Дракон мелового периода - Гурова Анна Евгеньевна

– Ну вот что, девчата, – сказал он, пряча глаза, – первый вариант не прокатил. Доедаем, заканчиваем сохнуть и едем к Савицкому знакомиться.

10

Выставка Эшера. Знакомство с Савицким

Еще издалека было видно, что училище на проспекте Авиаконструкторов ждут большие перемены. Безобразная бетонная коробка была почти полностью спрятана в лесах, и бригада рабочих сколачивала со стен остатки мозаики с солнцем, морем и корабликом. Мы, невольно пригибаясь, прошли под лесами внутрь. В гардеробе тоже шел ремонт – красили стены в песочный цвет. Саша уверенно пошел на второй этаж, в сторону учительской.

– Ты точно уверен, что здесь нет никого из учителей? – на всякий случай спросила я.

В прошедшем учебном году Эзергиль была едва не застукана здесь за шпионажем, а я, в обличье зомби угрожая здешней директрисе циркулем, вымогала у нее сведения о Саше. Так что встречаться с преподами нам было как-то не с руки. Саша беспечно пожал плечами:

– Охота им в известке мараться. Савицкий здесь только потому, что готовит какую-то выставку.

– Знаю я их выставки, – проворчала я. – Небось опять абстракционизм? Танцы уродов при полной луне?

Учительская оказалась закрыта. Мы направились в актовый зал, но и там, к моему удовольствию, никого не нашли.

– Может, ты что-то напутал? – спросила Эзергиль. – Не здесь, не сегодня?

– Погодите, – хладнокровно ответил Саша. – Сходим в мастерскую. Там тоже иногда вешают на стены всякую хрень.

Флигель, в котором располагалась мастерская, был уже отремонтирован и сиял на солнце веселыми, пахнущими краской оранжевыми стенками. Железная дверь была широко распахнута и приперта табуреткой для притока свежего воздуха.

– Андрей Михайлович, вы здесь? – крикнул Саша, заходя внутрь. Его голос прозвучал гулко и громко, отозвавшись эхом под потолком.

Я с любопытством выглядывала из-за его плеча. С прошлого года здесь почти ничего не изменилось. Те же оштукатуренные стенки с вертикальными рядами загадочных знаков, деревянные колонны, концентрические соломенные маты. В отмытые окна лился полуденный солнечный свет. Так и хотелось поваляться на этих матах и позагорать, как на пляже. Над дверью багровел знакомый лозунг: «Мы пользуемся материей, как оболочкой и оружием». С прошлого года он изрядно выцвел. Я с некоторым удивлением вспомнила, каким зловещим в свое время показался этот лозунг, потом прочитала то, что было написано под ним мелким шрифтом: «В. Соловьев», но эта фамилия ни о чем не сказала.

Впрочем, одно новшество здесь появилось. Вдоль стен тянулась длинная рейка, от которой книзу через равные интервалы спускались веревочки. На некоторых веревочках, тихо покачиваясь от сквозняка, висели картины в хрупких рамах. Другие картины штабелями стояли возле стен либо кучками лежали на полу.

– Графика! – с отвращением произнесла я, приглядевшись. – Ненавижу графику!

Саша позвал еще раз, удивленно поднял брови и ушел в глубину мастерской, где виднелась еще одна дверь. Я принялась рассматривать экспозицию.

Прямо напротив входа висел большой рисунок. На нем был изображен хоровод каких-то премерзких карликов, которые в пляске двигались навстречу друг другу. Встретившись, они превращались в одно существо, из которого в обе стороны снова начинал вылезать хоровод. Я присмотрелась и радостно захохотала:

– О, в точности, как я предсказывала, – танцы уродов при полной луне!

– Вау! – почтительно понижая голос, воскликнула за моей спиной Эзергиль. – Это же Эшер!

– Какой еще Эшер? – буркнула я. Это имя почему-то вызывало у меня исключительно неприятные ассоциации.

– Эшер – один из величайших художников нашего столетия, – раздался голос из дальнего конца мастерской. Я увидела, что к нам направляется спортивного телосложения дед в джинсах и футболке с надписью «Принстон». Его надменное лицо с резкими морщинами, ястребиным носом и не по возрасту яркими темно-синими глазами было мне определенно знакомо. В руках дед держал картину в раме. За ним шел Саша, который нес целую стопку рисунков.

– Как же так, девушки, – произнес дед, окидывая нас с Эзергилью острым взглядом. – Пришли на выставку, а Эшера не знаете?

– Но ведь это же не подлинники? – спросила Эзергиль.

– Разумеется, – сухо рассмеялся дед. – Это отличные репродукции. Нам их делали на заказ в Германии. Я считаю, что для учеников нашего училища не знать Эшера – это просто позор.

– Они не из нашего училища, – вмешался Саша. – Я вам о них говорил по телефону. Геля и Эзергиль. Девчонки, это мой куратор Андрей Михайлович Савицкий.

– Счастливы с вами познакомиться, – кокетливо сказала Эзергиль.

Я же стояла столбом, внимательно рассматривая танцы карликов, чтобы не выдать своих эмоций даже взглядом. Да, это был именно он – тот самый дед, которого я видела здесь прошлой зимой, который покупал книги у Джефа в «Скептике» и который в разговоре с Хохландом намеревался засадить творца живой материи в подвалы академии. Первым моим порывом было немедленно удрать. К счастью, я вовремя вспомнила о том, что Савицкий никогда меня не видел и ничего обо мне не знает.

Между тем Савицкий продолжал нас рассматривать. Вернее, Эзергиль. Меня он удостоил лишь мимолетным взглядом.

– Мне кажется, я вас уже видел, – сказал он Эзергили, любезно улыбаясь. – Могу поклясться, что вы имеете отношение к Искусству.

– Вы не ошиблись, – ослепительно улыбнулась Эзергиль в ответ. – Самое прямое.

– Саша сказал мне сегодня странную фразу, которую я не совсем понял… Вам нужна информация… об одном из моих коллег?

– Я же говорил – о Хохланде, – подсказал Саша.

– Информация какого рода?

– Да это не Эзергили, а мне, – решила встрять я. – Дело в том, что меня направили учиться к Хохланду, а он…

Савицкий навел на меня свои синие глазищи, и следующие несколько секунд я чувствовала себя крайне неуютно.

– Для студентки вы слишком молоды, – заметил он.

– Я учусь в мастерской реальности на улице Савушкина, – пояснила я. – Третий год обучения. Хохланд, он… ну, типа, мой куратор.

Савицкий посмотрел на меня вдвое пристальнее, чем прежде.

– Как интересно, – пробормотал он. – Впервые слышу, чтобы Леопольдыч брался кого-то курировать, тем более не из академии.

– Его уговорила моя учительница. – Я назвала фамилию Антонины.

– А, конкуренты, – протянул Савицкий. – Слышал, слышал. Это отчасти проясняет ситуацию с кураторством. Но в таком случае, как понять ваш приход сюда?

– Она не хочет учиться у этого Хохланда, – встрял Саша. – Она ему не доверяет.

– И хочет узнать о нем как можно больше, – добавила Эзергиль. – Согласитесь, нет ничего хуже для юной одаренной мастерицы, чем угодить в лапы к безнравственному негодяю, который будет использовать ее талант в своих низменных интересах. Хохланд не произвел на нее впечатления благородного и порядочного человека. В отличие от вас, – неожиданно добавила она, стрельнув в деда глазами.

Саивцкий смущенно кашлянул и нахмурил брови, изображая раздумье. Трудно сказать, купился ли он на дубовый комплимент Эзергили, однако на улицу нас не выставил, а предложил выпить чайку и побеседовать более детально.

За дверью в дальнем конце мастерской оказалась небольшая аудитория с партами, рассчитанная человек на десять. Савицкий попросил, чтобы мы подтащили стулья к учительскому столу, включил электрический чайник, который немедленно зашумел, и послал Сашу на остановку за чем-нибудь к чаю. Саша ушел демонстративно неохотно. Я было шагнула к двери сама, но Эзергиль поймала меня за рукав, возвращая на место.

– Итак, – начал Савицкий, заваривая чай, – прежде всего, уважаемая Геля, ответьте мне на один вопрос. В чем истинная причина вашего недоверия к Хохланду?

Я замялась. Вообще-то исповедь в мои планы не входила.

– Деточка, – довольно язвительно добавил Савиций, заметив мои колебания, – если вы приготовились сочинять, то напрасно теряете время. Вам известно, что я мастер иллюзий? Если услышу хоть слово лжи, считайте, что наш разговор окончен.