Ведьмин кот (СИ) - Арнаутова Дана "Твиллайт"

— Если фройляйн не подаст для них повода, а я уверен, что так оно и окажется, — твердо заявил Видо, — то никаких сплетен не будет. Не ходит же сплетен о фрау Марте! Хорошая репутация — лучшая защита от злых языков.

— Знаете, чем отличается человек с хорошей репутацией от человека с плохой? — участливо поинтересовался Фильц. — У второго все поступки на виду. А вот недостатки первого приходится придумывать, но людей это не останавливает. Уверяю, про фрау Марту ходит множество слухов. Как и про вас, к слову. А теперь это коснется и фройляйн Курц.

— Мне… просто стало ее жаль, — признался Видо. — В той деревне ее попросту извели бы! Вы просто не представляете, что там творилось.

— Вот именно, — заключил Фильц, покачав головой. — Когда вашим коллегам раздавали здоровую подозрительность, вы трижды подходили за милосердием и состраданием. Прекрасные качества! Благодаря которым наш капитул пополнился двумя козами, ведьмой, ведьмаком, и это не говоря уже о кошке. Воистину Ноев ковчег!

— Благодарю за сравнение! — бессильно огрызнулся Видо, чувствуя, что голова уже попросту раскалывается. — Тот день, когда я решу, что милосердие мешает служить Господу, должен стать моим последним днем в Ордене! Что касается ковчега…

В дверь послышался стук, и Видо почти с радостью замолчал. Больше всего ему сейчас хотелось уронить голову на руки и запустить пальцы в волосы, массируя виски. А еще умыться горячей водой — иногда это помогало справиться с головной болью — и выпить чашку кофе, непременно сладкого и сваренного Ясенецким. Может, ведьмак все-таки ворожит над этим напитком? Иначе как объяснить столь целебное действие?

Не то чтобы Видо мог одобрить колдовство без лицензии, но прямо сейчас назначил бы за него наименьшую из возможных кар, даже не порицание, а простое увещевание. И то после того, как выпьет сам кофе и будет способен внятно разговаривать!

Фильц, посмотрев на него, сам дал разрешение войти, и порог переступил фон Гейзель. Но, к удивлению Видо, обратился не к нему, а к Фильцу:

— Йохан Большой говорит, с Клаусом совсем паршиво. Не замечали чего-нибудь, господин секретарь?

— Запил ваш Клаус, — буркнул Фильц. — Как вы уехали, так сразу конюха в трактир послал и денег ему дал на три бутылки шнапса. Первую в тот же день вытянул по глоточку, вторую выжрал за ночь, а третью… не знаю, целиком уговорил или что-то осталось. Во всяком случае, сегодня вроде не пил, но в караул я его после таких подвигов ставить не решился, Йохан Большой и Михель с Мадсом за него два дня отдувались.

— Выпорю, — без тени сомнения отозвался капитан. — Горе горем, а служба — службой. Но вот поговорить с ним после надо бы. У нас тут не трактир и не богадельня, если сможет с собой управиться, пусть остается, а если решил беду из бутылочного горлышка заливать — распрощаемся. Ну и Фрицу замену подыскать надо бы. Герр патермейстер, позволите вакансии объявить? Пока одну, а там как пойдет, к подходящим людям я присмотрюсь.

— Благослови вас Господь, капитан, — согласился Видо. — Кого принимать на службу, вам виднее, а я, со своей стороны, обещаю любое содействие. Орден по-прежнему оплачивает нам полдюжины человек, и жалованье еще полудюжины — с меня. Привилегия недешевая, однако слишком удобная, чтобы я согласился от нее отказаться. Господин Фильц?

— Фриц Вайсман получал жалованье от Ордена, — откликнулся секретарь. — Если мы признаем Фрица получившим увечье на службе, то Орден будет выплачивать пенсион, который пойдет на содержание Вайсмана. Немного, конечно, однако с голоду не помрет и подаяние просить не придется. Однако если мы подадим реляцию, что Фриц Вайсман пострадал по собственной глупости и нечестивости, о пенсионе даже речь не пойдет.

Видо заколебался. Оказать болвану последнее милосердие или поступить по справедливости? Подтвердить служебный характер увечья — значит солгать, сам Видо был твердо уверен, что исполни Фриц его распоряжение в точности, отмоли он свой грех в церкви и раскайся в нем, кот не нашел бы лазейки, позволяющей подобраться к Фрицу достаточно близко. Рейтару на службе Ордена полагается достаточно знать о возможных опасностях этой самой службы, и демоническое наваждение — одна из них, причем довольно частая. С другой же стороны…

Он вспомнил бессмысленный взгляд парня, его крики и попытки метаться по церкви. Безумие — это страшно! Мало какое наказание может с ним сравниться. И если Фриц уже наказан столь жестоко, не следует ли хоть немного облегчить его участь?

— Учитывая, что он не просто скорбен разумом, но и беспокоен, вряд ли святые братья выпустят его на волю, — добавил Фильц. — Патер Стефан вчера сообщил, что состояние Фрица нисколько не изменилось, он по-прежнему обвиняет всех вокруг в ведьмовстве, включая монахов и служителей лазарета.

— Я подпишу реляцию, что увечье было получено на службе, — твердо сказал Видо. — Полагаю, в лазарете достойно распорядятся его пенсионом.

«Надеешься, что тебе зачтется? — насмешливо поинтересовался внутренний голос с теми ядовитыми интонациями, которые Видо всегда были ненавистны. — Что кто-нибудь и тебе окажет милосердие, когда расстанешься с собственным рассудком? Не надейся, никому не будет до тебя дела. Разве что отец окажется снова разочарован, но мало ли ты давал ему причин для разочарования? Остальные посочувствуют и забудут…»

— Благодарю, герр патермейстер. — Фон Гейзель встал и поклонился. — Этому дураку, может, и не нужно уже, а остальным полезно знать, что Орден, случись что, их в беде не оставит. С Клаусом же я поговорю. Потом, как он свое получит.

— Тем более что теперь у нас и ведьма имеется, — подхватил секретарь. — Будет, кому примочки делать!

— А что — примочки? — усмехнулся в усы капитан. — Примочки — дело нужное. Может, и герру Ясенецкому после дороги не помешает. Держится-то он браво, даже вон рейтаров непристойностям учит, но мы-то все знаем, как оно бывает!

— Ясенецкий… делает — что? — переспросил Фильц, и капитан, вынув изо рта трубку, степенно повторил:

— Учит моих рейтаров непристойностям. — И, помолчав несколько мгновений, веско добавил: — Успешно.

Изумление на лице секретаря почти вознаградило Видо за необходимость терпеть головную боль. Возможно, поэтому он вспомнил слова Фильца при их возвращении и спросил:

— Кстати, вы говорили о новостях?

— Ах да, — согласился тот. — У вас гости, герр патермейстер. Вернее, гостья. Мы точно не знали, когда вы вернетесь, но сейчас фрау Марта наверняка уже предупредила святую сестру о вашем прибытии.

— Святая сестра? — удивился Видо. — Вы хотите сказать…

— Именно, — кивнул Фильц. — Ландмейстер изволил направить в Ластенмарк экспертуса по волкам, и сестра из Ордена Красного Чепца остановилась у нас проездом.

* * *

Первым, что увидел Стас, войдя в гостиную, были ноги.

Длинные, изящные, стройные ноги, скрещенные в щиколотках и заботливо уложенные на скамеечку. На ногах были высокие сапоги, почти как у господ рейтаров, только мягче даже с виду, украшенные начищенными пряжками и на небольшом устойчивом каблучке. Выше сапог ноги облегали штаны из тонкой коричневой шерсти, а рассмотреть, что там дальше, мешало кресло, в котором незнакомка сидела спиной к Стасу. Ну, почти спиной, так что виден был странный головной убор ярко-красного цвета, кусочек плеча, лежащая на подлокотнике рука без перчатки и ноги, о да!

Эти ноги нужно было хранить в Палате Мер и Весов! Им необходимо было посвятить сонет или даже оду! Если бы эти ноги увидел Пушкин, он наверняка эмигрировал бы в Австрию. На этих ногах можно было жениться!

Ну ладно, жениться, может, и перебор — но поухаживать за такими ногами определенно стоило.

«Это я удачно зашел! — возрадовался Стас, проходя в гостиную. Миновав кресло, он оказался к незнакомке лицом и отвесил самый вежливый поклон, который только мог изобразить. Получилось нечто среднее между местными поклонами и традиционным японским рэй.

А когда разогнулся и посмотрел в бирюзовые глазища, сверкнувшие из-под длинных темных ресниц, едва удержался, чтобы не присвистнуть от восхищения. И это без всякой косметики, абсолютно натуральный продукт! Впрочем, все остальное, что располагалось ниже глаз, но выше ног, выглядело не хуже. Стас от всей души обругал про себя местную моду, из-за которой девушка поверх белой рубашки носила подобие туники без рукавов — темно-зеленой и длинной, доходящей почти до коленей. Хотя пояса к тунике не полагалось, даже так было понятно, что талия у девушки тонкая, а грудь — высокая. И все-таки без туники было бы намного, просто несравнимо лучше!