно уж… семь грехов – один храм. И то… отмолим!

– Велигнев, я не просто так к тебе пришла. Разговор у меня есть.

– Слушаю, Агафья. Или тебя иным именем назвать?

– Называй Агафьей. Привыкла я, среди людей живу. Это ты в чащу ушел…

– Разве ж от тебя уйдешь? Ты и под землей разыщешь, коли надобно.

– А не было б надобности, я б сюда и не полезла. Ты меня послушай, Велигнев. Я не просто так пришла, я с другими поговорила. Пятьдесят лет назад в Россе было сто двадцать две священные рощи. Тридцать лет тому – восемьдесят шесть. Сейчас – сорок две. Не страшно тебе? Богиня ответ дала. За эти годы к ней пятьсот двенадцать душ ушло. Не простых, а НАШИХ. А всего-то нас хорошо если тысяча наберется. И эти пятьсот смертей – они не от возраста, не от болезни. Это те, кого огнем и мечом извели, ядом и коварством.

– Агафья… всерьез ли ты?

– Смеяться будешь, я тоже не замечала. Как в тумане жила. Внучка у меня в силу вошла, я ее обучать начала, а она спрашивать. А как ответы я нашла, так и сама задумалась. Что происходит, Велигнев? Тебе многое ведомо, кто это может быть?

Обманчиво скромная пара.

Старушка в простом тулупчике и платке – и старик в одной телогрейке поверх холщовой рубахи, в портах полотняных, в лаптях. Даже без шапки, седые волосы в разные стороны торчат. Никакой в нем благостности, никакого величия.

Пока в глаза не поглядишь и не поймешь, с кем столкнулся.

А как посмотришь…

Глаза у Велигнева голубые.

Ясные-ясные. Словно безоблачное летнее небо. Чистые и спокойные.

Только вот Агафья точно знала, не просто так его Велигневом прозвали. Вот и сейчас… голубые глаза начинали медленно темнеть. От зрачка – и все дальше, дальше, словно тучи на небо сходились.

– Не знаю я. Не думал.