Клинок Тишалла - Стовер Мэтью Вудринг

Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 200

В лицо ей бросилась кровь. Гнев заполнил каждый уголок души, опустошенной ужасом и трепетом. Она в бешенстве стиснула кулаки.

– Ты же убийца. Лжец. Ты привязал моего сына к кресту. Ты думаешь, я прощу тебя? Думаешь, я могу простить? Думаешь, я не знаю, кто звонил мне той ночью? Думаешь, не знаю, кто прикинулся…

Слова не шли на язык; скорбь, раздиравшая ей душу, не позволяла выразить себя словами. «Карл… ох, Карл…» – повторяла она про себя, и слезы горячими иглами ткнулись в глаза.

– Ты мразь, – прошептала она. – Ты подлый, двуличный, безродный…

– Бизнесмен, – тихо прервал ее Тан’элКот, и голос его был как объятье. – То не был обман. Я на самом деле являюсь вашим сыном – в смысле куда более буквальном, чем вы, боюсь, в силах осознать.

– Я видела… – процедила она сквозь стиснутые зубы, – видела, как ты… прикидывался… на суде над Коллбергом. Ты не Карл.

– Не целиком, верно; однако вполне . Карл здесь, внутри меня. Он напуган, печален и очень по вам тоскует.

Опустив голову, она попыталась сдержать слезы и уткнулась лицом в ладони, будто зажимая открытую рану.

– Как ты смеешь… – Шепот ее был едва слышен. – Да как ты смеешь произносить его имя?

– Мама… – тихонько ответил ей голос сына. – Мама, закрой глаза, и я с тобой. Пускай чуть-чуть, ненадолго – но я здесь. Ты нужна мне, мама…

У нее подкосились ноги, и она упала на грудь великану.

– Ох, Карл… Как ты можешь? Как можешь ты так поступать со мной ?!

Нечеловечески могучие руки обняли ее, и, отдаваясь их невообразимой силе, Эвери испытала странное удовлетворение. На какой-то миг она вновь стала трудной, норовистой девчонкой, наконец-то заслужившей объятья отца куда добрей того, которым наградила ее судьба. Увечная ладонь поглаживала короткие серо-стальные волосы.

– Мама, пожалуйста, помоги ей. Ты не представляешь, что они хотят с ней сотворить. Мы – ты и все мы – мы единственная ее надежда. Мама, она же моя дочь. Ты обещала, когда я улетал в Консерваторию, помнишь? Ты обещала, что всегда будешь меня ждать. Пожалуйста… ты же знаешь, я не стал бы просить, если бы мы так не нуждались в тебе…

Судорожно вздохнув, Эвери собрала остатки сил и вырвалась из великанских объятий. Гордо выпрямившись, она несколько секунд взирала на собственные сжатые кулаки, прежде чем набралась духа и вновь глянула на пристегнутую к стальному операционному столу Веру.

– Поклянись… поклянись, что ты… – прохрипела она и запнулась, едва не потеряв самообладания.

Жилы на ее шее трепетали.

– Поклянись, что никогда больше так не сделаешь, – выдавила она, глядя на свое расплывчатое отражение в стекле, – поклянись, и я исполню все, о чем ты попросишь.

4

Когда ее вовсе не было, Вера бывала почти довольна.

Уходили глаза, и какая-то другая девочка видела ими холодный свет, и блескучие, сверкающие железки, и большое зеркало на одной стене; уходили уши, и еще одна другая девочка слышала шелест вентиляции, и как хлопают двери, и как кто-то бормочет вполголоса, как папа всегда при бабушке; третья девочка ощущала холодный металл под пятками и затылком и тонкий пластик больничной пижамы; четвертая нюхала всякие лекарства.

И память свою Вера отдала другой девочке, только эта, пятая, была из всех самая несчастная, потому что пятой маленькой девочке приходилось помнить страшное, от которого она все кричала, и кричала, и кричала.

Но сама Вера не была ни одной из пяти маленьких девочек. Ее вообще почти не было. Она была здесь, в большом тихом темном месте, и старалась сделать его все темней и тише, потому что была совсем-совсем уверена, что, если тут будет достаточно тихо и темно и другие девочки перестанут ее тревожить время от времени, она сможет наконец вновь услышать реку.

Других забот у нее не осталось; вот почему ее только почти не было.

Если бы ее не было совсем, ей бы не было так одиноко.

Ну вот, опять возвращался великан. Он топотал в тишине и кричал на нее – так громко . Но он не мог ее увидеть, пока она не шевелилась и не отвечала ему. Она знала, что он вовсе не хочет так шуметь; это чувствовалось в его сдавленном, задыхающемся голосе, в том, как он пытался назвать ее «милой» и просил взять за руку.

Великан ей не нравился – она помнила его с тех пор, когда была кем-то, с того единственного раза, когда папа ее отвел в Кунсткамеру. Он и тогда ее напугал немножко – руки загребущие, глаза завидущие, как у тролля из-под моста – но совсем немножко, потому что мама его не боялась и река – тоже.

А сейчас она была совсем одна в тихом темном месте, а великан подходил все ближе. Она пыталась оттолкнуть его, удержать на границе тьмы и тьмы, и какое-то время ей казалось, что получится. Она могла удерживать его темнотой; чем темней становилось вокруг, тем дальше оставалось до великана. Она и раньше так делала, но он всегда возвращался, а она так устала…

Устала отталкивать его, убегать от пяти маленьких девочек, устала прятаться в темноте и тишине, а великан словно никогда не уставал…

– Вера? Вера, детка, ты меня слышишь ?

На самом деле она не слышала – это она поручила второй маленькой девочке, и та слышала голос гран-маман; третья девочка ощущала прикосновение руки, первая другая девочка видела лицо гран-маман в резком и ярком свете ламп, четвертая ощущала исходящий от нее затхлый запашок.

– Вера, слушай меня внимательно. Это очень важно.

Когда-то давным-давно мама ей сказала, что она должна слушаться гран-маман, пока папа за ней не придет. Притворяться бесполезно; обмануть маму ей никогда не удавалось. Вера могла притворяться так старательно, что сама себе верила, но мама всегда знала лучше – и мама велела ей слушаться гран-маман.

Поэтому, вздохнув знобко, Вера вышла из своего тихого убежища и перестала притворяться, что ее уши принадлежат другой маленькой девочке; вышла из темноты и перестала притворяться, что ее глаза у другой маленькой девочки, и нос, и руки, и язык, и вообще все остальное.

Гран-маман стояла у ее кровати в белой комнате, и волосы ее сверкали в ярких лучах ламп. Где находится белая комната или чем она отличается от другой белой комнаты, Вера не могла бы сказать, потому что не помнила, как попала сюда, и не знала, почему гран-маман так взволнована, потому что сберегла в себе пятую маленькую девочку, которая хранила память Веры. Пока жива была пятая девочка, можно было обойтись без остальных четырех.

То была та самая девочка, что кричала не переставая в темном тихом месте.

Склонившись, гран-маман поцеловала Веру в лоб.

– Вера, ты должна… должна… – Она обернулась к великану.

Тот стоял в дверях, скрестив на могучей тролличьей груди здоровые тролличьи руки.

– Скажите ей, чтобы перестала прятаться, – пророкотал великан своим великанским голосом. – Пусть выйдет на свет.

– Вера, перестань прятаться. Выйди на свет.

Раз она слышала и гран-маман, и великана, значит, она, получается, уже вышла на свет, туда, где одиноко, шумно, и ярко, и холодно, и вообще-то страшновато. Сморгнув, Вера попыталась не распускать нюни и быть храброй , но слезинка все равно выкатилась и сбежала на ухо.

– Тут так пусто, – шепнула она гран-маман тихонько и слабо. – Одиноко.

– Скажите ей, – пророкотал великан, – что если она мысленно возьмет меня за руку, ей никогда больше не будет одиноко.

«Никогда не будет одиноко…» Эти слова эхом отдавались в голове, и даже не слабели: «никогда никогда никогда никогда…». Вера позволила себе соскользнуть обратно в темноту и стала шарить в поисках великанской руки.

– Вера, ты слышала? Я хочу, чтобы ты его слушалась, понимаешь? Возьми его за руку, Вера… Вера? Тан’элКот, это просто нелепо! Что это должно значить – мысленно взять за руку? Пустая трата времени.

Великана она не могла разглядеть, но чувствовала его присутствие разом со всех сторон, будто он был сделан из густого тумана, а она бродила у него внутри, только туман – он такой холодный, сырой и противный, а великан был теплый внутри, сухой и даже уютный немножко. Словно она ему нравилась. Словно он ее даже любил немножко.

Ознакомительная версия. Доступно 40 страниц из 200