Золотая цепь - Клэр Кассандра

– Я тебе не поверю, – ответил Джеймс. – Я знаю это, я это чувствую.

– Джеймс, – прошептал Мэтью. – Ты сейчас упадешь в реку.

– И хорошо. – Джеймс закрыл глаза. – Может быть, сегодня мне все-таки удастся уснуть.

Мэтью сделал резкое движение и вовремя успел подхватить друга, который начал соскальзывать вниз по гранитному парапету.

Джеймс стоял на коленях на крыше Института. Он осознавал, что спит и видит сон, но в то же время происходящее казалось ему совершенно реальным: он видел перед собой панораму Лондона, четкую, словно картина, видел улицы, переулки, бульвары, видел высоко в небе звезды, бледные, как жемчужные зубы куклы. Он видел себя самого, словно со стороны, видел собственные черные волосы; но еще чернее были крылья, которые выросли у него за спиной.

Он видел, что с огромным трудом пытается расправить тяжелые крылья. Они были взлохмаченными, с множеством перьев, цвет которых менялся от угольно-черного до серого. И вдруг Джеймс понял, что это вовсе не его крылья – на спине у него сидело бесформенное горбатое существо в серых лохмотьях. Чудовище вонзило острые когти глубоко ему в спину.

Тогда Джеймс почувствовал боль. Боль была жгучей, как пламя, она прожигала его насквозь; он поднялся на ноги, пошатнулся, начал вертеться и дергаться, пытаясь стряхнуть с себя отвратительную крылатую тварь. Внезапно крышу залил свет, бледно-золотой свет, точно такой же, как тот, что Джеймс видел, когда перенесся из собственного дома в царство теней и затем в оранжерею Чизвика.

Свет Кортаны.

Он увидел ее, с мечом в руке, ее медно-рыжие волосы, горевшие огнем. Она ударила клинком монстра, сидевшего на спине у Джеймса, и тот, в последний раз больно цапнув жертву, отцепился. Золотой меч вонзился в тело мерзкой твари, и та покатилась вниз по крутой крыше.

Рубашка Джеймса была изорвана в клочья, пропитана кровью. Он чувствовал, что по спине струится кровь. Корделия подбежала к нему, повторяя его имя: «Джеймс, Джеймс». Таким голосом, которым никто никогда не обращался к нему.

Небо вокруг них расцвело ослепительными огнями. Он больше не видел Корделию. Огни приобретали причудливые формы, образовывали узоры – да, он уже видел такие узоры прежде, они были нацарапаны на той бумажке из квартиры Гаста. Он знал, что они означают, знал, но нужная мысль все время ускользала от него. Он позвал Корделию, но девушка с мечом исчезла, как сон – он с самого начала знал, что она только снится ему.

Проснувшись, Джеймс обнаружил, что, во-первых, наступило утро, а во-вторых, он лежит в собственной постели. Он был полностью одет, хотя кто-то снял с него пиджак и ботинки и положил их на стул. Рядом, в уютном кресле, обитом бархатом, дремал Мэтью, подперев голову рукой.

Во сне Мэтью всегда выглядел несколько иначе, чем днем, во время бодрствования. Постоянная мимика, которая отвлекала, когда он разговаривал и смеялся, сейчас исчезла, и он стал похож на одно из тех полотен, которые так любил. Может быть, кисти Фредерика Лейтона [33]. Лейтон был известен в том числе своими детскими портретами, и когда Мэтью спал, вид у него был совершенно безмятежный, словно тень печали никогда не касалась его.

Внезапно Мэтью, казалось, понял, что за ним наблюдают, пошевелился, открыл глаза и выпрямился, глядя на Джеймса.

– Ты проснулся. – Губы его тронула улыбка. – Как голова? Трещит?

Джеймс медленно сел в постели. Ему множество раз приходилось слышать утренние жалобы друга на головную боль, тошноту, дрянное самочувствие и необходимость проглотить несколько сырых яиц с перцем, чтобы справиться с похмельем. Но сейчас Джеймс ничего такого не ощущал. Ничего не болело, дышать было легко, никакой тяжести в груди.

– Нет, но… а как я выгляжу?

– Отвратительно, – радостно сообщил Мэтью. – Как будто ты увидел призрак Старой Мол, и волосы у тебя после этого так и остались стоять дыбом.

Джеймс уставился на свои руки, осмотрел их со всех сторон. Запястье без браслета по-прежнему выглядело непривычно и странно, белая полоса походила на зияющую рану. Но он не чувствовал боли, ни душевной, ни физической.

– С другой стороны, – продолжал Мэтью, и в глазах его зажглись дьявольские огоньки, – не могу сказать, что твои родители были очень довольны, когда я приволок тебя домой вчера вечером…

Джеймс спрыгнул с кровати. Одежда его имела такой вид, словно он спал под мостом.

– Приволок меня? И мои родители это видели?

– Да, они как раз вернулись после собрания в доме моего братца, – хихикнул Мэтью, – которое, судя по всему, оказалось очень скучным. А ведь я предупреждал.

– МЭТЬЮ, – внушительно произнес Джеймс.

Мэтью поднял руки в примирительном жесте.

– Я им ничего не сказал, но Чарльз сам, видимо, сообщил всем о помолвке с Грейс, и твои сделали вывод, что ты решил утопить горе в вине. Я сказал, что ты выпил всего один глоточек джина, и они объявили тебя слабаком.

– Боже милостивый.

Джеймс неверными шагами направился в умывальную комнату. К счастью, кто-то уже успел принести кувшин с теплой водой, рядом лежал кусок мыла с ароматом сандалового дерева. Он быстро вымылся, полил водой волосы. Чувствуя себя уже получше, он пошел в гардеробную, нашел свежую одежду, переоделся и вернулся в спальню, где обнаружил Мэтью, устроившегося в ногах его кровати. Мэтью молча протянул другу чашку чая – именно такого, какой любил Джеймс, крепкого, с сахаром, без молока.

– Где ты это взял? – вслух поинтересовался Джеймс, отпив глоток.

Мэтью вскочил на ноги.

– Пошли, – воскликнул он. – В утренней столовой уже накрыли стол к завтраку. Отведаем восхитительных яиц всмятку, кулинарное творение Бриджет, и я тебе все объясню.

Джеймс подозрительно уставился на своего парабатая. Все знали, что Бриджет совершенно не умеет варить яйца всмятку.

– Что объяснишь?

Мэтью сделал успокоительный жест. Джеймс в раздражении поднял глаза к потолку, затем надел ботинки и последовал за Мэтью по бесконечным коридорам в утреннюю столовую, где, действительно, был накрыт стол: серебряный кофейник с остывшим кофе, тарелки с телячьими отбивными и самое ненавистное Джеймсу блюдо, кеджери [34]. Он взял себе немного грибов и тосты и уселся за стол. Голова была на удивление ясной, словно сегодня утром, проснувшись, он выбрался из клубов странного магического тумана, застилавшего его сознание. Даже тосты с грибами имели какой-то новый вкус.

Джеймс нахмурился.

– Что-то случилось, – пробормотал он, сообразив, что в доме стоит непривычная тишина. Во всем Институте не было слышно ни единого звука, кроме тиканья часов. В коридорах, по которым они только что шли, было пусто. Он поднялся из-за стола и подошел к окну, выходившему во двор. Во дворе не было ни одной кареты. Джеймс вцепился в подоконник.

– Мэтью, неужели кто-то еще…

– Нет, – быстро проговорил Мэтью. – Нет, Джейми, никто больше не умер. Анклав решил отправить раненых в Безмолвный город. Они слишком плохо себя чувствуют, чтобы перемещаться при помощи Порталов, поэтому твои родители и родители Кристофера сейчас помогают перевозить их. Даже Чарльз отдал свою карету.

– А Грейс? – спросил Джеймс. Произнося это имя, он ощутил какое-то странное чувство, как будто оно прозвучало иначе, чем прежде. Он вспомнил страшную, невыносимую боль, которую испытал вчера, боль, утягивающую его куда-то вниз, в черную бездонную пропасть. Чувство, будто ему вскрыли грудную клетку, вырвали сердце. Сейчас он не ощущал ничего подобного. Он помнил эту боль, но она совершенно определенно ушла. Она наверняка вернется, подумал он. И сейчас, во время небольшой передышки, ему необходимо собраться с силами.

– Паунсби предложили ей пожить у себя, – сказал Мэтью. – Их дом находится в Хайгейте, неподалеку от врат Безмолвного города. Она сможет навещать мать. – Он помолчал некоторое время. – С ней все будет в порядке, Джеймс.