Под знаком Альбатроса - Гришин Алексей

Главное, что качка прекратилась. Вообще. Полностью. И наступил долгожданный и такой невозможный на море покой.

Вскоре молодость взяла свое, лица женщин порозовели, глаза смогли сфокусироваться вначале на потолке, потом на окнах, в которые било яркое зимнее солнце. Так что к следующей склянке они смогли встать и даже дойти до двери. Графиня понемногу твердеющей походкой вышла на палубу, оставив в каюте служанку, занявшуюся уничтожением последствий морской болезни.

Получилось у Жюли не очень – за борт вылетело не только содержимое таза, но и сам таз, ударившись о выпуклый, выступающий почти на метр от палубы борт флейта и оставивший на нем несимпатичное пятно. Стоявший рядом огромный и косматый боцман сделал вид, что ничего не произошло, и деликатно (господи, откуда такие манеры на море!) поддержал девушку за локоток.

– Позвольте вам помочь!

С ума сойти!

Гиллмор, беседовавший о чем-то на шканцах с Буагельбером, уставился на эту сцену только что не выпучив глаза.

Старпом, проследив за взглядом гостя, закашлялся, прервал разговор и заорал во всю глотку:

– Гастон, якорь тебе в задницу, делать нечего? Опять у тебя команда бездельничает!

Эту сцену графиня наблюдала, усевшись на канатную бухту. В кое-как зашнурованном на спине платье, поверх которого был небрежно наброшен подбитый мехом плащ, с растрепанными волосами. Не до изысков, лишь бы в себя прийти. И плевать, что подумают окружающие.

Смущенный, вроде бы даже покрасневший боцман опрометью бросился на бак распекать моряков, и без того рьяно драивших идеально чистую палубу и ярко сверкавшие медяшки. Жюли скользнула в каюту, а мадам де Ворг даже не попыталась сдвинуться с места. Лишь едва заметно улыбнулась, почувствовав, что мир вокруг раскачивается все меньше и меньше. Можно сказать, вообще остановился.

Гиллмор спустился на шкафут [10] и, не спросив разрешения, сел рядом.

– Не обращайте внимания на этих грубиянов, Адель. На море нравы простые, а моряки отродясь в карман за словом не лезли. Как себя чувствуете?

– Как вывернутая курица. Перьями внутрь.

М-да, благородная госпожа, видимо, тоже не всю жизнь провела в парижских салонах.

– Это морская болезнь, она мало кого щадит. Но ничего. К счастью для вас, хотя и к сожалению для нас, мы попали в штиль. Скоро все наладится.

– Черта с два! Хотя… может быть, вы и правы. По крайней мере желание сдохнуть прямо здесь и прямо сейчас куда-то ушло. Надеюсь, навсегда. Но желания двигаться нет никакого, так всю жизнь на этих веревках бы и просидела.

Сквайр улыбнулся, глядя куда-то в море.

– Это знакомо. Когда отец впервые отправил меня сопровождать груз шерсти в Ревель, я три дня валялся на нижней палубе с мечтой повеситься. И повесился бы, если б хватило сил подняться и добраться хоть до какой-нибудь перекладины. А потом ничего, привык. Все привыкают, и вы привыкнете.

– Думаете? Тогда дайте руку, помогите встать, – она поднялась, окинула взглядом бескрайний простор, глубоко вздохнула… и пошатнулась, Гиллмор галантно поддержал ее под локоть. – А что там кричит этот, как его, Буа-ох-гель-бер? Дьявол, меня опять чуть не вырвало.

Гиллмор отвлекся от спутницы, прислушался… да куда там прислушался – старший помощник потрясал зажатой в кулаке подзорной трубой и орал во всю глотку:

– Все наверх! Мушкеты к бою готовь! Все, мать ваша каракатица! Орудийной команде к орудиям! Ретирадные – расчехлить, зарядить шрапнелью! Все зарядить шрапнелью! Боцман и канонир – ко мне! Коку – команду накормить! Чтобы через час все были сыты!

Графиня и сквайр растерянно переглянулись, еще раз взглянули на море – мирное от горизонта до горизонта. Что такое?

Гиллмор буквально взлетел на шканцы, хозяйке корабля для этого потребовалось время и пара крепких выражений, адресованных самой себе. Но к старпому она подходила уже почти твердым шагом.

– Что случилось?

– Пираты.

Буагельбер протянул подзорную трубу и указал куда-то на горизонт, где в далекой дымке проступал силуэт странного корабля с косыми реями, под которыми не были натянуты паруса. Тем не менее корабль медленно, но уверенно приближался на веслах, держа курс прямо на «Мирный».

– Пиратская шебека. Для здешней торговли они бесполезны – гребцы слишком дороги. Используются в Адриатике, но в основном магрибскими торговцами и такими же пиратами, рабов не считающими.

– Но может быть, это все же мирное судно? Идет с грузом в Кастилию, – женщина не верила, что вот прямо сейчас, в Ла-Манше, где казалось тесно от кораблей всех флотов и стран, на них посмели напасть морские бандиты.

– Взгляните на его грот… э… на самую высокую мачту. Видите черный флаг? Это сигнал нам: «Сдавайтесь или будете уничтожены».

Сжались кулаки, поджались губы. Морская болезнь? Да пошла она!

– Сколько человек в нашем экипаже?

– Семьдесят два. Из них шестнадцать – канониры, но вряд ли они смогут сделать более одного выстрела. Управлять парусами в штиль тоже бессмысленно. Так что драться будут все семьдесят два.

– Семьдесят восемь, – вступил в разговор Гиллмор. – Пятеро моих слуг и я сам не собираемся ждать милости от этих мерзавцев.

– Восемьдесят. Мы с Жюли будем не очень хороши в рукопашной, но зарядить мушкет или пистолет сможем, как и нажать на курок. Так что все не так плохо. Сколько бандитов может быть на этой чертовой шебеке?

– До ста пятидесяти, если гребцы тоже в драку полезут. Им не нужно много припасов. Напали, ограбили и ушли. Все быстро. Так что могут позволить себе большую команду, с которой полноценного боя нам не выдержать. Но попробуем их обмануть.

– Потопить?

Буагельбер переглянулся с Гиллмором и грустно улыбнулся.

– У нас по каждому борту пять шестифунтовых орудий. Это добрые чугунные пушки, но не уверен, что даже в упор мы сможем проломить вражеский борт. А бить по их рангоуту [11] в штиль, это и вовсе бессмысленно. Придется драться. Впрочем, у нас высокий фальшборт, попробуем приготовить сюрприз.

И тут же скомандовал:

– Спустить флаг!

Спустить флаг? Сдаться?!

Но ни один человек на «Мирном» не остановился. Флаг скользнул вниз, а моряки деловито и без суеты продолжили заряжать мушкеты, их оказалось неожиданно много. Канониры засыпали в пушки порох, трамбовали его прибойниками. Затем – пыж, тем же прибойником плотно забитый внутрь, и лишь потом картечь – ведро чугунных шариков, на близком расстоянии способных весьма тщательно почистить вражескую палубу от злых супостатов.

Но это только в том случае, если противник подойдет совсем близко, на расстояние пистолетного выстрела.

Если же, пользуясь преимуществом в скорости и маневре, он решит предварительно расстрелять дрейфующий корабль из пушек, шансов выжить у команды флейта не будет вообще.

С другой стороны, расстрелянный корабль означает испорченный, а то и уничтоженный груз. Так что осталось ждать, что победит: жадность или осторожность. У жадности шансов больше – все-таки флаг на «Мирном» спущен, сдаются трусливые купчишки.

Буагельбер еще раз взглянул на пирата.

– Думаю, пара часов у нас есть. Предлагаю провести их за пусть и не графским, но вполне приличным дружеским столом.

И пригласил в свою каюту.

Морской бой неспешен. Скорости кораблей и так невелики, а уж разница в скорости и вовсе едва заметна. Погоня может длиться часами, и не раз обреченному на разграбление купцу удавалось скрыться в ночной темноте. Но сейчас этот прием не работал – штиль крепче любого якоря привязал парусник к месту.

С другой стороны, шебека без парусов движется не многим быстрее пешехода на суше, поэтому времени для обеда вполне достаточно.

За столом говорили о чем угодно, только не о предстоящем бое. О торговле, ценах на вино и сукно, о последних парижских сплетнях, до которых моряки оказались весьма охочими. Словно и не рвался к ним, не жалея весел, пиратский корабль. Особенно речистым оказался суперкарго. Пусть и с деревянной фамилией, но было видно, что торговлю он не просто любил – обожал, словно лучшее в мире развлечение. За что уж его предка назвали Трамбле, неизвестно, но потомок, кажется, знал цены на все товары во всех портах мира и рассуждать о них мог часами, лишь бы слушатели не разбежались. А куда они посреди океана денутся?