Проникновение - Суржевская Марина "Эфф Ир"

А потом устремился к крепостной стене.

Морской дракон, шипя, помотал башкой, выплюнул ядовитую слюну, что прожгла дыру в стене дома. И пополз вслед за риаром. Частые удары с башни звучали гулко и тревожно, означая нападение.

Ярость внутри застилает глаза багровой пеленой. Трудно думать, дышать, жить… Хочется лишь убивать. А-тэма я разорвал бы на куски, если бы не нападение на Нероальдафе.

В этот раз — трое. Дикие хёгги, черные. Злобные и голодные, почуявшие теплые человеческие тела. Обычно диких хёггов отпугивают крепостные стены, статуи и мои метки, но эти трое решили поживиться…

И я обрадовался. Поднялся выше, за грань облаков. Черные тени скользили внизу, вытягивая длинные шеи. Я упал на того, что был мощнее других, вцепился клыками, отгрызая голову. От громогласного рева вздрогнули скалы. С наслаждением погрузил когти в живую плоть, разодрал… Пелена перед глазами исчезла, зрение стало ясным, четким. И желания — понятными. Убивать… Вгрызаться, рвать, жечь, выдирать мясо! Все, чтобы насытить мою ярость…

Туша упала в воды возле Нероальдафе, и я увидел, как оплел хвостом раненого хёгга морской змей, утянул в глубину. Да, в волнах нет никого страшнее… Ирвин утащит черного зверя на глубину, там и оставит, в пучине. Так же, как сделал с чужачкой…

Лив.

Имя полыхнуло перед глазами багрово-черным так ярко, что я ослеп. И боль заставила закричать… Дикий рев пронесся над Нероальдафе, зарождая бурю в вышине. Почему так больно? Хёгги живут в ярости, но не в боли. Хёгги сильны и злы, хёгги свободны…

Так почему же так невыносимо больно?!

Во второго зверя вцепился когтями, не обращая внимания на то, что и мне уже подпортили шкуру. Сильные крылья утянули меня к стене, и там мы рухнули вместе, прокатились, дробя камни… Разрушение — вот наша суть… Крики, стоны, плач, хаос — вот то, что мы несем. Ударились о стену башни, звякнул и жалобно замолчал колокол. Шипастый хвост ударил меня плашмя, разрывая броню чешуи. Вывернуться не успел… И снова удар, поперек, словно стальной плетью. Кровь брызнула на стену, а я взревел. Извернулся, вцепился, вгрызся… Сверху посыпались камни разрушающейся сигнальной башни, разбился бронзовый вестник… Тяжелыми взмахами поднялся в воздух, таща тушу дикого хёгга. Ударил о землю, снова поднял…

Ирвин в воде шипел, обвиваясь вокруг последнего, третьего… Морда морского змея вся в крови, не понять — своей или чужой.

Через минуту я сбросил добычу в расщелину между скал, пронесся над волной. Вода уже успокаивалась, под пенным гребнем извивался силуэт с плавниками.

Ирвин жив.

Вот только я не был уверен, что рад.

Развернувшись, опалил огнем студеную воду и взмахнул крыльями…

Время течет медленно. Я разрыл яму в груде золота, накрыл голову хвостом. Желтый металл обагрен кровью, что течет из моей шкуры. Больно… Не шкуре больно. Шкура зарастет.

Прежде чем улечься, завалил камнями проход к подземному озеру. Лучше Ирвину не приходить. Убью…

Время течет неспешно. И я закрываю глаза. Все равно перед ними лишь багрово-черное, больное… Здесь, в моей пещере, я чувствую запах чужачки. Она была здесь — стояла возле золота, смотрела. Ничего не взяла. Ни одна монетка не сохранила тепло ее пальцев. Слабый рык отражается от стен… Говорят, хёгги могут спать веками. Это они и делают, когда слишком устают от людей. Или когда теряют разум.

Теперь я тоже знаю, почему это происходит. Ярость хёгга дает людям силу. Зов хёгга дает детей и исцеление. А боль способна уничтожить всех вокруг… Я уже не помню, почему так важен Нероальдафе, зачем нужны фьорды. Я все забыл. Я хочу лишь убивать… Хочу уничтожить этот город, по которому ходила Лив… Хочу разодрать Ирвина… Хочу утопить в крови всех… Даже себя.

Человек почти не властен над зверем. И остатками разума я заставляю хёгга оставаться на месте…

Тяжело…

Больно…

Я хрипло дышу, зарываюсь в золото, жду…

Когда станет хоть капельку легче.

Данар не соврал. Меня перевели в небольшую комнатку, поставили у дверей стражу. Но зато действительно дали все, что я просила. Первым делом я захотела узнать всю родословную местного риара. Мне притащили свертки писчей бумаги, перья и чернила, а также приставили парнишку, обязанного отвечать на все мои вопросы. Юный Бьорн числился в Аурольхолле скальдом — шутом и потешником. Все потому, что уродился мальчик горбуном и оттого не мог держать ни копье, ни топор. Зато уже с детства демонстрировал впечатляющие умения в искусстве сложения букв и песенок.

— Таких, как я, фьорды не жалуют, — ухмыльнулся парнишка. Светло-серые волосы торчали на его голове спутанными лохмами, пальцы потемнели от чернил. — Если человек уродился с горбом, значит, его родичи прогневали перворожденных хёггов, оттого и наказание. И таких детей лучше отдать в жертву морю.

Я покачала головой. Да уж, о гуманизме здесь и не слышали!

Правда, сам Бьорн мало походил на ущербного. Живой, веселый, всюду сующий свой нос подросток, которого очень интересовало, чем я занимаюсь. Не сдержавшись, я потихоньку показывала ему, как умножать и делить цифры, чему мальчик радовался, словно прянику. Счетоводы в Аурольхолле ценились и жили сыто.

— А это зачем? — он снова сунул перепачканный чернилами нос в мои чертежи.

— Это генеалогическое древо твоего риара, — улыбнулась я, обмакивая перо в чернильницу. — Не отвлекайся, пожалуйста. Расскажи теперь о Вахенди, что родила мать Данара.

Писчий важно надул щеки и начал говорить. Я же чертила ничего не значащие линии и думала. Как ни странно, но мое нахождение в Аурольхолле оказалось величайшим подарком мне, как исследователю. Под предлогом изучения семьи риара я могла задавать вопросы! Хотя на основные — про кольцо Горлохума, хёггов и их способности — Бьорн отказался отвечать наотрез, испуганно залепетав что-то про гнев перворожденных.

Но зато я получила возможность изучать историю Аурольхолла и самих фьордов!

— То есть прекрасная Вахенди тоже была снежной, так? — уточнила я.

— Да! Белая, как снег на вершине горы, синеглазая, как ночное небо! Одна из прекраснейших дев фьордов, ликом сравнимая лишь с луной…

Я поморщилась. Порой в поисках рационального зерна приходилось пробиваться через подобные иносказания.

— Я поняла. А кто были ее родители?

Уже через пару часов я окинула схему задумчивым взглядом.

— Любопытно… А жены у риара нет, правильно?

— Так невесту-то похитил риар Нероальдафе! — всплеснул руками мой рассказчик. — Чтоб ему пусто было, зверю черному! Утащил прекрасную Эйлин, оставил нашего риара без жены!

Ну ясно! Так вот кем была беловолосая девушка на пиру Сверра! Воспоминание кольнуло, и я поежилась. Единственное, что я пыталась не делать, — это не думать о золотоглазом ильхе. Не вспоминать его слова, прикосновения, насмешку… Пыталась, да выходило плохо. Спать я стала урывками, ведь в каждом сне был он… А мысли снова и снова возвращались к вопросу: почему он так поступил — приказал Ирвину выкинуть меня? Наказал за помощь Вилмару?

Ответить могли лишь Ирвин или Сверр, но их здесь не было…

Я тряхнула отросшими кудрями и решительно сжала зубы. Меня должна волновать лишь работа. Значит, ею и стоит заняться!

Однако внутри по-прежнему бились непонимание и обида. Неужели Сверр меня отдал? Он ведь говорил, что никогда… Но что значат слова риара, сказанные чужачке?

— Расскажи мне о скале победителей, — обернулась я к Бьорну.

— О, я ее видел! — блекло-голубые глаза парня загорелись восторгом. — Лишь раз, но помнить буду всю жизнь! Там собирается великий совет хёггов, один раз в пять лет! И на время этого пира никто не крадет чужих дев, не топит корабли, не дерется! Хёгги решают, с кем заключать союз, с кем обменяться ячменем или тканями, чьих дочерей взять в жены! Это называется большой сбор риаров. Следующий — через три года, потому наш риар так злится! Ведь жену он сможет выторговать лишь там…