— Steel торгуется по сто восемь, — докладывал брокер, вытирая пот со лба белоснежным платком. — Мы покупали по сто десять, сто двенадцать, сто четырнадцать. Все напрасно.
В час дня Уигин созвал экстренное телефонное совещание участников пула. Я слушал переговоры через громкоговоритель, новое техническое чудо для этого времени, установленное в конференц-зале банка.
— Джентльмены, — голос Уигина звучал устало, — наш фонд истощается. За четыре часа потратили двести миллионов, а падение только ускоряется.
Голос Митчелла был полон паники:
— Альберт, мы льем деньги в бездонную бочку! National City Bank уже потратил семьдесят миллионов, а ситуация не улучшается!
— Что предлагаете? — спросил Паркер из Guaranty Trust.
Долгая пауза. Слышно, как потрескивает радиосвязь между банками.
— Временно прекратить поддержку, — наконец произнес Уигин. — Попытаться сохранить оставшиеся средства для критического момента.
Это означало капитуляцию. Банки признавали, что не могут остановить лавину европейских продаж.
К закрытию торгов картина была катастрофической.
Доу-Джонс потерял тридцать восемь пунктов, почти тринадцать процентов. Radio Corporation упала с девяноста четырех до семидесяти семи долларов. General Electric — с двухсот сорока трех до двухсот десяти. Объем торгов превысил шесть миллионов акций — абсолютный рекорд.
Вечером О’Мэлли принес информацию от информаторов, наблюдающих за известными мне лидерами Continental Trust. Они сообщали о невероятной активности в стане противника.
Я понимал, что значит. Операция «Анакондо» запущена. Завтра будет нанесен основной удар. Continental Trust готовится скоординированную атаку.
Все предыдущие дни были лишь прелюдией к завтрашней катастрофе.
Вечером понедельника я поднялся на крышу здания Chrysler Building, самого высокого небоскреба Нью-Йорка, чей шпиль в стиле арт-деко устремлялся в темное октябрьское небо. Лифт доставил меня на семьдесят седьмой этаж, откуда винтовая лестница вела к смотровой площадке.
Октябрьский ветер трепал полы моего темного пальто и взлохматил волосы. Я прошел к парапету из полированного гранита и облокотился на него, глядя вниз на раскинувшийся внизу город.
Нью-Йорк лежал у моих ног как сверкающая карта. Тысячи окон горели теплым желтым светом в небоскребах Манхэттена. Улицы превратились в светящиеся ленты, по которым ползали крошечные точки автомобильных фар. Где-то внизу, в каменных каньонах между зданиями, кипела обычная вечерняя жизнь.
В театрах на Бродвее шли спектакли — «Show Boat» в Ziegfeld Theatre, «The Desert Song» в Casino Theatre. В ресторанах и кафе ужинали пары, обсуждая дневные новости и строя планы на завтра. На улицах гуляли люди, спешившие домой после работы или направлявшиеся к друзьям.
Большинство из них еще не понимали, что их мир рушится. Биржевые сводки в вечерних газетах воспринимались как временные трудности. «Техническая коррекция», «здоровая пауза в росте», «возможность для покупки на падении» — такими заголовками пестрели финансовые колонки.
Но я знал правду.
Завтра Continental Trust нанесет последний, решающий удар. Координированные продажи всех крупнейших инвестиционных домов, Goldman Sachs, Lehman Brothers, Kidder Peabody, окончательно сломают хребет рынка. Объемы будут такими, что никакие банковские пулы не смогут остановить падение.
Маржин-коллы хлынут лавиной. Миллионы мелких инвесторов, купивших акции на заемные деньги, получат требования о немедленном предоставлении дополнительного обеспечения. Не имея наличных, они будут вынуждены продавать по любой цене.
За моей спиной скрипнула дверь на крышу. Обернувшись, я увидел О’Мэлли с термосом горячего кофе в руках. Его лицо выражало тревогу.
— Босс, — он подошел ко мне, протягивая дымящуюся кружку, — время спускаться. Завтра рано вставать.
Я принял кружку, сделал глоток крепкого кофе с молоком. Горячий напиток согрел озябшие руки.
— Да, Патрик. Завтра самый важный день в нашей жизни.
Ветер усилился, принося с собой запах дыма из труб отопительных систем и далекий аромат жареных каштанов с уличных лотков. Октябрь в Нью-Йорке пах осенью и переменами.
По дороге домой я смотрел в окно на ночной Нью-Йорк. Последние прохожие спешили по тротуарам, в окнах ресторанов мерцал теплый свет, полицейские патрули обходили свои участки. Обычная мирная ночь в самом богатом городе самой богатой страны мира.
Но я знал, что эта ночь — последняя в «золотом веке» Америки. Завтра начнется новая эпоха, жестокая и беспощадная. Эпоха, когда миллионы людей узнают, что такое настоящая нужда.
Дома меня ждал письменный стол с последними сводками и планами на завтра. Короткие позиции проверены и готовы к исполнению. Наличные средства размещены в самых надежных банках. Золото переведено в швейцарские хранилища.
Я был готов к краху. Вопрос заключался в том, готов ли к нему остальной мир.
Глава 20
Идеальный шторм
29 октября 1929 года Эдвард Харден проснулся в половине шестого утра в просторной спальне дома на Лонг-Айленде. Первое, что он увидел, открыв глаза, это золотистые лучи осеннего солнца, пробивающиеся сквозь кружевные занавески и ложащиеся на паркет из красного дуба. За окном шелестели листья вековых кленов, окрашенные в багряные и оранжевые тона.
Рядом с ним мирно спала супруга Маргарет, они были женаты уже двенадцать лет. Светлые волосы разметались по подушке в шелковой наволочке, а на губах играла едва заметная улыбка. Эдвард осторожно поцеловал ее в висок, стараясь не разбудить, и направился в ванную комнату.
Приняв душ, он надел свежую белую рубашку с накрахмаленным воротником, темно-синий костюм от портного с Мэдисон-авеню и тщательно завязал шелковый галстук в тонкую полоску. В зеркале на него смотрел уверенный в себе мужчина тридцати восьми лет с аккуратно зачесанными каштановыми волосами и энергичными карими глазами.
Спускаясь по лестнице с резными перилами, Эдвард вдыхал аромат свежего кофе и жареного бекона, доносящийся из кухни. В столовой его ждал накрытый стол: фарфоровые тарелки с золотой каймой, серебряные столовые приборы, льняные салфетки. Горничная Роза, полная женщина средних лет с добрыми глазами, разливала кофе в чашки из тонкого китайского фарфора.
— Доброе утро, мистер Харден, — улыбнулась она, ставя перед ним тарелку с яичницей, беконом и тостами. — Прекрасный день для важных дел.
Эдвард развернул утренний номер «New York Times», просматривая финансовые новости. Вчерашний понедельник принес некоторое восстановление после четверговой паники. Доу-Джонс закрылся на отметке двести девяносто девять пунктов, отыграв часть потерь. Аналитики писали о «техническом отскоке» и «возвращении уверенности инвесторов».
«Все идет по плану», — подумал Эдвард, отпивая ароматный кофе. Его брокерская контора «Харден и Компания» специализировалась на обслуживании состоятельных клиентов со Среднего Запада.
За последние два года он накопил солидный капитал, вложив значительную часть личных сбережений в акции ведущих американских корпораций. Radio Corporation торговалась по семьдесят восемь долларов за акцию, General Electric по двести десять, а его любимая Montgomery Ward по пятьдесят четыре.
В половине седьмого к столу присоединилась Маргарет в шелковом халате нежно-розового цвета. Следом сбежали дети, десятилетний Томми с растрепанными светлыми волосами и восьмилетняя Салли в ночной рубашке с кружевными оборками.
— Папа, а ты купишь мне новую куклу? — спросила Салли, устраиваясь на коленях у отца. — Ту, что мы видели в витрине «Фао Шварц»?
— Конечно, принцесса, — Эдвард поцеловал дочь в макушку. — На этой неделе папа заключит очень выгодную сделку, и мы купим тебе самую красивую куклу в городе.
Томми, уже достаточно взрослый, чтобы интересоваться отцовской работой, спросил:
— Пап, а что такое биржа? Почему все говорят, что там можно быстро разбогатеть?
