Алракцитовое сердце (СИ) - Годвер Екатерина

Настала очередь Деяну мяться и мучительно подбирать слова:

- Ну... она... Эльма такой человек, что рядом с ней и помереть не страшно; товарищ и друг, которому всегда можно доверить спину; даже если ее нет поблизости, все равно чувствуешь локоть... чувствуешь силы жить - даже если нет их уже, сил. Я хотел бы иметь хоть вполовину столько терпения, доброты и мудрости, как она: быть на нее в чем-то похожим.

- Радмила так и не стала мне другом; может, и не стала бы никогда, даже сложись все иначе, - сказал Голем. - Слишком мы разные. Она не любила, боялась, даже ненавидела меня. Но на суде Господнем я доверил бы ей быть моим прокурором. Я хотел бы сделать ее счастливой, потому как она в полной мере заслужила этого; любви, уважения, доверия, счастья... Хотел - но не мог. Когда я попытался заговорить об этом с Милой, она попросила меня заткнуться и затолкать свою жалость куда-нибудь подальше. Существовавшее между нами в последние годы хрупкое приятельство рухнуло, сменившись отчуждением еще более сильным, чем когда-либо прежде. Мила не видела и не желала видеть в моих словах и намерениях ничего, кроме больно ранившей ее гордость жалости и желания выставить себя в хорошем свете перед обществом. Слава выдающегося ваятеля имела оборотную сторону; про мои возможности ходили самые невероятные слухи: в том числе что я якобы способен дать человеку новое тело, скрыть любые увечья и уродства... Разумеется, я не раз объяснял Миле, что подобное для меня невозможно, но иногда замечал в ее глазах огонек сомнения: она ведь почти ничего не понимала в природе чар, несмотря на все время, проведенное со мной, Ниримом и другими. Она научилась держаться с нами, как с ровней, но обычный для лишенных способностей людей суеверный страх перед непостижимыми их разумом силами все равно сохранялся в ней. Иногда я кожей ощущал его, этот страх, направленный не на сотворенные чары, но на меня самого. А при дворе шептались, что я могу, но не желаю помочь жене и многим другим мои соратникам, искалеченным в битвах или одряхлевшим... Небеса мне в свидетели, как я хотел бы подобного! Ради этого я изучил, насколько оказалось возможно без принесения священных обетов, искусство становления немертвых на Дарбате. Нельзя сказать, чтобы я вовсе ничего не достиг, но временные, неудобные в использовании "протезы", почти как тот, который я приладил тебе, - это самое большее, чего я смог добиться.

- Не так уж и мало. - Деян пошевелил искусственной ногой, ощущая слабое покалывание в стопе. - И не такая уж она неудобная.

- Поверь, это скорее твоя заслуга, чем моя, Деян. К моему сожалению, на большее я оказался не способен... И Миле это помочь ничем не могло. Но она и не желала моей помощи - как не желала и моей дружбы. Моя же привязанность к ней только крепла. Не знаю, правильно ли называть это запоздалое чувство любовью, но я не знаю другого подходящего слова. Время шло, и скоро я уже ничего не желал так сильно, как того, чтобы наш фиктивный брак стал настоящим, дополнился близостью физической и духовной... Милу это тревожило и злило. Иногда она выказывала неприязнь ко мне даже большую, чем, смею надеяться, испытывала... Я мог принудить ее к чему угодно, но об этом, конечно, не было и речи. Хотя сейчас я иногда думаю: может быть, она этого и ждала от меня, этого и хотела? - Голем помолчал. - Чтобы я взял ее силой, не оставил выбора, обязал ее вести себя со мной так, как мне угодно. Это позволило бы ей в поступках создать видимость примирения со мной, не переступая через гордость... Дома вновь установился бы мир, и она могла бы быть спокойна, чувствуя свое надо мной духовное превосходство. Вряд ли принуждение навредило бы ей: и так уже огромное напряжение между нами было невыносимо для нас обоих. Быть может, мне стоило напомнить, что я ее законный муж, и поступать соответственно... Не знаю. Тогда я злился и презирал себя за то, что позволяю себе хотя бы размышлять о подобном... Понимание, что лишь грубой силой я способен получить любимую женщину и почти готов поступить так, невзирая на ту боль, какую могу ей этим причинить, было для меня пытке подобно. Я без конца корил себя за свою прошлую черствость: прояви я много лет назад хоть толику такта, стена между нами была бы тоньше. Но чего не случилось, того не случилось. Однако примириться с настоящим я не мог и, признаться, не считал, что заслуживаю того отношения, какое получал. Подобно многим мужчинам, в юности я был "кону неши", как говорят хавбаги, "толстокожим похотливым ослом" - но и только; и не сделал Миле ничего дурного, кроме как женился на ней. Я дал ей власть, богатство и свободу распоряжаться своей жизнью, насколько это было возможно для женщины ее положения в Империи. Ей пришлось пострадать из-за меня, но это был ее выбор: играть в опасные игры в столице, а не жить в надежно защищенном замке, как я предлагал... Я бывал груб и зол на язык, пренебрегал благодарностью за то добро, что она, пусть и не всегда от сердца, делала для меня; признаю, я не был идеальным супругом; но кто им был? За свою жизнь, Деян, я видел тысячи и тысячи мужчин, которые ни в грош не ставили жен, сами не стоя ни гроша, и творили отвратительные вещи - но тем не менее были любимы... В сравнении с ними я был сама доброта и учтивость, и мне казалось - я заслуживаю, по крайней мере, некоторого уважения и признательности.

- Не имею большого опыта с женщинами, но, наверное, ты прав, - сказал Деян, уловив в интонации чародея вопрос. - Вот только рассудочные суждения в таких материях мало что значат, по-моему.

- Прав или нет, но так я думал тогда, и потому обида жгла меня весьма остро, - продолжил Голем. - Всем своим существом я желал чаще бывать на Алракьере, где мог хотя бы видеть жену и пытаться добиться ее расположения, но каждое пребывание дома неизменно оборачивалось для меня мучением - и я снова бежал прочь, загоняя лошадей по дороге до порта. Моя служба позволяла мне иногда возвращаться, но обязывала подолгу отсутствовать, и в том было мое спасение. Огромной радостью стал для меня перевод на Острова, где я был необходим, где велик был риск и служба требовала полной отдачи; где я имел удовольствие постоянно работать с Первым Королем Миргом Бон Керрером и другими выдающимися умами. Жизнь среди хавбагов, их поразительные обычаи и верования значительно повлияли на меня; я стал иначе смотреть на многие вещи. Но все же я не мог изгнать Милу из мыслей, как ни старался; у меня бывали мимолетные интрижки с другими женщинами, но не более. Я часто писал ей письма. Полагаю, она сжигала их, не читая... После одной особенно опасной авантюры, завершившейся удачно, я за кувшином таоки поделился с Миргом своей бедой: он давно проявлял любопытство к причинам моего непроходящего дурного настроения. Выслушав меня, он со свойственным ему тактом напомнил мне притчу о глупом олене, который так гордился своими роскошными рогами, что ходил, не склоняя головы, и однажды помер с голоду: редкий случай, когда Мирг в своих поучениях имел в виду не меня... Или, вернее сказать, не только меня. "Ани ер онгран", - добавил тогда Мирг. Никто не совершенен. - Голем вздохнул. - Мила, как и все мы, не была совершенством: ее непомерная гордость и обидчивость порой граничили с глупостью, а в честолюбии она могла поспорить с Венжаром. Несмотря на доброту, ей недоставало мягкости: она могла накормить голодных, но не утешить, в глубине души полагая их самих виновными в их несчастиях... У нее был тяжелый нрав. Мое изменившееся к ней отношение не встретило сочувствия у многих моих друзей; но я любил ее вместе со всеми ее недостатками и плевать хотел на чье-то неодобрение. Я был самоуверен и не привык к поражениям, потому верил, что, несмотря на все предшествующие ошибки и недоразумения, со временем добьюсь если не взаимности, то хотя бы доброго отношения и дружбы; с таким исходом я готов был смириться, понимая, что и сам настолько далек от совершенства, насколько возможно. Со временем! А времени у меня как раз-таки и не было... Потому как Радмила была простым человеком, почти вовсе лишенным способностей к колдовству. Несмотря на все усилия придворных лекарей, старость приближалась к ней, все ускоряя шаг; искусственная кожа и чары иллюзии, скрывавшие оставшиеся после покушения шрамы на руках и лице, помогали все хуже: от постоянных подновлений почти не было толку. И ничего больше нельзя было поделать. Я ведь уже говорил - не существует никаких зелий вечной молодости или камней долголетия, способных продлить человеку жизнь.