- Идем? – я посмотрела наверх.
Бесполезно.
Я… не чую. Да и Молчун достаточно опытен, чтобы зайти против ветра. У него своя охота. Тихая. Скрытная. С лежками, которые он наверняка присмотрел заранее.
- К хутору? – Бекшеев стянул пальто и пояснил. – Мокрое. Тяжелое. Мешает.
А замерзнуть в ближайшее время ему не грозит. Правда, потом отходняк словит, но тут уж дожить бы до светлого этого момента.
И мы пошли.
Что сказать.
Лес.
Мокрый. Зимний. Пропитанный сыростью. Накопивший её под подушками мхов. Укрывший этими коврами, что ямины, что камни, что корни.
Но идем.
Я чувствую направление. И запахи. Бекшеева. У него хороший. Не раздражает. Девочки. Мокрая шерсть и кровь. Осколком поранило, но рана почти затянулась.
Псина.
Кора. Камень. Дым. Дым вплетается в ковер ароматов, вытесняя прочие, сугубо лесные запахи. И я замедляю ход. Бекшеев сам подстраивается.
Дышит он ровно. И хромать почти перестал. Оно, конечно, временно, как бы потом вовсе не помер… потом – будет потом.
- Что? – он тоже щурится и всматривается в темноту, которая с каждой минутой все кромешней. Ночь ныне самая что ни на есть подходящая для охоты.
Для моей охоты.
А вот Молчуну придется тяжко. Небо затянуто тучами, ни луны, ни даже звезд. Да и лес тут хороший, густой. Но вот дальше начинается открытое пространство. И там бы я устроила лежку.
Хутор вот он, как на ладони.
Дома.
Сарай, с которого стащили упавшее дерево. Двор. Пара машин. Надо же, незнакомые… те самые рыбаки, которым была обещана Янка?
Дымок.
Мужик вышел на крыльцо. Следом еще один. Этого я узнала. Яжинский. Что-то говорит, но не расслышать, что именно.
Не важно. Молчун к людям не сунется. А вот где-то рядом… взгляд мой скользил по опушке леса. Высоких деревьев хватает, а разглядеть…
Нет, мы иначе.
Я мысленно окликнула Девочку.
Полукругом, сарай в центре. С той стороны – берег, туда бы Янка не сунулась.
- Что она делает? – поинтересовался Бекшеев шепотом, будто услышать его могли. Дождь усилился, и теперь вода размывала не только картинку, но и звуки.
- Тут, - я продавила носком землю. – Сарай. Она пойдет полукругом, держа в центре. Куда бы Янка ни двинулась, полукруг пересечет линию следа.
Если там остался след.
Это наша единственная надежда.
- И нам нет нужды выходить на открытое пространство, - заключил Бекшеев.
Зубы его мелко стучали, да и сам он трясся, хотя холода явно не замечал. Уцелеем, его матушка с меня шкуру спустит.
Или нет.
- Именно, - я все же принюхивалась, пытаясь уловить среди дыма ту самую навязчивую нотку апельсина. Не получалось, да и не могло получится, но хоть какая-то иллюзия действия.
Я услышала зов Девочки – вот же умница – когда почти уже решилась выйти к сараю.
След.
Был след.
- За мной, - сказала я Бекшееву.
И возражать он не стал.
Правильно.
Не знаю я этих рыбаков. И машины у них уж больно хорошие, да и сразу две. И сами они… не внушают доверия.
Совершенно.
Мы опять шли. И в какой-то момент начало казаться, что… что это снова охота. Та, которая с тающим следом. С чужим магом, что петляет, норовя стряхнуть на с хвоста.
С кровью.
С…
С Одинцовым, чтоб его, готовым всегда поделиться силой. Да и прикрыть при нужде. Но Одинцов там, на большой земле. А я тут.
Иду вот.
Девочка стояла, чуть покачивая толстым волчьим хвостом. Она тоненько взвизгнула и ткнулась носом в землю. Опустившись на корточки и я понюхала.
Ничего.
Влажная земля. Мох… даже нельзя сказать, шел тут кто-то. Но я ей верю.
- Веди, - я обняла её. – И осторожно…
На месте Молчуна я бы уже сменила позицию. Ясно же, что дальше у хутора ждать бессмысленно. А стало быть, нужно искать другое место.
Такое, мимо которого мы точно не сунемся.
Где?
Да там, где он встретил Янку.
- З-знаете… то есть, знаешь, я… я вот начинаю думать, что все-таки действительно оторван от реальной жизни, - Бекшеев еще не задыхался. Да и кровь моя его подстегивала. Скорее трясло его от переизбытка энергии. – Это… всегда вот так? Охота?
- Часто, - ответила я, пытаясь не упустить Девочку.
Идти недалеко.
Это ж Дальний. Тут все недалеко.
- Иногда дождя нет.
- Х-хорошо тогда.
- Помолчи, - попросила я. И Бекшеев послушно заткнулся.
Толковый. И не трус. Не подлец вроде бы. Это уже много. Еще упертый. Настолько, что не побоялся, что ненормальным объявят.
А вот теперь запах и я ощутила.
Апельсинов.
- Стоять, - я подняла руку, и Бекшеев замер.
Разумный ко всему. Не пытается лезть с мудрыми советами и доказывать, что ему лучше знать, как оно надо. А это редкость.
Большая.
Я огляделась и, обнаружив тяжелую ель, велела:
- Лезь. Жди.
- Чего?
- Тут пахнет апельсинами. Не чувствуешь?
Он покачал головой.
- Попытаюсь добраться. А ты… ты тут. Ладно?
- Это… некрасиво… женщину одну…
- Некрасиво будет, когда тебе башку прострелят. А я хочу пойти по следу.
Настолько хочу, что дрожь пробирает. Мое время. Мой след. И охота тоже моя. Надо было сразу его в город отправить. А теперь только мешает.
Бекшеев посмотрел на меня, вздохнул и полез под эту чертову елку, которая насквозь пропиталась водой.
- Сиди тихо… мы с Девочкой вернемся. Обещаю. Как только… вниз без тебя не полезем.
Не знаю, услышал ли.
Я сделала шаг. И растворилась в темноте. Правда, не отпускало чувство, что я совершаю ошибку. Очень серьезную. Непоправимую. И…
Запах апельсинов таял в нитях дождя. И я слизала одну. Тот самый… и след явный, как для меня проложенный. Я мысленно потянулась к Девочке.
Охота…
Охота – это тоже искусство. Высокое. Куда там каллиграфии или рисованию. Ни то, ни другое у меня не получалось, а вот охота…
Одинцов говорил, что виной всему – моя кровь. Что я просто растворяюсь в лесу.
И да, был прав.
Растворяюсь.
Это не сложно. Стать частью чего-то большего. Коснуться влажной коры, зачерпнуть горсть прелых листьев, проведя ею по щеке, стирая собственный запах, чтобы впустить этот. И звуки. В лесу множество звуков. Хрустнула ветвь.
Мелькнула тень в вышине.
И мягкие крылья совы раскрываются, задевая иглы.
Вдох.
Выдох. Сердце стучит ровно.
След… я его вижу. Яркая апельсиновая нить протянулась куда-то вперед. И надо всего-то, что пойти по ней. Туда, где меня ждут.
Но я отступаю в сторону.
Шаг.
И еще один.
Нить почти обрывается, но теперь я не позволю ей исчезнуть. И Девочка идет по другую сторону её. Я чувствую своего зверя так же ясно, как и лес вокруг себя.
Жаль, что чувствительности этой хватает шагов на пять-десять.
Но ничего…
Мы справимся.
След выводит к дереву. Старое, некогда расколотое молнией надвое, оно все-таки выжило. Накренилось, вытащив из земли темные тяжи корней. И устояло. Даже после вчерашней бури устояло.
Упрямое.
Одна часть его вытянулась параллельно земле, опираясь на толстенные ветви, будто на подпорки. Другая держалась прямо.
А в развилке самое оно для лежки.
Я прищурилась. Запах апельсина улавливался, но слабо. И еще запах человека. Впрочем, его я ощущала этаким эхом, доносящимся от Зверя.
Что-то не то было в этом запахе.
Что?
Я всматривалась в темноту до рези в глазах. И решилась-таки двинуться. Осторожно. Плавно. Вписываясь в круговерть сумеречных теней. Дождь ведь тревожит лес.
И старый лист, цеплявшийся за ветку всю зиму, срывается под тяжестью капель. Падает. Задевает тончайшие прутики. И капли стекают по коре.
Мелькает птичья тень.
И ночь разрывается гулким уханьем филина.
Девочка тоже идет.
Ближе.
И еще ближе.
Шаг за шагом.
Вокруг дерева – кустарник, но низкий, в таком не спрячешься. Хотя… там шага три. Успею? Молчун, конечно, спец, но десять лет прошло…
