Возвращение - Гончарова Галина Дмитриевна

– Почему нет, батюшка? Устя к Машке ездила, она и сказала, что тоскует девка, из-за ребеночка слезы льет. Ну так… я и не против, пусть будет. Значит, и плодовитая, и рожать может, и наших детей любить будет. И мне обязана будет. Мы ж скажем, что это я с ней… тогда. Встретились, случилось, да я и не знал, а как она призналась, так и поженились. Девка – это ж не парень, ей не наследовать… авось и не объест. Подрастет – замуж выдадим за кого семье полезного… Апухтины всяко нам должны будут. Никола Апухтин внучку-то никуда не денет, а боярыня Татьяна крепко злится. Ей чужие языки поперек горла, а так и рты заткнем, и нам лучше…

– Ишь ты, мудрый какой.

– Так ты, батюшка, тому и учил. Чтобы все в семью, чтобы род крепить.

Алексей задумался.

Почему нет-то? Умная мысль сыну в голову пришла. Сам додумался или подсказал кто? Посмотрел на Устинью:

– А ты чего?

– А я тоже за Машку просить, батюшка. Очень уж она вчера убивалась. Родная же кровиночка…

Понятное дело – баба. Вечно у них какие-то жалости да слезности. Боярин и махнул рукой.

– Ладно. Поговорю я с Апухтиным… когда согласится он, пусть девчонку привозят.

– Когда поедем, батюшка?

– Да хоть и сейчас поедем. Ладно… через часок. Прикажи пока коней заложить да подарок какой невесте найди.

– Благодарствую, батюшка.

Алексей только рукой махнул.

А и ладно. Тут сразу несколько уток одной стрелой сбить можно. И Апухтины довольны будут, и срам прикроется, и когда узнает кто лишнее… а тоже шипеть не станут. Не гулящую взял за себя Илюха, а просто было у них до свадьбы.

Ну так удаль молодцу не в укор, а Машка молчала до последнего, вот и не знал никто. А как призналась она, так и оженили ребят. Дело житейское. И сраму никакого.

Повыгоднее кого найти?

Сначала Устяшу выдать, а потом через царевича кого посватать?

Э, нет. Боярин Заболоцкий свое место знал и лишнего ухватывать не хотел. Укусить-то ты можешь. А сожрать? Переварить? То-то и оно…

Даже если Устя за царевича пойдет, все равно… не много это и даст. Разве что почет, а что до денег… Борис крепок, править ему долго, еще и детей наделает. Фёдор тогда и вовсе в стороне от трона останется. Так что лучше на журавля в небе и не замахиваться, синица целее будет.

Поговорит он с Николой. Им обоим то выгодно, а когда выгода общая, и дело радостнее делается.

– ЧТО?!

Вот и для Истермана очередь кричать настала. И плевать, что государь!

– КАК УБИЛИ?!

Борис на Истермана посмотрел даже с сочувствием. Понятное дело… пришел ты к государю по какому-то делу, а тебе – и таким известием да промеж ушей.

Кто другой и вовсе упал бы.

– Одним ударом. В сердце. Известно тебе что о делах его?

Руди ровно и не слышал:

– Государь… могу я увидеть его? Умоляю!

Борис подумал пару минут.

Где сейчас тело Данилы? В храме. А царица? Кажется, патриарх увел ее, да… Марина еще заглядывала. Он попросил супругу соболезнования выразить.

Вдруг да помирятся?

Не ссорились царицы так-то, но и друг друга не любили. А тут от Марины и не надобно ничего, просто зайди да посочувствуй. Так царица и поступила.

– Идем.

В храме тихо было, спокойно, благолепно.

Тело лежит, свечи горят, дьячок молитву читает… Борис его отпустил. Пусть пока… мало ли что Руди скажет.

Не прогадал, как оказалось.

Руди на колени рядом с гробом упал, руку Данилы схватил, поцелуями покрыл.

– Сердце мое, любовь моя…

Борис даже брови поднял.

Такая привязанность?

Дальше прислушался. И скривился от омерзения.

Поговаривали про Истермана, что он и содомскому греху не чужд, но так-то свечку не держали, может, и лгали? Ан нет!

Судя по сбивчивому обрывистому шепоту, не лгали. Вот он, грешник, рыдает, что заморский зверь кокодрил, руку любовника целует…

Борис пока молчал, слушал.

Потом уж, когда Руди от гроба отвернулся, в царя взглядом уперся, вперед шагнул.

– Давно вы?..

– Никогда. – Руди слез не вытирал, на царя смотрел прямо. – Данила и не знал ничего. Пробовал я с ним про то говорить, но вы, россы, к такому не привычные.

– Чай, не просвещенный Лемберг, – чуточку гадливо фыркнул Борис.

Просвещение!

Отправь так братца в иноземщину, чему его там научат? С черного входа ходить? Вот счастье-то!

Но у них там ко всей этой мерзости легче относятся. А у нас…

Макарий аж в гневе заходится, колосажания для таких людей требует. Орет, что не допустит Россу повторить судьбу Содома с Гоморрою!

– Да. – Руди иронию и не понял даже. – Я мечтал… любил я его.

– А женщины?

– Я… могу с ними. А любил я Данилу. Только его. Ах, государь, если б ты знал…

Руди смотрел словно сквозь Бориса. И не государя он сейчас видел, а любовь свою несбыточную. Совсем юного, светловолосого, с громадными карими глазами, такого солнечного и воздушного, как сказочный эльф…

Борис хоть и морщился, но на Руди не рычал. Понятно же…

Сейчас рявкни – так закроется ведь, а расспрашивать как?

Но и расспросы результатов не дали.

Руди все сделал, чтобы рядом со своим любимым оставаться, по бабам они вместе ходили, но о делах боярина Руди не знал ничего. Потому как не было этих дел.

К чему они боярину?

Он у сестры попросит – та и так сделает. Да и сам Данила неприхотлив был. Поесть вкусно, поспать сладко, девушку обнять красивую…

Вот что касается последнего, полагал Руди, что Данила тоже… как он. Потому и не женился.

Дети незаконные?

Вроде как есть у него, государь. Спрошу. Доложу.

А дела – все у него было ровно да гладко. Спокойно да уютно. За что его?

Да Руди сам в догадках терялся. Но искать он будет.

За Данилу не спустит он! Никогда не спустит!

Злое дело – любовь…

У Апухтиных гостей приняли честь по чести.

Илью повидаться с Марией отправили, а бояре в горнице уселись. Боярыню Татьяну позвали, чтобы два раза про одно и то же не говорить.

А Илью с Марией одних оставили.

Хоть и не по правилам это, да что уж теперь? Девки честь свою берегут, а тут о чем речь, когда у Машки уж дочка есть? Чего беречь-то?

Илья на невесту посмотрел.

Не Маринушка. Нет.

И рядом не поставишь… сравнить язык не поворачивается. Это как змею сравнивать с домашней курочкой – для чего? Разные ведь существа… почему он про змею подумал? А, не важно.

Марья смотрела с надеждой, с опаской…

Вот он, ее будущий муж и повелитель.

Захочет – бить будет, захочет – любить, тут никто ему не указ. Какой он – Илья Заболоцкий?

Высокий, ладный, плечистый. Волосы ровно каштан спелый, глаза голубые, ясные. На боярина не слишком похож, на матушку больше.

Илья собрался с духом, к девушке подошел, за руки взял.

– Погляди на меня, Машенька. Слово даю – не обижу я тебя.

Маша глаза подняла. И правда не обидит. По-доброму улыбается. По-хорошему.

– Знаю я о твоей дочке, Устяша рассказала. Когда родители наши договорятся, пускай ее сразу же и привозят. Что там до свадьбы у нас осталось – дни считаные, а мне еще дочку признавать, в род вводить.

– Доч… ку?

– А то как же? Скажем, что моя она, никто и не попрекнет потом. Ни тебя, ни ее. Не с кем-то ты грешила, с будущим мужем. Все хорошо будет.

– Правда? – Маша как выдохнула. И столько надежды было в ее лице, в больших карих глазах, что Илья чуть сам не прослезился.

Нельзя такую обманывать, это как щенка месячного пнуть.

Нельзя.

– Будет Варвара Ильинична Заболоцкая, – приговорил мужчина.

И Мария снова, как и с Устиньей, упала на колени, к ногам его прижалась.

– Илюшенька… век тебе служить буду! Что прикажешь, сделаю!

Илья не Устя, мигом девку поднял, на руки взял, сам на лавку уселся.

– Все у нас хорошо будет, Машенька. Будем жить-поживать, детей ро́стить, помощница у тебя уже есть, надеюсь, красивая будет, как ее матушка. И замуж мы ее за хорошего человека отдадим, и другие дети у нас будут. Это ж радость, когда деток в доме много. А матушка моя вас обеих полюбит. Обязательно.