Возвращение - Гончарова Галина Дмитриевна

Фёдор так кубок кованый сжал – серебряная ножка покривилась.

– КТО?!

– А вот заказчика они и не знают. Пили в кабаке, подсел человек, а какой он? Да кто ж знает… из-под капюшона борода седая, да пришептывал странно, вот и все приметы.

– Найти! – рыкнул Фёдор. – Я с него шкуру сам драть буду…

– То понятно, мин жель, а с кого драть-то? Может, и борода та прилеплена, и не мужик то, а баба… всяко могло быть. Наемник, Бровка его кличут, и сам не понял.

– Что за кабак? Пусть ищут!

– Понятное дело, мин жель. Искать будут, а найдут ли?

– Так что ж делать? Сегодня поджечь хотели, а завтра? На улице встретят, она и ахнуть не успеет!

– С батюшкой ее поговорить. Боярин Заболоцкий небогат, а вот ты помочь тому горю можешь. Охрану какую у брата попросить… не стрельцов, конечно. Так, чтобы не видел никто… Самой Устинье объяснить, что одной ей впредь никуда выходить ненадобно, только с сопровождением. Сделать-то можно, делать надобно.

Фёдор постепенно успокаивался.

– Сделаю, Руди. Твоя правда, так и надобно.

– А уж как отбор пройдет, да ты ее своей невестой назовешь, там всяко проще будет. Никто уж на нее косо не посмотрит.

Фёдор кивнул.

Про порчу никто из них и не знал, не сказал боярин. Была холопка – и нет ее. И все тут.

Руди, конечно, честным с Фёдором не был. И отбор сам, и потом что будет… да убрать Устинью захотят, чего тут сложного? Это в любой стране так. И травят соперниц, и наемников подсылают, и главное-то что?

Что ничего от того не изменится. Отравишь ты соперницу – и что? Тут же мужчина на тебя и запрыгнет? Размечталась… да десяток причин найдется, сорок других баб, а коли и сложится у тебя все, так потом намаешься. Руди и не такие истории знал.

Видел, слыхивал, в иных и сам участвовал. А уж сколько при королевском дворе интриг… даже не за внимание короля! За ШАНС обратить на себя его внимание. Просто шанс. А уж как получится… да бог весть! Но кто ж это дуракам разъяснит? Некоторым хоть кол на голове теши, толку не будет. Разве что топор затупится.

Это только первые ласточки, а сколько их будет еще! Представить страшно.

Но Фёдору Руди про то не сказал. Ни к чему ему такие знания. Не надобно.

Стон и вой стоял в палатах царских.

– ДАНЕЧКА!!! БРАТИК МОЙ ЛЮБИМЫЙ!!!

Кто б царицу упрекнуть осмелился?

Горевала она искренне, на тело брата кидалась, платок сбился, кудри каштановые, полуседые, рассыпались, слезы потоком лились.

– ДАНЕЧКА!!!

Что хочешь скажи про Любаву.

Стерва она, гадина редкостная, и жалости в ней как на гадюке шерсти, но братика любила она всей душой.

Сына да брата, больше у нее общей-то крови ни с кем и не было.

А тут…

Даже Борис мачеху пожалел, по плечу погладил.

– Убийцу искать будем, царица. Авось не останется ворог безнаказанным.

– Убийцу?

– Заказчика. Рука – что? Посмотрел я рану, такое абы кто не сделает, такого человека разве за большие деньги наймешь.

Царица снизу вверх посмотрела. Красивые у нее глаза, даже сейчас красивые.

– Боря… – дрогнул голос, изломался. – Найди татя! Век должна буду! Не прощу, никогда не прощу… род прервался!

Борис промолчал.

А что можно мачехе сказать? Хоть и не любил он ее, да жалко!

Боярина Данилу? Нет, не жалко. Было в нем что-то такое… гадковатое, липковатое. Не нравился он Борису никогда. Вроде как и сверстники, а дружбы не было. Хотел отец, чтобы Данила в свите Бориса оказался, да наследник резко против был. Так и затихло…

Данила за Истерманом таскаться принялся… вот кого расспросить, кстати!

А Любаве что скажешь?

Род прервался? Кто ж тебе мешал-то, дурища? Давно б женила брата, не ослушался б.

– Когда незаконное дите у него найдется, о котором точно известно, – разрешу ему род продолжить. Прикажу взять, воспитать – не прервется род твой, государыня.

Любава кое-как на колени встала, взяла руку Бориса, губами коснулась. Впервые за столько лет…

– Яви милость, государь. Сама расспрошу, как найду, тебе скажу.

– И заказчика поищем. Не оставлю я это дело. Может, не в один год, но сыщем супостата.

– Благодарю, государь.

Сейчас Любава не лгала. Перед лицом смерти все забылось. Куда и неприязнь к пасынку делась?

Найдет он татя, точно найдет!

Любава ТАК хотела в это верить… она просто верила.

– Патриарха прикажу позвать, пусть сделает все, как до́лжно…

– Я уже тут, государь.

Многое о Макарии сказать можно бы. И въедлив, и фанатичен, и сварлив без меры…

Но долг свой он четко знал. К царице подошел, встать помог, обнял ее…

– Не плачь, чадо, душа его нынче у Престола Господня…

Любава зарыдала уже на плече патриарха, а Борис решил, что сие не отступление, а военный маневр. И ретировался.

Поговорить правда с Истерманом. Вот кто может знать больше о Даниле.

Боярин Заболоцкий к обеду только-только глаза продрал. Тяжелая ночь выдалась.

Это Устинья сделала самое умное, что могла, – пошла да и спать легла. А вот боярину солоно пришлось.

Сначала лекарь Михайле рану зашил. Потом перевозить его запретил, рану тревожить, хотя бы дня три. Пришлось его на боярском подворье устраивать, а к царевичу – а кого тут отправишь? Чай, царевич, не абы кто.

Пришлось заботы о раненом боярыне поручить, а самому ехать.

Царевич тоже дома не сидел, нашелся на Лембергской улице, у Истермана в гостях. Ему боярин все и рассказал. Упал в ноги, кланялся, благодарил.

Когда б не Михайла, погорели бы.

Точно.

Фёдор, как услышал, трость сломал. Тяжелую, черного дерева… просто руками – и хрясь! Только щепки в разные стороны полетели. Боярин аж шарахнулся, но Руди его перехватил, успокоил. Понятно же, не на боярина гневаются, на татей.

Потом посланцы царевича отправились на двор к боярину.

Одного татя сволокли в мертвецкую, второго отдали в пыточный приказ. Понятно, пользы с них мало будет, ну а вдруг? Это ж не просто так поджигать шли, это точно на Устинью целили. Из-за царевича…

А это уже дело государево. Можно «Слово и дело» кричать.

Заодно и царевич на подворье заехал к боярину. Приказал не чиниться, сразу к Михайле прошел… тот, бедняга, с лавки встать хотел, так Фёдор его мигом обратно уложил, придавил, благодарил за смекалку и за помощь.

Перстнем с руки пожаловал, а там, может, и еще чего будет.

Боярин тоже дураком не был, видел, как Аксинья на красавца поглядывает.

Ну так посмотрим… все ж Ижорский, не абы кто. Ежели будет у него вотчина, доход какой, так за него и Ксюху отдать можно будет. И Михайле с царевичем породниться выгода прямая.

Подумаем…

Царевич уехал – сынок домой пожаловал.

Служба, понятно, а все ж пораньше бы его… а то приехал на готовенькое. Боярин махнул рукой, спихнул все на сына – и тоже спать пошел.

Подождут все дела до утра. А лучше – до обеда. Ему уж не семнадцать – резвым козликом скакать…

Справедливости ради, выспаться боярину дали. И обед для него сразу накрыли, и его любимые пироги с вязигой приготовили.

А как наелся боярин, как успокоился, так и явились к нему деточки.

Устя и Илюшка.

– Батюшка, позволишь слово молвить?

Боярин на сына посмотрел, живот погладил.

Гневаться неохота. Хорошо пироги легли.

– Говори, сынок.

– Батюшка. – Илья смотрел почти отчаянно. – Знаю я про Марью Апухтину. И про дочку ее тоже знаю. Устя сказала.

Боярин брови насупил.

Знает он. И что теперь – ругаться будет? Потребует на ком другом жениться? Так-то может… всякое бывает, хоть и редко.

– Батюшка, а когда я Машкину дочь в семью приму, не сможем мы у боярина Апухтина еще чего потребовать?

– Хм?

Тут уж мысли у Алексея Заболоцкого резвыми конями вдаль помчались.

Да попросить-то можно, там еще мельничка доходная, но…

– А с чего ты так решил, Илюша?